3. Многое существенное при изложении того или иного философа просто упущено. В изложении Платона отсутствует учение об идеях. Аристотель представлен без учения о формах и об Уме–перводвигателе. Атомизм Эпикура изложен без учения о самопроизвольном отклонении атомов.

4. Историко–философский метод Диогена отличается чрезвычайной описательностью, т. е. отсутствием критически продуманной системы. Отсюда, как мы в этом убедимся еще и в дальнейшем, вытекает и такая особенность Диогена, которая заставляет его одинаково внимательно и одинаково усердно излагать как философские взгляды мыслителей прошлого, так и их поведение или даже мало относящееся к ним окружение. Такой же описательностью определяется у Диогена и его слабая способность отличать существенное от несущественного, мышление от бытового поведения, логическое соответствие от фактической случайности, философскую мысль от смехотворного изречения, а логическую систему от веселого анекдота.

5. Вместе с тем для историка философии было бы преступлением отрицать все положительное и правильное, что рассказывает нам Диоген о греческих философах. Конечно же, пифагорейство связано с аритмологией, атомизм—со стереометрией, Сократ—с антропологией, киренаики—с гедонизмом, стоики—с моралистическим ригоризмом. Везде в таких случаях Диоген служит прочной опорой для нашего построения истории греческой философии, и его материалами решительно пестрят все наши современные сборники греческих философских фрагментов, а знаменитое собрание Дильса немыслимо без свидетельств Диогена Лаэрция. Только все сообщения Диогена требуют от современного историка философии и издателя античных текстов чрезвычайно большого критицизма, весьма долгих, глубоких и тонких раздумий над тем, что нужно признавать у Диогена подлинным и что недостоверной, но увлекательной беллетристикой.

Уже эти краткие выводы из нашего анализа историко–философских сообщений Диогена заставляют признать, что надо провести еще огромную работу и формального и материального характера, чтобы в конце концов добиться ясного представления о том, что такое этот трактат Диогена. Нам кажется, что, прежде всего, нужно было бы подвергнуть тщательному анализу самые источники, на которых базируется Диоген, поскольку мы уже и теперь убедились в большом их разнобое и в некритическом отношении к ним Диогена. Это формальная сторона дела. По существу же остается еще и анализ всего литературного стиля Диогена Лаэрция, всей его упорной и выступающей на первый план беллетристики, а также и культурно–исторической значимости трактата Диогена, включая его литературные приемы. Только после этих двух исследований историко–философская методология Диогена может стать для нас достаточно ясной.

III. АНАЛИЗ ПЕРВОИСТОЧНИКОВ И СОСТОЯНИЕ ТЕКСТА ТРАКТАТА ДИОГЕНА ЛАЭРЦИЯ

§ 1. КРИТИКА НОВОГО ВРЕМЕНИ ДО XX ВЕКА

1. Авторы Ренессанса. Предложенное нами исследование основных методов Диогена Лаэрция невольно заставляет обратиться к другим (и довольно многочисленным) исследованиям Диогена. И тут мы можем увидеть, что остро критическая, негативная и почти разрушительная оценка Диогена Лаэрция является основной идеей у авторов, изучавших его трактат, начиная с эпохи гуманизма. Ниже мы приводим ссылку на итальянского философа XVI в. Франческо Патрици, и оценка эта убийственная. Уничтожающей критике подвергает трактат Диогена Лаэрция и другой гуманист — Исаак Казобон.

К этому мы могли бы прибавить еще и следующее. «Когда я, — пишет переводчик XV в. О. Амброзий[99], — перебирал некоторые греческие книги, мне под руку попался обширный труд Лаэрция Диогена о философах. Хотя при первом же чтении я понял, что автор его приложил больше старания как чтец, чем усердия как писатель, однако, поскольку книга содержала разные истории и многое такое, о чем необходимо знать, я решил перевести ее на латинский язык, повинуясь упорным просьбам друзей». Выходит, согласно этому автору, что Диоген Лаэрций более начитан, чем самостоятелен.

Следующий автор, которого мы процитируем, вообще говоря, хвалит Диогена Лаэрция, но утверждает, что он внес в его трактат больше 1000 поправок. При этих условиях похвала делается довольно сомнительной. «Лаэрций, — пишет этот автор, Иоанн Самбуций, — моими немалыми трудами улучшен и почти что полностью восстановлен»[100]. Многочисленные примечания на полях этого издания предупреждают: «Плиний считает здесь автором не Гермодора, но Гермиппа» (к I 2; в современных изданиях принято чтение «Гермипп»); «По–гречески стоит …phorai. Однако читай chora» (к I 96; современные из датели отвергают эту конъектуру). Изобилуют исправления типа «читай так…», «добавь…», «место с пропуском, необходимо читать следующим образом…», «по–гречески полагай так…» и др.

В параллельном издании Диогена Лаэрция на греческом и латинском языках 1594 г. его издатель Анри Этьен (Henricus Stephanus) высказывает мнение, что «весьма правдоподобно, что он (Диоген Лаэрций) достоверно передает учения философов». «Мы должны… обратить внимание на то, что у него часто встречаются признаки, по которым можно узнать человека, вознамерившегося действовать добросовестно. Что же это за признаки? Это то, что, когда, как это часто случается, ему нужно сделать упоминание о каком–нибудь предмете, о котором ранее уже сказано, мы видим, что он, между прочим, показывает, что никоим образом не забыл о написанном ранее, предупреждая, что уже говорил о том или ином предмете». Если в «Жизнеописаниях» все же встречаются непоследовательность и повторы, то, по мнению Этьена (Г. Стефана), это было бы совершенно естественно даже и для менее сложного труда[101]. Вместе с тем Этьен все же нашел необходимым внести в текст множество исправлений. История некоторых из них драматична. Так, в одном случае многодневные размышления над трудным текстом не привели ни к чему, и тогда Анри Этьену привиделся сон, в котором фигурировало некое греческое слово, как нельзя лучше подходившее в качестве конъектуры для непонятного текста и включенное впоследствии Этьеном в свое издание. (В современных изданиях эта конъектура отвергнута.).

Работу Этьена по эмендации, исправлению и комментированию текста продолжил Исаак Казобон, предпославший своему труду краткую справку о Диогене Лаэрции. Любопытно, что в ней сообщаются о Диогене в точности те же самые сведения, которые известны и современной науке. О Диогене Лаэрции, пишет Казобон, существует чрезвычайно мало упоминаний, все они принадлежат «грамматикам», первый из которых, Стефан (Византийский), — описатель языческого мира. Судя по упоминаемым Диогеном Лаэрцием философам, он жил не ранее 200 г. н. э. и во всяком случае много ранее 500 г. «Ничего более точного об этом предмете, — пишет Казобон, — я найти не смог. О том, где, как и сколь долго он жил, я скажу впоследствии, если найду человека, который научит меня: ибо теперь мало что ясно или скорее ничего не ясно. Ученые мужи предполагают, что он был киликиец и назван Лаэрцием по киликийскому городу Лаэрте; у меня нет причины быть несогласным с ними. И многие места его книг могут служить свидетельством того, что их автор был предан философии Эпикура и следовал его школе».

Неизвестно, продолжает Казобон, написал ли Диоген что–либо кроме этой своей книги (посвященной, как мы видим из одного места в жизнеописании Платона, некой женщине) и «Памметров». Казобон не согласен с мнением, высказывавшимся, как мы увидим ниже, Франческо Патрици, что Диоген Лаэрций написал свои жизнеописания, «чтобы благодаря им навязать нам свои стихотворения», хотя бы потому, что «Памметры» были написаны и стали известны на несколько лет раньше, чем появился основной труд Диогена. «Впрочем, — заключает Казобон, — сколь часто при написании этого произведения шаткая память обманывала Лаэрция, насколько ему не хватало времени или суждения для разборчивого изложения того, что он достаточно спутанно свалил в одну кучу, ты можешь узнать, благосклонный читатель, из нижеследующих наших «Примечаний»» [102]. И примечания эти действительно чрезвычайно критические и для Диогена Лаэрция разрушительные.

В приложенных к тому же изданию примечаниях Бенедикта Броньоли Диоген Лаэрций рекомендуется для чтения хотя бы по причине многочисленности сообщаемых им сведений. «Когда он объял столь многое, неужели я буду читать его без удовольствия? Поистине я с величайшим удовольствием и читал, и читаю его, получая благодаря этому не только познание многочисленных предметов, которые мне чрезвычайно нравятся, но также и массу образцов (для поведения), которые только можно получить от выдающихся мужей во всяком роде знания… Все это, не сомневаюсь, покажется чрезвычайно приятным всем тем, кто с тщанием прочитает эту книгу, в особенности после того, как из нее удалены ошибки и искажения, которые обычно настолько мешают читателям, что прямо–таки отпугивают их от чтения, и после того, как все расчленено таким образом, что для понимания не представится никаких трудностей».

Вслед за обстоятельными примечаниями в издании, о котором мы говорим, следует обширный указатель.