Любовь его сразила,

А дружба погребла.

По своей привычке острить над серьезными и печальными вещами он шутливо извещает мать о своей кончине: «С душевным прискорбием извещаю родных и зна–комых, что 14–го минувшего мая ветхий мой человек волею Божией умре… Желающим почтить память покойного не возбраняется выпить и закусить».

Кроме работы над «Теократией» Соловьев в Воробьевке переводит с Фетом «Энеиду» Виргилия. «Я считаю «отца Энея», — пишет он Страхову, — вместе с отцом веру–ющих Авраамом, настоящим родоначальником христианства, которое (исторически говоря) явилось лишь синтезом этих двух parentali–й». В сентябре он посылает Цер–телеву в «Русский вестник» три песни «Энегды» и с авторской гордостью замечает: "Entre nous soit dit, мои гекзаметры вообще благозвучнее и яснее фетовских».

Тяжелое душевное состояние, которое он переживает, вызвано не только запрещением первого тома «Теократии», журнальной травлей и «полной нищетой» («никаких доходов и более 1000 рублей долгу»), но и «окончательным крушением всех прочих надежд на личное благополучие» (письмо к Страхову). С С. П. Хитрово произошел окончательный разрыв. Солоевьев пытается забыть ее, привыкнуть к одиночеству, подолгу живет вдалеке от нее (за границей, в Троицкой лавре, в Воробьевке). Но забвение и примирение не приходят.

Безрадостной любви развязка роковая!

Не тихая печаль, а смертной муки час…

Пусть жизнь — лишь злой обман, но сердце, умирая,

Томится и болит, и на пороге рая

Еще горит огнем, что в вечности погас..

Опять просыпается вера, что все поправимо, что любовь победит, — он готов все простить, лишь бы она вернулась к нему. Таким настроением проникнуто одно из лучших его стихотворений:

Бедный друг! Истомил тебя путь,

Темен взор и венок твой измят,

Ты войди же ко мне отдохнуть,

Потускнел, дорогая, закат.

Где была и откуда идешь,

Бедный друг, не спрошу я любя;

Только имя мое назовешь —

Молча к сердцу прижму я тебя.

Смерть и Время царят на земле, —

Ты владыками их не зови;

Все, кружась, исчезает во мгле,