Диокл («Обозрение философов») используется в сообщениях о кинике Антисфене, о нравственном учении киников, при изложении логики стоиков.

Этика стоиков представляет «тщательную и сведущую» компиляцию Диогена Лаэрция, как явствует из его собственного свидетельства.

«Преемства философов» Александра Полигистора использованы в VIII книге. Левкипп, Демокрит, а также Гераклит изложены по Феофрасту. Эпикур излагается непосредственно с использованием также «Жизнеописания Эпикура» Аполлодора.

Можно считать, по Коларжу, что Диоген Лаэрций использует источники непосредственно в том случае, если имя автора упоминается и в начале, и в конце приводимого места, например Деметрий Византийский, Алким, Аристотель, Александр Полигистор, Гермипп, Тимей.

В изложение Диогена Лаэрция включено 950 стихов, из них 238—самого Диогена, 59—скептика Тимона (из «Силл» и других произведений), 46—Эпихарма при изложении Алкима, 25—Солона, 20—Каллимаха, 20—киника Кратета, остальные из афинских поэтов, трагиков и комиков.

Исследование А. Коларжа является для настоящего времени последним и наиболее полным обзором источников Диогена Лаэрция.

7. Олоф Гигон[130] . Книга Диогена Лаэрция, говорит О. Пион, своей видимой бессвязностью приводит в замешательство всякого внимательного читателя. Две представительные научные работы о ней—Э. Шварца в «Реальной энциклопедии» 1905 г. (к мнению Э. Шварца, что работа Диогена не завершена, присоединился В. Шперри) и Виламовица–Меллендорфа (1881)—делают проблему только еще более сложной. Работа Виламовица тем более не может считаться окончательной, что он в угоду Диогену «ощутительно насилует тексты» и не разъясняет, «какова же, собственно, была задача Диогена в его книге». По О. Гигону, недостает комментария, охватившего бы всю книгу Диогена Лаэрция с точки зрения единого целого. При этом проблему характера и качества материалов О. Гигон считает более важной для современного исследователя, чем проблему имен авторов, послуживших Диогену источником.

Для примера Олоф Гигон разбирает так называемое «Вступление» Диогена Лаэрция. Диспозиция «Вступления» представляется Гигону далеко не банальной. Его общий план таков: греческое происхождение философии, противопоставление «мудрецов» и «философов», разграничение ионийского и италийского преемств. После подробного изложения всего «Вступления» с его членением Гигон делает следующий вывод: «Еще никто не искал у него (Диогена) литературного произведения искусства. Но мы зайдем слишком далеко, если назовем его книгу простой компиляцией и незавершенным конгломератом заметок. Конечно, он берет откуда–то на стороне и материал, и методику изложения. Но все же имеется некоторая методика, некая координатная сеть ключевых слов, в рамки которых так или иначе Диоген Лаэрций вносит свои заметки. И с исторической точки зрения речь идет не только о происхождении отдельных сведений, но в неменьшей мере—а иногда и в большей мере — о характере и происхождении самой этой сетки координат, которую задолго до доброго Диогена наметили более образованные, более умные и более смелые историки философии, чтобы ориентироваться в массе явлений».

8. Роберт Женай[131] . Пытаясь узнать что–либо о Диогене Лаэрции, мы, по мнению Р. Женая, «вращаемся в порочном круге, из которого нас сможет вывести лишь открытие новых документов». «Работа представляет собой серию анекдотических рассказов о философах… и, даже когда автор исследует учения, он, за редкими исключениями, дает скорее резюме, чем серьезный критический разбор». Женай считает, что научная ценность книги Диогена невелика. «Документация, конечно, серьезна, но также и слишком громоздка… Диоген Лаэрций… цитирует документы один за другим такими, как он их нашел в других книгах, но без всякого метода и без малейшего критического чувства». При всей претензии на соблюдение порядка в изложении материалов отдельного жизнеописания у Диогена часто проявляются крайнее смешение, повторы и непоследовательность (например, в жизнеописаниях Зенона и Пифагора).

«Таким образом, Диоген Лаэрций обычно ограничивается предварительной стадией того, что мы называем сегодня подлинно научным исследованием». Фактически го, что он нам дает, — это «каталог высказываний о философах». Причина этого — отсутствие порядка в голове автора, темный и тяжелый ход мысли. «Этот недостаток отягчается чрезвычайно разболтанным, путаным и монотонным стилем». Слова «говорится», «говорят», «говорит» повторяются у Диогена через каждые две или три строки. Он злоупотребляет формулой «его спросили…», «он ответил, что…». Его переходы чрезвычайно тяжелы, какофония его не отпугивает. Поверхностный характер его мысли явствует даже из синтаксиса: Диоген Лаэрций почти не употребляет подчинения, его предложения просто соположены (при помощи слова «говорят», союза «и» и т. п.). Это — «просто свидетельство примитивной мысли, неспособной связывать идеи и воспринимать причины и следствия».

Часто можно видеть, пишет Р. Женай, как Диоген затрудняется при изложении тех или иных философских учений, теряется, прослеживает идеи лишь до половины, удивляется тому, что он понял, и излагает тогда это уже со всеми подробностями, не щадя читателя. После неоправданно краткого изложения теории Аристотеля Диоген замечает, что можно было бы сказать еще многое, но было бы слишком долго все это перечислять. «Дело в том, что он просто не понял этих учений». На наше счастье, говорит Женай, непонимание учений Эпикура заставило Диогена Лаэрция целиком переписать его философские письма. Единственная область, где Диоген чувствует себя хорошо, — это мораль. «Он обладает воображением романиста и фантазера, а вовсе не философским умом. Киник Диоген для него более увлекательный персонаж, чем слишком глубокий Аристотель».

Однако Диоген Лаэрций часто высказывает и свои мнения, говорит о своих поисках тех или других материалов, иногда защищает или критикует описываемых им философов. Например, он сочувствует Сократу и не выносит Евдокса, Эмпедокла, Гераклита и Пифагора. Однако вряд ли можно обнаружить у Диогена Лаэрция самостоятельную философию. Скорее всего он был «светским человеком, которого история философии интересовала с анекдотической точки зрения».

9. Клаус Рейх. В предисловии к немецкому переводу Диогена Лаэрция, выполненному О. Апельтом, Клаус Рейх[132], повторяя распространенные сведения о Диогене как о доксографе, напоминает, что в традиции эллинистической доксографии жизнеописание философа не претендовало на фактичность, а обладало первоначально характером саги. Только отдельные элементы рассказа имели под собой фактическое основание; целое же конструировалось по усмотрению каждого. У Диогена явные остатки такой «саги о философе». «Историк» и поэт соединяются в нем. Как ни беспомощны его стихотворения, они все же ясно указывают, к какой сфере принадлежал их автор.

Выделение Платона и Эпикура в отдельные книги сообщает всему произведению особенный, ярко выраженный характер, тем более что такое размещение акцентов в эпоху Диогена, эпоху комментирования Аристотеля, было далеко не тривиальным. Эти акценты, пишет Рейх, «определяют такое понятие философии, для которого характерным является: скептицизм по отношению к авторитарным учениям, земная жизненная мудрость как исходная точка, высокая оценка природной радости жизни и избежание всяческой внушающей священный ужас тайны. Со времен позднего гуманизма до Канта и его внучатых учеников даже это неоригинальное изложение Диогена Лаэрция действовало в Европе как хранитель понятия философии как свободной духовной культуры, свободной в противоположность таким устремлениям мысли, которые предполагают веру в гармонию между философией и откровением».