Религиозный экстаз, остывая, твердеет в кристаллах мифа. Для поэта наступает период мифотворчества. Одно из самых удачных стихотворений в сборнике воплощает тему «зари» в легенде об «аргонавтах». В стремительном ритме его упоение полета. Все небо объято пожаром, и аргонавт трубит в золотую трубу.

Старик аргонавт призывает на солнечный пир:

Трубя В золотеющий мир. Все небо в рубинах. Шар солнца почил. Все небо в рубинах Над нами. На горных вершинах Наш Арго, Наш Арго, Готовясь лететь, золотыми крылами Забил.

Это стихотворение стало гимном ранних московских символистов, на него откликнулся Блок в стихах «Наш Арго», посвященных Андрею Белому. В последней строфе тот же призыв к полету:

В светлый миг услышим звуки Отходящих бурь, Молча свяжем в песне руки, Отлетим в лазурь.

Из мечты о полете в синий эфир навстречу золотому солнцу рождается миф о «волшебном короле», который «в пространстве далеком» летает с дочерью на «золотистой спине дельфина». Эта маленькая поэма — мозаика из драгоценных камней: тут и «синие стаи сапфиров», и «красные яхонты солнца», и «дым бирюзовый», и «перловое седое серебро», и «красный рубин воздуха», и «огнистое убранство звезд». И среди сверкающего великолепия огненного мира старый король говорит, усмехаясь в бороду:

Возлюбим Высоты великих стремлений: Полеты Вселенских волнений!

Воображение поэта населяет небо грозными великанами, опоясанными огнем гроз, толпами сказочных исполинов, мечущих красно-пурпурные стрелы. Вот стоит на небосклоне великан глухой, сердитый: дует ветром, вспыхивает гневом, оглушает громовым ревом и разрывается облаками «в небе темно-бирюзовом». Вот в лазури проходит на битву толпа исполинов:

Дрожала в испуге земля от тяжелых ударов. Метались в лазури бород снегоблещущих клоки… И нет их: пронизанный тканью червонных пожаров Плывет многобашенный город, туманно-далекий.

Вот воинственный Тор сражается с викингом: тот вцепляется в его огненную бороду— Тор поражает его громовым молотом.

Так из огня, грохота бурь и солнечных. стрел творит Белый свои природные мифы: они насыщены динамикой и бурным движением. По сравнению с ними «картины природы» его учителя Фета кажутся неподвижными панорамами.

Мифотворческий дар Белого возвышается до пророческого пафоса, когда он прикасается к заветной теме «конца». В стихотворении «Старинный друг», посвященном Э. К. Метнеру, он переносится в духе через длинный ряд тысячелетий и «из мглы веков» видит свет общего воскресения. Через темные провалы проносится поток столетий; безмолвны железные гробницы; зияют пастью пещеры: поэт лежит в могиле, в белом саване. И вот— раскрывается гроб; над ним склоняется, улыбаясь, старинный друг.

Перекрестясь отправились мы оба На праздник мирового воскресенья. И — восставали мертвые из гроба, И — слышалось торжественное пенье.

Прекрасна последняя строфа: