Обилие автобиографического материала в истории Ивана Петровича и "личный тон ", в котором она рассказана, как будто говорят о намерении автора вывести его героем романа. На самом деле замысел Достоевского хитрее и злее. Романтик сороковых годов не герой, а лишь пародия на героя. Он стоит на первом плане, но он только орудие интриги. Не он распоряжается судьбою действующих лиц, а они пользуются им, как пассивным посредником. Он постоянно снует между ними, связывая Наташу с родителями, Катю с Наташей, Ихменевых с Нелли. Через Маслобоева он прослеживает связь Нелли с князем Волковским, с помощью Нелли добивается соединения Наташи с отцом. Он только и делает, что всех посещает, при всем присутствует, переносит письма, исполняет поручения. Он, — "на посылках ", "на побегушках ", общий помощник, свидетель и советник. Но при такой внешней, суетливости пародийный герой внутренне пассивен: никакого влияния на развитие действия он не оказывает. Единственный его акт, пощечина Волковскому, — бессильный взрыв слабого человека.

По записным книжкам Достоевского, можно проследить, как сильно занимала его проблема тона повествования. Задумав новый роман, он прежде всего спрашивает себя: как рассказывать? От имени автора, вездесущего и всевидящего, или от имени рассказчика, свидетеля событий? Будет ли повествование сухой протокольной записью фактов, или эмоциональным рассказом лично заинтересованного участника? Наибольшие колебания заметны в работе над "Преступлением и наказанием ". Первоначальная редакция была составлена в виде исповеди преступника. "Игрок ", "Подросток "и "Бесы "написаны от имени рассказчика. В "Идиоте "повествует сам автор, а в "Братьях Карамазовых "функция рассказчика–хроникера почти незаметна. Достоевский постоянно тяготел к личному, лирическому тону рассказа, но не всегда мог преодолеть связанные с ним трудности: свидетель–информатор не годился в герои; должность осведомителя неизбежно отводила его на второй план. Так разрешен был вопрос в "Бесах ", где рассказчик, — безличное существо, простой обыватель, один из членов кружка Степана Трофимовича. В "Подростке "была сделана попытка совмещения в одном лице рассказчика и героя. Аркадий Долгорукий рассказывает о себе, своей жизни и своей "идее ", но и он не долго удерживается на пьедестале героя и, уступая место Версилову и Ахмаковой, незаметно спускается до роли простого рассказчика. Неразрешенное противоречие между тоном "протокола "и тоном "исповеди ", — важнейшая особенность стилистики Достоевского.

* * * *

В романе "Униженные и оскорбленные "любовные отношения связывают не двоих, как обыкновенно, а всегда троих. Наташа стоит между Алешей и Иваном Петровичем. Одного она любит, другой любит ее. Иван Петрович помещен между любящей его Нелли и любимой им Наташей. Алешу любит Наташа, а он любит Катю. Эта троичность в человеческих взаимоотношениях устанавливается Достоевским, как психологический закон, и выражает что‑то очень глубокое и таинственное в его искусстве. Во всех его произведениях герой стоит между двумя героинями или героиня между двумя героями.

В повестях до–каторжного периода мы видели: Вареньку между Девушкиными и студентом Покровским ( "Бедные люди "), Катерину между Ордыновым и Муриным ( "Хозяйка "), Настеньку между мечтателем и женихом ( "Белые ночи "), Александру Михайловну между мужем и возлюбленным ( "Неточки Незванова "). То же соотношение неизменно повторяется и в больших романах. В "Преступлении и наказании "перед нами троица: Свидригайлов — Дуня — Разумихин. В "Идиоте "две троицы: Мытпкин — Настасья Филипповна — Рогожин, и Настасья Филипповна — Мышкин — Аглая. В "Подростке "Версилов помещен между женой и Ахмаковой; в "Бесах "Ставрогин между Дашей и Лизой, и Лиза между Ставрогиным и Маврикием Николаевичем. Наконец, в "Братьях Карамазовых "мы находим три троицы: Митя между Грушенькой и Катериной Ивановной, Катерина Ивановна между Митей и Иваном, Грушенька между Митей и Федором Павловичем. Достоевский только упоминает о счастливой любви, но изображает всегда любовь несчастную. Любящий не любим, а любимый не любит. В его романах любовь никогда не довлеет себе, не завершается между двумя; кольцо ее размыкается третьим. Троичность свидетельствует о естественной трагичности любви в этом мире, о ее неисцелимой ране.

Если Иван Петрович только мнимый герой, то кто же настоящий? Композиция "Униженных и оскорбленных "напоминает шкатулку с двойным дном. Потайной ящик медленно приоткрывается и загадка построения выясняется лишь в финале. А до тех пор читателю кажется, что роман написан не о герое, а о двух героинях. Передний план ярко освещен; на авансцене стоят две девушки — Наташа и Нелли и разыгрываются две любовные драмы. Можно покумать, что автор возвращается к ситуации, намеченной в "Неточке Незвановой ": к противоставлению "гордой "и "кроткой ". Но Наташа и Нелли тоже мнимые героини. Они лишь до времени заслоняют собой главного героя; за освещенной авансценой, на которой они действуют, существует задний план, погруженный в таинственный полумрак. От него постепенно отделяется фигура князя Волковского, медленно растет и переростает, наконец, всех действующих лиц. Напряженность интереса поддерживается постепенным передвижением планов.

Настоящий герой романа, — князь Волковский; все скрытые пружины действия в его руках, его злая воля определяет судьбу всех персонажей. В первой части он отсутствует; о нем только говорят неясно и загадочно. Вторая часть начинается с его возвращения; он носит благородную маску, но действует обманом и коварством. В третьей части, в сцене в ресторане, он срывает маску и выступает во всем своем безобразии. В четвертой, — исчезает, но мы узнаем о полном его торжестве. Эта последовательность раскрытия личности загадочного героя характерна для романической техники Достоевского. Так и Ставрогин в "Бесах "показан сначала в сплетнях и слухах, потом в действии и, наконец, в "идее ".

From the stories about the prince, in the first part, we learn that he is "a naked, a descendant of an ancient branch"; he was married to the daughter of a rich merchant farmer, whom he tortured, abandoned his son and served abroad, "at one of the most important embassies". Returning to Petfburg, he learns that his son is going to marry Ikhmenev's daughter, and upsets this marriage. In the second part, the prince decides to marry Alyosha to the millionaire Katya.

In the third part, from the revelations of the detective Masloboev, it turns out that the prince deceived and robbed Smith's daughter and that Nelly is his legitimate daughter.

The prince is a typical villain of melodrama, a necessary accessory of an adventurous novel-feuilleton. On his conscience is the death of his two wives, his daughter, the old man Smith, the ruin and disgrace of the Ikhmenev family, the broken life of Natasha. And at the end of the novel, he triumphs, prospers and is going to marry a rich fourteen-year-old girl.

The prince is the center of the action. It is the key to all mysteries. As the father of Nelly and Alyosha, he combines both plots. The composition of "The Humiliated and the Insulted" is parallel to the construction of "Stepanchikov's Village". The villain, under the guise of virtue, charms a good and weak person, insidiously takes possession of his will. There are Opiskin and Rostanev; Prince Volkovsky and Alyosha are here. "The good" enter into a struggle with the evil. There is Rostanev's fiancée, Nastenka, and his friend, the narrator, — here are Alyosha fiancée, Natasha, and another narrator, Ivan Petrovich. In both cases, the attack of the evil and the counter-attack of the good end in the imaginary shame of the villain. Opiskin is kicked out, Volkovsky gets slapped in the face. But in both novels, the matter ends with his complete triumph.

"The humiliated and insulted" stand on the eve of Romanov tragedies. Studying their composition, we penetrate into the very process of creating a new form. A new genre is being formed before our eyes, a new narrative style is being developed. "The tragedy novel" is not of high origin; It is based on "tabloid literature": a novel of adventures and a criminal novel. Dostoevsky begins his ascent from the lowlands, but he elevates vulgar and second-rate literary forms to the pinnacle of high art. The templates of E. Xu and F. Soulier are filled with ingenious psychological and ideological content. The writer's "spiritual realism" is in the depiction of the life of ideas. The adventurous novel helped him to translate ideas into concrete form. He taught him the drama of action and the dynamics of construction. Thus, "criminality" turned into "Crime and Punishment" and into "The Brothers Karamazov".

* * *

The elevation of the novel-feuilleton to the level of a psychological novel begins already in "The Humiliated and Insulted". Within the framework of two melodramas, sentimental and romantic, there is a deep ideological idea. The spiritual experience of penal servitude is translated into the language of artistic images. It can be called: the collapse of idealism. Before penal servitude, Dostoevsky was an idealist, a utopian, a socialist, a humanist. All these "isms" were based on Rousseau's axiom: "man is naturally good." After penal servitude, faith in the "natural good" was lost. All the heroes of "The Humiliated and Insulted", except one, are kind and virtuous, and this one easily defeats them. If the "natural good" is powerless, is it good? Perhaps what seemed good in his dreamy youth is not good at all? Then you need to expose his lies, tear off his mask. It is not the "good" who judge the "evil", but the "evil" judges and condemns the "good".