Великолепна прежде всего первая сцена с ее знаменитым «Walkiirenritt»[189]. В смысле экстатических взлетов, божественной игры Хаоса с самим собою, красоты безумия и вселенских просторов страсти, силы, мощи, наслаждения и восторгов не было ничего подобного в предыдущей музыкальной литературе, да и в последующей Вагнер был превзойден разве только Скрябиным. В некоторой обработке это — всегдашнее наилучшее украшение концертной эстрады. В буре и громе приближается Вотан. Но не может же в самом деле Вотан всецело превратиться в «математическое естествознание» и внешний закон. И вот, его alter ego, Брингильда, спасает Зиглинду, предрекая ей рождение от нее нового героя. Она говорит ей:

Одно лишь знай, одно запомни: светлейший в мире герой жизнью трепещет в лоне тѳоемі

«Она достает из–под панциря осколки мена Зигмунда и передает их Зиглинде», продолжая:

Храни для него меча осколки, их на месте боя поднять я успела: кто вновь взмахнет воскресшим мечом, тому я имя даю «Зигфрид* — веселье победі

Таким образом, если помнить, что Брингильда — только желание Вотана, то надо сказать, что Вотан, одною рукою казня Зигмунда и наказывая Брингильду, другою спасает порождение Зигмунда, будущего «светлейшего героя», т. е. втайне все еще лелеет мечту о спасении мира. Для этого надо, однако, как–то сохранить и Брингильду. И если вторая сцена третьего акта — гнев Вотана к Брингильде, то третья (и последняя) — усыпление ее, своего творческого экстаза, чтобы потом разбудил ее герой, сильнейший Зигмунда.

Ясно наперед, в какой форме Вотан может гневаться на Брингильду. Вот образ этого гнева:

Твой грех — твоя казнь: ты сама казнила себя! Моею волей ты создана — и отвергла волю мою; ты вдохновляла веленья мои — и мои веленья презрела; мой дух был твоим — и восстал он против меня; твой щит был моим — и поднялся он на меня; ты, знавшая выбор мой, — вопреки мне жребий решила; ты, сзывавшая мне бойцов, — созвала их против меня же\ Чем ты была, — сказал тебе Вотан, чем стала ты, — скажи себе сама! — Мне ты больше не дочь! Валькирией прежде была ты, но впредь ты будешь тем, что ты естьі

Это не обвинение, а просто лишь констатирование той антиномии, в которой живет сам Вотан, и последняя фраза указывает на то, что и в дальнейшем жизнь его будет та же, ибо творчество и экстаз Брингильды как раз и есть «то, что она есть».

В последней сцене — конец столкновениям самоут–вержденностей второй стадии мира и таинственный залог будущих утверждений. Вотан не может вечно гневаться на Брингильду, т. е. на самого себя. Он сам вдруг признается:

Ты совершила то, что свершить и сам я мечтал, но что рок двойной не дал мне свершить. Ты просто и легко там вкусила блаженство, где грудь мою пожирал огонь, где я принужден был злой судьбой — из любви к вселенной родник любви заглушить в измученном сердце. И там, где в тоске я с собою боролся, в бессильном гневе рвался и падал, где безнадежной жаждой порыв внушил мне ужасную мысль — уничтожить мной созданный мир и мои страданья с ним вместе, там радость сердца ты познала, там умиленья сладкий восторг, смеясь, ты в чаще любви жила, — чтоб я, страждущий бог, горькую желчь лишь вкушал.

И Вотан усыпляет Брингильду на высоком утесе, с тем чтобы будущий герой разбудил ее, эту уснувшую мощь Вотана, ко спасению.

Если я должен, —

говорит он, —

сердца отраду, — твой радостный образ утратить, — пусть брачный огонь для тебя загорится, какой для других не горел! Море огня, скалу окружив, преградою грозной робкому встанет: на утес Брингильды трус не взойдет! Невесту взять может лишь тот, кто свободней, чем бог, твой отец\