Критика платонизма у Аристотеля. Диалектика числа у Плотина

Эти две книги близки уже по формальным приметам. Их объединяет однотипность названий, строгая жанровая очерченность, заявленная одинаковыми подзаголовками, относительно малый в сравнении с другими составными частями «восьмикнижия» объем и время написания. Однако с еще большей очевидностью эти тексты сочетаются в пространстве смысла, где они представляют, если допускать математизированную семантику, две комплексно сопряженные точки. Как известно, в элементарной арифметике комплексных чисел сопряженными называются числа, точно совпадающие по действительным частям и различающиеся только противоположными знаками при мнимых частях, а потому они образуют пару, симметричную относительно действительной оси.

Два памятника античной мысли, привлекшие особое внимание А. Ф. Лосева, суть два относительно самостоятельных фрагмента из корпуса трудов Аристотеля и Плотина: так называемые побочные, тринадцатая (М) и четырнадцатая (Ν), книги «Метафизики», завершающие это сочинение, и трактат «О числах», который после классификации, выполненной Порфирием, является шестым в шестой, заключительной группе «Эннеад» («Девяток»). [...] как пишет А. Ф. Лосев, в «Метафизике» против «принципного функционирования чисел в вещах» нашлась критическая аргументация, имеющая «убийственный для пифагорейства и платонизма вид» (608), в трактате «О числах» отстаивается «ипостасийность» числа и доказывается, что «с отнятием умного числа соответствующая чувственная вещь потеряла бы свое осмысление и вообще перестала бы существовать» (780), Аристотель издевается над пифагорейством, Плотин поет славу Числу. Но так бывает среди единомышленников. Две античные точки зрения на самом деле сопряжены в общих границах платонической традиции, их различие обусловлено только выделением различных сторон единого феномена «очисленности» бытия, разница между ними — продолжаем эксплуатировать образные возможности отношений комплексно сопряженных величин — лежит только в области мнения–доксы, представлена только «мнимой» составляющей.

Из статьи В. П. Троицкого "О смысле чисел"

Исходник взят  - http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3478966. А. Ф. Лосев - Юбилейное собрание сочинений в 9-и томах. Миф - Число - Сущность - 1994. Издательство: Мысль, Москва. Здесь приводиться только работы "Критика платонизма у Аристотеля",  "Диалектика числа у Плотина" и тексты издателей, связанные с ними.

ru Трушова Нашли ошибку в книге - напишите на saphyana@inbox.ru ExportToFB21, FictionBook Editor Release 2.6 29.01.2013 OOoFBTools-2013-1-29-14-51-42-167 1.0 Издательство «Мысль» Российский открытый университет Москва 1993

КРИТИКА ПЛАТОНИЗМА У АРИСТОТЕЛЯ. ДИАЛЕКТИКА ЧИСЛА У ПЛОТИНА

КРИТИКА ПЛАТОНИЗМА У АРИСТОТЕЛЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда профан берет в руки критическое издание какого–нибудь греческого или римского классика или научный перевод его на тот или иной язык, ему не приходят и в голову те трудности, которые пришлось преодолеть издателю или переводчику. Взять ли издательскую и редакционную задачу с ее трудной, кропотливой и тонкой работой по сличению рукописей и установлению правильного текста, взять ли переводческий труд с необходимо требуемым здесь хорошим знанием языка и терминологии писателя и умением найти соответствующие аналоги в другом языке — все это чрезвычайно ответственные вещи, и в особенности — относительно античных текстов. Но, как признано почти всеми, из античных текстов самый трудный и ответственный это — текст Аристотеля. Я, переведший сотни страниц из греческих философских текстов, могу прямо сказать, что наибольшего труда требует именно Аристотель. Его текст очень часто переходит просто в какую–то загадку. Гораздо легче Платон, при всех поэтических приемах его языка и диалектической утонченности его мысли, или Плотин и Прокл, при всей их местами совершенно головоломной эквилибристике понятий. Плотин и Прокл трудны не столько языком, сколько своеобразием логической системы и тонкостями диалектической антиномики понятий. Аристотель же, кроме всего прочего, до чрезвычайности сух своим языком, лапидарен, разбросан, фрагментарен, лаконичен. С каждой его фразой приходится выдерживать в буквальном смысле сражение, чтобы понять ее со всем ее контекстом и, понявши, передать на русский язык. Хорошо переводить сейчас Аристотеля немцам, у которых существует почти до десятка прекрасных переводов Аристотеля с комментариями и подробными примечаниями. Переводить же по–русски, не имея никакой русской переводческой традиции и работая в условиях, когда нет не только специалистов по Аристотелю, но даже просто людей, достаточно в нем осведомленных, это — настоящее мучение. Единственно, кто мог оказать мне помощь, это — классические филологи. И эта помощь огромная; без нее, конечно, нельзя было и браться за античные переводы. Но всякому младенцу ясно, что переводить можно, только понявши текст, что перевод, собственно, и есть понимание. А как филолог поймет Аристотеля, если сами философы спорят между собою в оценке этого мыслителя? Можно ли переводить с немецкого языка сочинение по дифференциальной геометрии лицу, которое прекрасно владеет немецким языком и знает его научно, но мало или ничего не понимает в математике? А между тем многие «филологи» грешат именно этим. Не имея философской школы ума, такие филологи переводят и Платона, и Аристотеля, и что угодно другое и думают, что они тут — авторитеты. Этому способствует еще обычный взгляд обывателей на философию как на достояние всех и каждого, доступное кому угодно, лишь бы только захотеть философствовать. И что же получается? Получается, что очень ученая филология, соединяясь с обывательской философией, превращается в очень обывательскую филологию; и лучше, конечно, было бы таким филологам сидеть за историческими или политическими текстами и не браться за тексты философские.

Имея все это в виду, я поставил себе цель, может быть, даже невыполнимую. А именно, я хотел дать текст Аристотеля без всяких изменений, т. е. дать не пересказ, а именно перевод, максимально точный перевод Аристотеля, и в то же время сделать его понятным. Собственно говоря, это почти невыполнимо. Кто изучал, например, перевод Бо–ница (изданный Велльманом), тот, конечно, удивлялся, во–первых, необычайной точности этого перевода, а во–вторых, его чрезвычайной непонятности. И ведь это не кто иной, как Бониц, лучше которого, мне кажется, никто на свете не знал Аристотеля. Перевод его очень точный, но, по совести говоря, читать его иной раз почти невозможно. С другой стороны, возьмите перевод Лассона. Это — очень понятный перевод, данный не на каком ином, а на человеческом языке, так что читается он простым смертным все же без всяких сверхчеловеческих усилий. Но стоит сравнить несколько фраз этого перевода с греческим подлинником, чтобы сразу же найти всю разгадку этой понятности. Именно, это — вовсе не перевод, а пересказ. И на этом пути, разумеется, можно достигнуть ясности всего, что угодно. Мне не хотелось идти ни по одному, ни по другому пути, но хотелось иметь преимущества обоих путей. И вот я решил переводить так. Прежде всего, я стараюсь, поскольку позволяет язык, передать точно фразу Аристотеля. Затем, когда это выполнено, я всячески стараюсь сделать ее максимально понятной. Для достижения такой понятности я широко пользуюсь методом квадратных скобок, как я его называю, т. е. начинаю вставлять пояснительные слова после каждого выражения, содержащего в себе какую–нибудь неясность или двусмысленность. Затем я всячески стараюсь расчленить текст путем красных строк, параграфов и всяческих подразделений. Обычно издатели греческих текстов печатают их совершенно без всяких подразделений (кроме основных, т. е. книг и глав), что составляет огромные трудности при овладевании этими текстами. Я же считаю Главнейшей своей задачей — дать максимально понятный текст и потому не облегчаю себе труд игнорированием абзацев и курсива. Получается (или, вернее, должно получиться), что желающие иметь точное отражение текста Аристотеля получают это отражение, а желающие иметь удобочитаемый текст получают этот удобочитаемый текст. Этот метод я широко использовал в многочисленных переводах из Плотина и Прокла в своих книгах «Античный космос и современная наука» (М., 1927 г.) и «Диалектика числа у Плотина» (М., 1928 г.).

Тут, конечно, много неудобств. Не говоря уже о том, что эти квадратные скобки чрезвычайно затрудняют и усложняют переписку, набор и корректуру, они не могут не представить некоторых трудностей в таких, например, случаях, как цитирование. Получается не столько перевод, сколько искусственный препарат перевода. Но что же делать! Давать русскому читателю перевод вроде Боница — еще рано. Давать пересказ — тоже не хочется. Нужно уж примириться с этими небольшими неудобствами, тем более что если бы читатель обратился к самому подлиннику, то там его встретили бы трудности и неудобства (даже при хорошем знании языка), совершенно несравнимые с этими мелкими и внешними неудобствами; и он там нашел бы еще худший «препарат», но только без ясного его уразумения.