И все же, как это на первый взгляд ни парадоксально, власть «царя–бога» не смогла стать абсолютной в полном смысле слова.

Древний Восток не принял полного тождества воли монарха с высшей божественной волей, с этическими заповедями и традициями религии. Несмотря на спои сакральные прерогативы, правитель, так или иначе, вынужден был считаться с этими заповедями и традициями, выступать их исполнителем и хранителем. Вот почему царям Египта, Вавилона, Ирана постоянно приходилось демонстрировать свое благочестие и заявлять о верности «правде и справедливости». Словом, в принципе, в идее монарх, даже окруженный священным ореолом, не рассматривался как последняя инстанция истины.

Подобное положение вещей создавало для автократии известные ограничения, стеснявшие ее действия, С наибольшей силой такие ограничения проявились в двух культурных очагах — ветхозаветном и древнегреческом.

В Ветхом Завете Закон Божий был недвусмысленно провозглашен эталоном поведения для любого человека, будь он простой крестьянин, вождь или помазанник–царь. Более того, в самой монархической власти Библия видит лишь терпимое зло, своего рода уступку несовершенству людей. «Не тебя они отвергли, — говорит Бог пророку Самуилу, когда народ потребовал поставить им паря, — но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними». А Книга Второзакония повелевает монарху постоянно перечитывать свиток Закона Божия, «чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево».

Отступления «помазанников» от Закона Божия публично клеймились пророками. Сам статус пророка как свободного глашатая небесной воли позволял проповедникам открытые и резкие выпады против властей, хотя бывали, конечно, случаи, когда за свою смелость они расплачивались свободой и даже жизнью.

Другой вариант контроля над действиями власти мы находим на Западе, в демократических Афинах. Здесь на первый план выступала идея права. Как показал Фюстель де Куланж в своей знаменитой работе по античности, эта идея имела религиозное происхождение и тем сближалась с социальными принципами Ветхого Завета. Но со временем она приобрела рациональный и почти секулярный характер.

Впрочем, в те отдаленные времена Афины и Иерусалим были крошечными островками среди моря государств, где господствовал принцип сакральной монархии. Поэтому неудивительно, что даже экспансия греческой культуры, центром которой были Афины, не смогла демократизировать мир. Наоборот, сами греки, подчинившись Александру Македонскому, вернулись к древней идее божественного царя.

В этом регрессивном движении было немало черт политической мистификации, к которой любили прибегать монархи эпохи эллинизма. Но они, по–видимому, отдавали себе отчет в том, что идут навстречу потребности народов иметь «живых богов» в лице носителей власти.

Великие религиозные и философские движения, предшествовавшие эллинизму и связанные с именами Будды, Лао–Цзы, Заратустры, израильских пророков и античных мыслителей, расшатали многие устоявшиеся взгляды. Те же, кто не смог найти обновление в этих новых идеях, испытывали, пройдя через скепсис, ностальгию по старинным формам жизни и мысли. В результате царский культ обрел в период эллинизма «второе дыхание».

Пример был показан самим Александром, который, узурпировав привилегию фараонов, объявил себя сыном египетского бога Амона. А после смерти завоевателя среди его преемников и наследников один за другим появляются цари и диктаторы, активно претендующие на божественность. Не входя в детали, отметим хотя бы титулы, которые они себе присваивают: Сотер — спаситель, Эпифан — явленный бог и даже просто Теос — божество, В Сирии Антиох IV называет себя воплощением Зевса, а знаменитый соперник Рима Митридат Понтийский считается Митрой–Дионисом. Когда Деметрий Полиокрет избрал своей резиденцией храм Парфенон, афиняне приветствовали его восторженным гимном:

Другие боги далеко или не имеют ушей.

Быть может, они вовсе не существуют

Или не смотрят на нас…

Но ты перед нами, не деревянный и не каменный,