В–третьих, еще говорят о критической тенденции некоторых наших источников вроде Плутарха, Галена или Секста Эмпирика, но все подобного рода писатели, которые являются для нас первоисточником при изучении древней философии, всегда имели какое–нибудь свое мировоззрение, с точки зрения которого и излагали древних философов, давая им ту или иную критическую оценку.

Но, кажется, своим исследованием мы достаточно доказали, что никакого такого ярко выраженного мировоззрения Диоген Лаэрций вовсе не имеет. Как мы видели, у него можно найти лишь стремление излагать одних философов слишком подробно, других кратко, а третьих совсем не излагать, ограничиваясь только приведением их имен. Поэтому если Диоген Лаэрций не очень отчетливо мыслит себе отдельных философов, то тем более критиковать их ему совсем не по силам.

Остается еще одна, по счету уже четвертая, разновидность первоисточников. Она восходит к другому ученику Аристотеля, а именно к Аристоксену, и продолжена далее александрийскими учеными. Поскольку эти первоисточники имеют в виду по преимуществу биографии представленных в них древних философов, можно сказать, что Диоген Лаэрций, пожалуй, ближе всего именно к этой разновидности первоисточников. Роднит Диогена Лаэрция с Аристоксеном также большое внимание к разного рода пикантным и забавным историям, связанным с тем или другим древним философом. Среди этого рода биографических подробностей и Диоген Лаэрций, и Аристок–сен обращают особое внимание на сексуальные факты и проблемы, которые в изложении подобных историков не миновали даже таких уважаемых по всей Греции мыслителей, как Сократ или Платон. Все остальное, однако, что мы находим в аристоксеновской традиции, совершенно противоречит методам Диогена Лаэрция.

Александрийские ученые, прямые наследники аристотелевских позитивных методов через Деметрия Фалерс–кого, прибывшего в Александрию, вообще отличались большой ученостью, кропотливым анализом дошедших до них текстов и постоянными стараниями придать древним текстам наиболее совершенный и научно приемлемый вид. Здесь прославились такие имена, как Каллимах Киренский, Аристофан Византийский, упомянутые выше Эратосфен Киренский и Аполлодор Афинский, Деметрий Магнесийский, Гермипп Смирнский, перипатетик Сатир, Антигон Каристийский.

Можно сказать, что эта перипатетическая научно–филологическая разновидность первоисточников для изучения античной философии совершенно чужда Диогену Лаэрцию. Поэтому даже там, где изложение строится у него на классификационно–терминологической основе (как, например, в главах о Платоне и стоиках), все равно нас берет сомнение в точности этого метода, на первый взгляд весьма научного, и мы не знаем, какие соображения руководили Диогеном Лаэрцием в столь пространных изложениях различий и определений и откуда он их взял. В некоторых же случаях, например при изложении классификационного метода Платона, о заимствовании этих материалов из трактата псевдо–Аристотеля можно утверждать вполне обоснованно.

В результате совершенно доподлинно можно сказать, что среди всех известных нам первоисточников для изучения античной философии Диоген Лаэрций представляет собой совершенно особую и весьма оригинальную фигуру, в которой совмещаются тенденции всех главнейших первоисточников и которая пользуется ими без всякого разбора и критики и иной раз даже просто случайно.

Но это, конечно, не значит, что трактат Диогена Лаэрция совсем не имеет никакой ценности. Наоборот, ценность его огромная. Ведь, кроме историко–философской, есть еще много других сторон в литературе, которые представляют для нас глубочайший интерес. Легкое обращение с фактами, некритическое порхание среди великих людей древности, постоянная склонность находить веселые, остроумные и пикантные черты у величайших представителей греческой мысли, бесконечные анекдоты и остроты, часто не имеющие никакого отношения к делу, стихи, приводимые Диогеном о том или другом философе и сочиненные им самим, легкость стиля, доходящая до легкомыслия, неумение или, может быть, нежелание мыслить логически и находить логическую последовательность у древних философов—все это, взятое вместе, делает книгу Диогена Лаэрция замечательным произведением античной литературы, которым читатель, не искушенный в историко–философских источниках, может зачитываться, а часто даже и восторгаться. Но для науки здесь потребовался бы анализ самого стиля трактата Диогена Лаэрция. А этот стиль, несмотря на глубокую разработанность историко–философских методов Диогена, все еще остается изученным весьма слабо, и тут еще предстоит немало исследований на самые разнообразные темы.

IV. ТРАКТАТ ДИОГЕНА ЛАЭРЦИЯ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ИСТОРИИ АНТИЧНОЙ КУЛbТУРЫ

§ 1. ВСТУПИТЕЛbНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

1. Необходимость целостного рассмотрения трактата Диогена. Диоген Лаэрций обычно рассматривается как первоисточник для истории античной философии. Заслуга его в этом отношении может оцениваться, с одной стороны, вполне положительно, а с другой—требуется учет множества отрицательных моментов, которые в современной науке, как мы уже видели, установлены достаточно тщательно.

Но это далеко еще не весь Диоген Лаэрций. Сколь ни важна теперешняя критика Диогена Лаэрция как положительного или отрицательного источника для истории античной философии, еще важнее рассмотрение этого писателя с общелитературной и даже с общекультурной точки зрения. В настоящее время Диоген Лаэрций выступает для нас не только как историк философии, но и как выразитель античного отношения к историко–культурной традиции.

Можно сказать даже больше. Диоген Лаэрций как историк философии только тогда и может быть полностью оценен, если мы будем учитывать его отношение к истории культуры, выраженное в трактате. Поэтому, используя характеристику Диогена Лаэрция как историка философии, современный историк античной культуры должен помнить об интереснейших материалах этого плана, которые встречаются в его труде.

Подходя с этой стороны к Диогену Лаэрцию, мы сразу же наталкиваемся на длинный ряд вполне специфических для античности оценок прошлой истории. Так, сразу же бросается в глаза весьма слабое присутствие, а то и прямо отсутствие того строгого историзма, который является основной целью для всех новых и новейших историков.

Теперь уже можно считать установленным, что подлинному историзму у античных историков и философов мешал их исконный, коренной и всегдашний космоло–гизм. А космологизм основывался у них на непосредственных ощущениях и восприятиях как движения небесного свода, так и связанного с этим круговорота веществ в природе. Эта всеобщая для античности идея вечного возвращения, конечно, не уничтожала историзма целиком, поскольку отдельные периоды такого вечного круговращения могли отличаться и часто действительно отличались весьма напряженным драматизмом и даже трагизмом.