Вглядимся в страшные черты его лица. Пустой переулок, солнце заходит за трубу, издали мигает одинокий фонарь; тучки, дымы, опрокинутые кадки, мокрый забор, фабричная гарь (стихотворение «Обман»). Колодезь двора: в чьем-то окне горят забытые желтые свечи; голодная кошка прижалась к желобу крыши («Окна во двор»). Вот — проклятье труда:

Мы миновали все ворота, И в каждом видели окне, Как тяжело лежит работа На каждой согнутой спине. («Холодный день»)

Из подвалов, из тьмы погребов выходят рабочие, волоча кирки и лопаты; серая толпа вливается в город, как море, расползается по камням мостовых («Поднимались из тьмы погребов»). Вот — проклятье разврата:

Пробудились в комнате мужчина и блудница, Медленно очнулись средь угарной тьмы. Женщина бросается из окна на камни мостовой: Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то, Махали руками, чертя незнакомый узор. («Последний день»)

Когда на город спускается мгла и в окнах зажигаются огни, когда в переулках пахнет морем и поют фабричные гудки, по улице проходят женщины в красных плащах и, как струны, звенят их голоса.

Кого ты в скользкой мгле заметил? Чьи окна светят сквозь туман? Здесь ресторан, как храмы, светел, И храм открыт, как ресторан.

Ночи города отравлены сладострастием — все лица отмечены знаком гибели:

Лазурью бледной месяц плыл Изогнутым перстом. У всех, к кому я приходил, Был алый рот крестом. У женщин взор был тускл и туп, И страшен был их взор: Я знал, что судороги губ Открыли их позор.

В стихотворении «Невидимка» ненасытимая похоть города-зверя раскрыта в апокалиптической глубине. Почва уходит из-под наших ног— мы заглядываем в пропасть. В ночном кабаке— веселье; ватага пьяниц ломится в притон к румяным проституткам.

Кто небо запачкал в крови? Кто вывесил кровавый фонарик?

Стихотворение заканчивается пророческим образом Блудницы, восседающей на Звере:

Вечерняя надпись пьяна Над дверью, отворенной в лавку… Вмешалась в безумную давку С расплеснутой чашей вина На Звере Багряном — Жена.

Но после надрывных и хриплых, как звуки шарманки, песен о проклятии труда, нужды, запоя и разврата — в ослепительном контрасте— бальная музыка блеска и роскоши ночного города. «В электрическом сне наяву» как прекрасны женщины, как горды взоры мужчин. В летающем ритме вальса кружатся разноцветные тени, осыпанные жемчугами, зажженные снопами лучей.

В кабаках, в переулках, в извивах, В электрическом сне наяву, Я искал бесконечно красивых И бессмертно влюбленных в молву.