Сборник "Блок. Белый. Брюсов. Русские поэтессы"
Разгул и тоска, хмельная страсть и гортанные, надтреснутые звуки цыганской песни — лирический мир поэта. Уже в «Земле в снегу» мы слышим цыганские, зазывные, плясовые напевы («Гармоника, гармоника»). Они разливаются все безудержней и неистовей. Удивительны ритмы стихотворения «Опустись, занавеска линялая». Слова эти не выговариваются, а поются протяжно и исступленно:
Как цыганка платками узорными Расстилалася ты предо мной, Ой ли косами иссиня-черными, Ой ли бурей страстей огневой! Что рыдалось мне в шепоте, в забытьи, Неземные ль какие слова? Сам не свой только был я, без памяти, И ходила кругом голова…
Сочетание дактилических и мужских рифм (забытьи — памяти, слова — голова), параллелизм и повторения (ой ли, косами — ой ли бурей) еще усиливают прерывающееся дыхание этих строф.
Тем же напряжением страсти, той же ширью «разгульного веселья» движется стихотворение:
Все б тебе желать веселья, Сердце, золото мое! От похмелья до похмелья, От приволья вновь к приволью — Беспечальное житье.
В строфу врывается, нарушая симметрию, лишняя строка: «от приволья вновь к приволью». Этот диссонанс находит свое разрешение в следующей строфе, где асимметрическая строка «Вдруг намашет страстной болью» рифмуется со строкой «от приволья вновь к приволью»:
Но низка земная келья, Бледно золото твое! В час разгульного веселья Вдруг намашет страстной болью Черным крыльем воронье.
Так издалека перекликаются два «лишних» стиха. Это неожиданное замедление плясового ритма, разрушение привычного двудольного песенного лада и запоздалое его восстановление — верх мастерства.
Из разгульной цыганщины рождается знаменитый блоковский шедевр:
Я пригвожден к трактирной стойке. Я пьян давно. Мне все — равно. Вон счастие мое на тройке В сребристый дым унесено…
В глухой мелодии и слова и ритмы — опьянены. Тяжелое похмелье, заплетающийся язык, остановки, повторения, навязчивые образы. Всё в тумане («сребристый дым», «сребристая мгла», «глухая темень»), мчится тройка, звенит бубенчик, всё — как во сне: искры во тьме, золотая сбруя… Смутные образы, далекие звуки— о чем они говорят? Это — счастье улетело на тройке, потонуло в снегу, это — счастье «мечет искры», и о счастье лепечет бубенчик:
Бубенчик под дугой лепечет О том, что счастие прошло…
Последняя строфа со стихами, разрубленными пополам глухой паузой, с тупыми повторениями и подвыванием «ы» — «а» (ты — душа; пьяным — пьяна) просто страшна:
И только сбруя золотая Всю ночь видна. Всю ночь слышна… А ты, душа… душа глухая… Пьяным пьяна… пьяным пьяна…