Под абсолютной мифологией Лосев понимал ведение, вмещающее в себя равноправно веру и знание в высшем синтезе (вспомним здесь юношескую–работу Лосева «Высший синтез как счастье и ведение»[946]). Абсолютная мифология утверждает необходимость новой категории, не сводимой на субъект и объект, но опять–таки синтезирующей их. Ткким образом, абсолютная мифология есть мифология персонализма и субстанционализма, т. е. учение о личностном Боге, о развернутом магическом имени, взятом в своем абсолютном бытии.

Для Лосева «диалектически» и «с полной очевидностью» вытекает из его исследования «определенная форма объединения понятий вечности, абсолютности, бесконечного предела, сознания (всеведения) и субъекта, т. е. понятие Бога вытекает для мифологии с простейшей диалектической необходимостью» (с. 259=213). Вот именно этой абсолютной мифологии и должна была быть посвящена вторая часть «Диалектики мифа», где вместе с тем должны были найти место укорененные в повседневной жизни и объясненные социально разные типы относительной мифологии—христианской, греческой, римской, иудейской, индийской и др.

Лосев задумал здесь осветить факты культурной истории, дать интерпретацию разных мифологических типов с позиций социальноэкономических. То, что это направление все больше и глубже привлекало идеалиста Лосева, видно из его лекций по истории эстетических учений, читанных в Московской консерватории. Он хотел уяснить диалектические, а не причинно–силовые и вещественные связи между бытием и сознанием. Бытие для Лосева—это «живое тело, выраженная субстанция сознания» [947]. «Тело осуществляет, реализует, впервые делает существующим внутренний дух, впервые его выражает бытийственно». И «сознание только тогда есть осознание, когда оно действительно есть, т. е. когда оно определяется бытием». Для Лосева «диалектическое саморазвитие единого живого телесного духа и есть последняя, известная ему реальность». А «экономика делает специальную идею выразительно сущей». «Дух, который не создает своей специфической экономики, есть или не родившийся или умирающий дух» [948], — заключает Лосев.

Таким образом, в «Дополнении» идеалист Лосев пользуется методом, который он опробовал в своих лекционных курсах, читавшихся целый ряд лет. Только в Консерватории был курс эстетических учений, в «Дополнении» история конкретных мифологических типов.

Попытка профессора Лосева представить эстетику и мифологию во взаимодействии бытия и сознания не осуществилась.

Так что же в конце концов представляло собою это загадочное «Дополнение» к «Диалектике мифа»»?

По сведениям, данным В. М. Лосевой еще до ее ареста (5 июня 1930 г. — в годовщину венчания), а именно 12 мая 1930 г., когда ее вызвали для допроса, вырисовывается следующее. А. Ф. сначала соединил обе книги — «Диалектику имени» и «Вещь и имя» — в одно целое под названием «Диалектика мифа и сказки». Книгу разрешили. Однако, когда Лосев написал к этой книге «Дополнение» осенью 1929 г. и оно не было разрешено, он разделил книгу на две. Одну — «Диалектику мифа» — подал в Главлит, и ее пропустили[949], другую — «Вещь и имя», тоже разрешенную, — отправил в Сергиев Посад в типографию Иванова, а «Дополнение» осталось само по себе среди его рукописей.

Во время ареста в ночь на Страстную пятницу 18 апреля 1930 г. забрали более двух тысяч рукописных страниц, среди них, видимо, и «Дополнение». Возможно, однако, что это так называемое «Дополнение», приложенное к заявлению Лосева[950], в Главлит от 30/ΧΙΙ.1929 г. с просьбой о напечатании целиком «Диалектики мифа и сказки», вместе с дополнительными главами попало в ОГПУ еще раньше из Главлита в 1929 г.

Характерно, однако, что в числе списка забранных рукописей «Дополнение» отсутствует. Но список вообще составлен наспех, неквалифицированно, со множеством ошибок в именах и названиях. Видимо, из «Дополнения» следователь Герасимова сделала интересующие ОГПУ выписки, чтобы подвести Лосева под статью 58.10, или нечто вроде конспекта, причем крайне тенденциозного, так как часть «Дополнения» — богословскую—она по заданным следствием и начальством условиям просто проигнорировала. Зато среди многочисленных примеров разных типов мифологий, среди цитат из различных статей и книг (а их Лосев любил делать сотни, что видно по его собственным книгам) она выискивала фрагменты социально–политического характера, которые вне контекста всей рукописи и всей философской концепции Лосева можно было интерпретировать с выгодной для следствия точки зрения. Видимо, таким образом постепенно создавалась «брошюра», которой воспользовался М. Горький.

В одном из документов, содержащихся в следственном деле, А. Ф. Лосев писал: «В ученых кругах не раз отмечалась моя способность вживаться в древние типы культур и рисовать их с их внутренней и животрепещущей стороны. Так в «Музыке как предмете логики» я дал (в главе «Музыкальный миф») опыт христианского вживания в стихию немецкой музыки, ничего не имеющей [общего] с христианским средневековьем. В книге «Очерки античного символизма и мифологии» гл. I я дал опыт такого же синтетического подхода к античности». Во второй части «Диалектики мифа» Лосев применил, по его словам, этот же «синтетический подход к внутренней жизненной стихии христианской мифологии, подход, не брезгающий и художественными приемами».

Автор хотел, с одной стороны, дать диалектическое переплетение судеб мировой истории в мифе, а с другой—стать над этими судьбами, как бы «над схваткой». Ряд мифологических типов он предполагал дать в их «взаимном освещении» (например, христианство освещает иудейскую мифологию, а иудейство—христианскую). И более того, это сочинение, по мнению автора, должно было быть написано «в виде диалога, где разговаривающие были бы представлены равномерно». Но, к сожалению, получилось «преобладание христианской мифологии».

Жизнь привела к тому, что сам феномен «Дополнения» превратился, по словам Лосева, в «своеобразный миф», в «роман», в «сказку Гофмана». А философ оказался в тюрьме, в лагере, а затем десятки лет нес на себе память этого прошлого.

Для следователя Герасимовой и вообще для ОГПУ вся часть «Дополнения», касающаяся абсолютной мифологии, т. е. вся богословская, несомненно большая, часть была не нужна. Лосев и так не скрывал своей веры, своих церковных связей и своих философских разработок учения об Имени Божием, т. е. интереса к имяславским проблемам.

Его имяславские симпатии и связи были хорошо известны ОГПУ, поэтому следствие сосредоточилось не на философском осмыслении имяславия, а на реальных фактах современной действительности с ее церковными настроениями. С ними и соединили имя проф. А. Ф. Лосева, придав, естественно, политическую антисоветскую окраску всему делу. Вот почему Герасимова, и это важно, как бы вскользь упомянула о том, что во вторую книгу «Диалектики мифа», т. е. в «Дополнение», вошли такие главы, как «Познание бога», «Диалектика бесплотных сил», «Божественный алфавит», «Магическое имя».