2. Нетрудно вывести диалектически два основных закона ритма и метра из этих определений. Один закон касается отношения отдельных частей к целому, другой — отношения отдельных частей между собою. Ритм и симметрия возникают как упорядочивание инаковости с точки зрения эйдоса, т. е. мы берем тут эйдос не сам по себе, а эйдос эйдетически упорядоченной инаковости. Но эйдос есть различие. Значит, каждый момент инаковости различен от другого. Эйдос — тождество. Значит, инаковость среди своих моментов должна содержать и тождественные, т. е. она должна их повторить. Допустим, что у нас есть некая инаковость эйдоса; она есть известным образом сокращенный эйдос. Возьмем также и другую инаковость эйдоса, которая будет еще более сокращенный эйдос. Так мы получаем эйдетическое различие в недрах инаковости. Но все эти моменты, несмотря на свое сокращение, все–таки по общим правилам продолжают сохранять в себе целое эйдоса. Момент А различествует с целым, и момент В различествует с целым, и оба — по–разному. Но если в А содержится все целое, то отношение А к целому будет тем же самым, что и отношение В ибо в А тоже заключается все целое. Значит, во–первых, все моменты эйдоса различно относятся к эйдосу и друг к другу, и, во–вторых, все моменты эйдоса относятся тождественно к эйдосу и друг к другу. Отсюда закон так называемого золотого деления, гласящий, что меньшее так относится к большему, как большее к целому. Феноменологическая разгадка этого закона заключается в том, что и в меньшем, и в большем одинаково содержится целое, и что поэтому меньшее и большее, помимо взаимного различия, также и тождественны и между собою, и с целым, и что, значит, целое осталось невредимым как при переходе целого к его большей части, так и при переходе большей части к меньшей части. Однако нельзя сказать, что большее относится к целому так, как меньшее к целому, так как здесь была бы соблюдена только категория различия частей, а диалектика требует, чтобы они были еще и тождественны. Поэтому, поскольку категория различия вполне действительна лишь при условии категории тождества, надо говорить, что целое так относится к большему, как большее к меньшему. Впрочем, вполне справедлива и только что отвергнутая формулировка. Однако она говорит только о том, что созерцаемый нами предмет есть нечто целое, но не говорит, что он есть нечто симметричное. — Итак, закон золотого деления есть необходимое диалектическое условие имени, если его рассматривать с точки зрения самотождественного различия. И если фактически этот закон не всегда выполняется, то это потому, что эйдос есть не только самотождественное различие и что другие моменты в нем способны в сочетании с ним давать нечто такое, что уже не сводится на простой закон золотого деления. Замечу, что этот закон является таковым не только в симметрии, но и в ритме. По крайней мере, диалектически выходит так, что и ритмические акценты должны подчиняться также этому закону, коль скоро мы выдвинем на первый план подвижной покой инаковости [260]

Другой закон, вытекающий из диалектического понятия ритма и метра, касается только взаимоотношения частей целого, вне зависимости от целого. Разумеется, целое и здесь проявляется в каждом моменте, но этот закон говорит только о результатах этого действия, заключающихся в известной фигурной конструкции частей, а не о самом целом и его действиях. В самом деле, зададим себе вопрос: как должны относиться между собой части, если они подчинены эйдосу? Эйдос воспроизводится на инаковости. Вот, допустим, воспроизведен первый момент эйдоса. В эй–досе есть различие. Значит, должен быть, по крайней мере, еще один момент в инаковости, который отличен от первого момента. Но в эйдосе есть и тождество. Как выразить его средствами инаковости? Инаковость может только адекватно повторить его, ибо только так она в состоянии поддержать тождество, поскольку сама она — сплошное, алогическое становление и неразличимость. Итак, мы имеем два разных момента и — повторенность их еще, по крайней мере, один раз. Значит, мы получили уже четыре момента, определенно связанных между собой. А именно, первый должен так относиться ко второму, как третий к четвертому. Но эйдос есть движение и покой. В инаковости это выражается тем, что указанные четыре элемента могут наступить только с различными промежутками времени, которые и будут показывать, насколько моменты эйдоса в инаковог сти покоятся и насколько движутся. Эйдос движется. Значит, между первым и вторым моментами инаковости некий временной промежуток. Конечно, это время не есть солнечное время, так как тут мы перешли бы уже к тетрактиде В. Однако это все–таки время, хотя и чисто смысловое, эйдетическое, которое может иметь какой угодно темп с точки зрения солнца. Но эйдос еще и покоится. Значит, в инаковости движение от первого момента ко второму должно повториться, чтобы все эти времена вращались как бы в круге, пребывая в своем движении на одном и том же месте. Это создает ритмическую цикличность, или циклическое становление. Наконец, эйдос есть единое. Это зна чит, что все моменты инаковости с их самотождествениым различием, т. е. повторяемостью, и с их подвижным покоем, т. е. с движением этой повторяемости, суть вместе нечто единое, одно, определенное, одна индивидуальность, т. е. все они сорганизованы именно так, а не иначе, хотя эти же самые категории могли бы действовать и при другой организации моментов. В этом законе повторения, вернее, цик–линески–становящегося отражения, или кратно–становя–щегося отражения, кроются все общеизвестные построения пропорциональности частей, расположения относительно одного пункта и т. д. И здесь закон подвижного отражения так же относится к метрике, как и к ритмике.

Что всякое искусство не просто фотографирует действительность, но ее символизирует, «идеализирует», это ясно всякому: отличается же чем–нибудь художественно нарисованный цветок от точного воспроизведения его в руководстве по ботанике. Может считаться разработанной также и проблема золотого деления. Но совсем уже мало разработаны вопросы, связанные с законами отражения. Я не могу отказать себе в удовольствии и в чести снабдить свои рассуждения об этих законах ссылкой на труды (к сожалению, пока еще не вышедшие в свет) проф. Московской консерватории Г. Э. Конюса, который проанализировал с этой точки зрения сотни и тысячи музыкальных произведений, взятых из разных эпох и разных направлений, и нашел удивительные обобщения, свидетельствующие о безусловной универсальности законов отражения. То, что я выводил чисто теоретически и диалектически, то у Г. Э. Конюса дано совершенно эмпирически в результате более чем 20–летнего изучения музыки. Приходится жалеть, что до сих пор эти колоссальные по результатам и великолепные по тщательности метода труды Г. Э. Конюса еще не увидели света [261]

Итак, символ, ритм и симметрия есть стихия имени, или выраженности. Инобытийная корреляция имени должна, следовательно, заключаться в утверждении разной напряженности космоса как символа и как ритмически и симметрически построенного. Космос есть разная степень ритмико–симметрической символичности.

Однако эта формула слишком обща, чтобы можно было на ней остановиться. Попробуем теперь ее систематически детализировать. Для этого надо вновь пересмотреть все предыдущие категории, но уже, во–первых, в их именной модификации, а во–вторых, в их инобытийственных функциях.

16. КАТЕГОРИЯ ВЫРАЖЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА

Начнем здесь с конца, а именно, с категории пространства. Выше мы дали формулу пространства, как оно функционирует в тетрактиде Л, будучи тождественно с ее эйдо–сом. Теперь посмотрим, какие понятия рождаются из диалектики имени, или выражения, пространства, а затем формулируем их инобытийное проявление. Заметим во избежание недоразумений, что пространство нашей научной геометрии, вообще говоря, за исключением, может быть, мнимых пространств, не относится к сфере выражения, но исключительно к сфере смысла просто. В настоящей же работе я, анализируя пространство античного космоса, говорю именно о выраженном пространстве, почему и все выводимые тут категории, равно как и определение его самого, данное мною в § 9, говорят уже об окачественном пространстве; это дает иам возможность в дальнейшем, напр., отождествить в некотором смысле точку и символ, равно как и все выводимые тут геометрические категории окажутся по существу своему символическими. Это — «мнимые» точки, линии, шары и т. д.

1. Пространство космоса есть сущее, или единое, единичное. Это значит, что пространство есть точка.

Полное и точное определение точки, таким образом, обладает четырехступенной природой. Во–первых, понятие точки предполагает понятие числа. Значит, она есть единичность подвижного покоя самотождественного различия. Во–вторых, она не просто число, но число воплощенное, т. е., собственно, нечто иное, ставшее числом. Стало быть, надо говорить о гипостазированной инаковости этой единичности. Но что такое эта инаковость? Она обладает весьма сложной природой, ибо в ней воплощены все категории, входящие в число, и могут быть воплощены и его бесконечно разнообразные инобытийные напряженности. Для определенности, следовательно, надо выбрать нечто строго ограниченное. Так как, говоря о точке, мы мыслим некоторое пространство, и притом пространство не реально–текучее, но идеально–геометрическое, то в полученной инаковости мы должны, в–третьих, рассматривать, главным образом, самотождественное различие — в его чисто категориальной значимости. Этим обеспечивается геометризм воспроизведенного в пространстве числа. Наконец, в–четвертых, на фоне этой геометрической инаковости числа мы должны зафиксировать тот спецификум, который выявляет точку среди всех других пространственных и геометрических определений. Мы, поэтому, прибавляем, что «это самотождественное различие в свою очередь рассматривается как единичность». Разумеется, можно, подобно Эвклиду, ограничиться этим последним пунктом [262]r, но нельзя сказать, чтобы такое определение было вполне достаточно. Большинство комментаторов упрекает такое определение Эв–клидом точки как отрицательное [263]. Если это и не так, то все же трактование точки у Прокла является, несомненно, более богатым, и мое определение только доводит рассуждение Прокла до максимальной сжатости и насыщенности.[264]

Заметим, что точка отличается от символа только тем, что в воспроизводимом там и здесь эйдосе фиксируется, в случае символа, прямо категория единичности (алогического становления), в случае же с точкой, этой категории единичности предшествует категория самотождественного различия. В символе мы прямо видим, как то или иное «од· но», или «сущее», воплощено в инаковости. Точка же говорит об «одном» воплощенном самотождественном различии, царящем в этой инаковости. Точка отличается от символа геометризмом своей выраженности. Символ отличается от точки понятийностью своей выраженности. Но и то, и другое есть эйдос, а также то и другое есть воплощенный в инаковости эйдос, то и другое есть «мнимость». Точка для пространства то же, что символ для сферы понятий, хотя уже более сложные определения пространства, чтобы быть тождественными с символами в понятиях, нуждаются в специфической структуре.

2. Далее, пространство космоса есть различие. Это значит, что в пространстве имеются по крайней мере две точки, которые отстоят друг от друга на некотором расстоянии. Другими словами, пространство космоса есть линия. Ли–имя, стало быть, есть пространство, рассмотренное как различие. Или, подробнее, линия есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инаковость и рассмотренная как самотождественное различие алогического становления этой инаковости, причем это самотождественное различие в свою очередь рассматривается как различие. Кто понял, как определялась точка, тот найдет ту же четырехступенную формулу и в определении линии [265]

Далее, пространство есть тождество. Это значит, что куда бы, в каких бы направлениях и как бы мы ни двигались по пространству, оно — как пространство — везде тождественно. Как это выражается в пространстве, какое имя получает эта истина в пространстве? Это выражается тем, что всякая линия имеет для себя такую линию и бесчисленное количество таких линии в окружающем ее пространстве, которые построены точно так же, как и она сама. Всякая линия имеет для себя параллельную себе, с которой она никогда не встретится, сколько бы мы их ни продолжали. Это — то, что выражается как тождество пространства самому себе. Аксиома параллельности есть выражение, имя пространства как тождества. Интереснее, однако, категория самотождественного различия, которую мы также утвердили для эйдоса как необходимую. Различие, как мы видели, дает линию. Теперь это различие должно быть самотождественным. Это значит, что линия должна быть тождественной себе. Как это отразится на пространстве, если попытаться эту самотождественность различия выразить в пространстве же? Это отразится тем, что линия, т. е. взаимное расположение двух точек, должно оставаться неизменным относительно третьей точки. Должны быть тут объединены уже не две» а три точки. Это значит, что мы получаем плоскостные координаты, или, говоря более общо, угол. Угол как раз требует одной линии и постоянства взаимоотношения этой линии с некоей точкой. Угол есть пространство, рассмотренное как самотож–дественное различие. Координаты есть первая и необходимая основа определения пространства, так как точка и линия определяют пространство лишь слишком общо. Подробнее, угол есть единичность подвижного покоя самотож–дественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инаковость и рассмотренная как самотож–дественное различие алогического становления этой инаковости, причем это самотождественное различие в свою очередь рассматривается как просто самотождественное различие [266].

3. Далее, пространство есть движение. Как движение выражается в пространстве? Конечно, можно двигаться по каким угодно линиям, но в понятии прямой линии, напр., не содержится момента инаковостного движения. В ней содержится момент эйдетического движения, но этот момент содержится решительно во всяком эйдосе. Нам же нужно средствами пространства конструировать момент движения как воспроизведенного четвертым началом тетрактиды, момент инаковостного движения. Для этого необходимо, чтобы мы зафиксировали такой момент в пространстве, который бы сам собою указывал на продвиженность, на проведенность, на пройденный путь. Пусть мы имеем какую–нибудь точку Необходимо, чтобы в пространстве была такая очерченность, или вообще такое явление, которое бы указывало, что данная точка как–то выразилась в нем в качестве движущейся. Как точка выражала единичность пространства и линия выражала различие, так что–то должно выражать движение пространства. Мы брали сущее, или единое, пространства — точку. В отношении к ней различием была линия, тождеством — единство направления линии, или, что то же, аксиома параллельности, самотождественным различием — координаты, или угол. Что же такое в отношении к этой точке будет движение пространства? Движением будет кривая линия, управлявмая этой точкой. Так выразится то, что данная точка есть принцип движения, то, что кривая есть выражение, имя движения. Когда мы имеем ломаную линию, т. е. угол, мы имеем в виду пространственное выражение различия и тождества. Когда же мы имеем в виду кривую линию, или дугу, момент различия и тождества отстраняется и остается лишь момент движения просто. Вместо того, чтобы одну линию перечеркнуть другой и тем показать, в чем их тождество и различие, мы из конца данной линии проводим дугу, пользуясь этой линией как радиусом. Тогда мы еще ничего специально не различаем и не отождествляем, а просто движемся. Итак, кривая линия есть пространство, рассмотренное как движение, или, подробнее, она есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инаковость и рассмотренная как самотождественное различие алогического становления этой инаковости, причем это самотождественное различие, в свою очередь, рассматривается как движение. Далее, пространство есть покой. Как тождество пространства предполагало единство направления прямой линии, так что ни параллельные не могли встретиться, ни между двумя точками нельзя было провести двух разных линий, — так и здесь мы должны постулировать единство кривизны пространства, чтобы точка, хотя она движется по данной кривой, все же в некотором отношении оставалась в то же время в покое. Отсюда, подвижным покоем будет не всякая кривая, а кривая с определенным радиусом. Кривая в этом случае будет все время в движении, но в каждой точке своего движения она недвижимо покоится относительно центра. Пространство, рассмотренное как подвижной покой, есть дуга определенного радиуса. Или: дуга есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инаковость и рассмотренная как самотождественное различие алогического становления этой инаковости, причем это самотождественное различие, в свою очередь, рассматривается тут как подвижной покой.

4. Наконец, пространство есть алогическое становление. Это значит, что оно есть непрерывное, сплошное пространство. Но как выразить эту непрерывность пространственными средствами? Если пространство непрерывно, это значит, что его нельзя рассечь. Следовательно, необходимо ввести такой момент в организацию пространства, который бы конструировал его нерассекаемость. Но мы уже имеем точку, линию и угол, или, говоря суммарно, имеем координаты на плоскости. Надо конструировать нерассекаемость плоскости. Это можно сделать только путем противопоставления нерассекаемой плоскости и непрерывного ее сечения. Как цельность и устойчивая неделимость эйдоса выявляется только тогда, когда есть еще и сплошное, неустойчивое становление эйдоса, так плоскость, оставаясь плоскостью, должна меняться вся целиком, становиться и двигаться вся целиком, чтобы выявилась вся подлинная ее неизменность и нерассеченность. Но для этого необходимо, чтобы была некая точка вне самой плоскости, которая бы и руководила движением этой плоскости, т. е. необходимо третье измерение, или пространственные координаты]; необходимо геометрическое тело. Только тут выявляется непрерывное становление плоскости, которая сама по себе остается эйдетически–прерывной и нестановящей–ся, устойчивой. Тело выражает пространственную непрерывность [267]r. Тело есть имя алогического становления пространства. Итак, геометрическое тело есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инаковость и рассмотренная как самотождественное различие алогического становления этой инаковости, причем это самотождественное различие, в свою очередь, рассматривается тут как алогическое становление. Так как алогическое становление варьируется в зависимости от того, какого момента в эйдосе оно является алогическим становлением, то по категории самотождественного различия мы получаем тело, раздельное в своих частях, по категории подвижного покоя — тело, различным образом раздельное в своих частях, по категории единичности — тело как оформленное единство различно раздельных частей. Все это делает тело определенной фигурой в пространстве. Геометрическое тело есть известная пространственная фигура. Необходимо все время помнить, что во всей нашей конструкции геометрических определений мы пользуемся исключительно диалектическим методом, давая эти определения как инаковость триадного эйдоса. Поэтому особенности третьего начала в сравнении со вторым в тетрактиде должны быть нашим основным маяком. Третье начало, алогическое становление, по существу своему глубинно, так как оно возможно только тогда, когда в глубине этого становления видится.