даже для ученых.

Отец. Если бы даже было так, подавляющему большинству людей и самих ученых — ведь энциклопедисты в подлинном смысле слова невозможны уже давно — от этого не легче. Но и в «точных науках» картина получится та же самая. Современная физика строится на теории вероятностей, геометрию пытаются сделать отделом физики, математика бессильна доказать свои аксиомы. Я не утверждаю, что нет абсолютно достоверного знания. Я думаю, что оно есть, Но я утверждаю, что достоверность его не может быть обоснована разумом, как вы его понимаете и как обычно его понимают. Поэтому разумное обоснование самой точной науки приводит или к недоказанной гипотезе, к вероятию, или к религиозной вере.

Учитель. Если согласиться с вами, то невозможны какая–либо деятельность и жизнь.

Тем не менее жить на основе одних вероятностей нельзя.

О т е ц. К тому я речь веду. — Раз мы живем и действуем, мы руководимся не доводами разума, т. е. в последнем счете не ими. Мы живем верою. И у так называемого неверующего нет ни малейших оснований превзноситься перед верующим: он тоже верит, только верит в другое. Почему же ему не переменить веру?

Учитель. Согласимся с этим. Но я не вижу, зачем мне менять веру. С моею верою я живу, действую и, в общем, довольно сносно. И если нельзя с полною необходимостью доказать, что законы природы существуют, в высокой степени вероятно, что они есть, хотя бы мы их л знали лишь приблизительно. Вероятия мне достаточно.

Отец. Признаться, по такому вероятию жить бы мне не хотелось, да, думаю, и вам тоже. Но мне кажется, что здесь как раз вы неискренни с самим собою. Допуская, что существова–хотя бы даже на первичной для всех вероятности бытия Божьего.

ние законов природы вероятно, мы допускаем, что вероятно существование чего–то незыблемого, безусловного или абсолютного. Но безусловное или абсолютное есть Бог. Значит, мы допускаем вероятность того, что существует Бог; и живем мы верою в Бога, хотя этого и не сознаем.

Учитель. Вероятность не совпадает с достоверностью.

И практически мы живем, исходя не из вероятности, а из достоверности.

Отец. Конечно. Но вдумаемся немного в это. Если есть безусловное (а вероятно, что оно есть), почему не может быть и безусловного, т. е. достоверного, знания о нем? И откуда у нас мысль о безусловном и достоверном, если его нет ни вне нас ни в нас? Из ничего, ничего не бывает. Мы убедились в том, что разумное знание — ведь, в конце концов, можно усомниться и в самом разуме — не может быть безусловно–достоверным и несомненным: оно лишь вероятно. Но мы отнюдь еще не доказали, что вообще нет и не может быть никакой достоверности. Возможно, что она и есть. Нам ясно даже, что, если они есть, она как–то связана и с нашею деятельностью. Обратите внимание на один любопытный факт. — Мы признали вероятность того, что есть нечто безусловное. Но вероятностью ли его руководимся мы в нашей жизни? Разве ни самом деле мы живем и действуем по вероятию? Разве мы не безусловно, не абсолютно уверены н су ществовании некоторых «каких–то» законов природы? Доводами разума мы убеждаем себя, что живем и действуем по вероятию; практически же мы живем и действуем на основании абсолютной уверенности. Если ограничить себя только доводами разума, никогда не удастся устранить всякое сомнение в суще ствовании внешнего мира и других людей. Мо жет быть, я только сплю; может быть, все мне· только «кажется». Но кто же из нас считает существование внешнего мира и других людей только вероятным? Очевидно, есть какое–то зна ние, более достоверное, чем знание с помощью разума. Ведь мы уверены (а не предполагаем только), что мир существует. Мы уверены (а не считаем только вероятным), что есть истина, есть нечто безусловное.

Учитель. Откровенно говоря, я этого не знаю, но

Сомнение в этой достоверности

сомневаюсь во всем и ни в чем не уверен. Еще и повседневной жизни я, пожалуй, замечаю в себе ту безусловную уверенность, о которой вы говорите, т. е. не сомневаюсь, например, в бытии мира; Но стоит мне об этом подумать, как сейчас же возникает сомнение в безусловности моей уверенности.