85. Иисус — совершеннейший человек не потому, что Он — Бог, а потому, что как человек свободно восхотел быть и был совершеннейшим из людей, хотя в качестве человека Он нераздельно един с Богом. Человеческое Его совершенство обусловлено не тем, что в Нем воплощается Бог (— монофизитство и монофелитство), и не обусловливает Его Божественности (арианство, несторианство, адопцианство). Но вместе с тем Бог единственно воплотился только в совершеннейшем человеке. И Бог и Человек не сосуществуют в Иисусе, но едины в Нем так, что весь Он — Бог и весь — Человек, что Он единственен и как Бог и как Человек. Его человеческое совершенство] — в границах возможного для всякого человека и принципиально всяким достижимо; тем не менее оно только Им одним и достигнуто во всем процессе мирового развития: в прошлом и в будущем. Только Иисус рожден Непорочною Девою. Он рожден Девою потому, что Он — Бог; Богородица родила Иисуса потому, что Он совершеннее всех людей, которые бь1ли, будут и могут быть. Отношение человечества к Божеству в Иисусе единственно, но оно делает действительным и понятным отношение всякого человека к Богу, которое есть отношение чрез Иисуса. Он рожден от Бога, от Духа Святого, и по человечеству — первенец из умерших истинно, т. е. в смерти побеждая смерть (крещение Иоанново), первенец из рожденных от Духа Святого и Марии, первый из воскресших, первородный Сын Божий, чрез коего и все мы усыновляемся (ср. §§ 4–7, 14, 16 ел., 18 ел., 24 сл„ 49, 84).

Во всей единственности и высоте Своего эмпирического совершенства Иисус «во всем подобен нам, кроме греха», т. е. «обложен немощью». Не безгранична сфера Его хотений: Его «hberum voluntatis» (§§ 14–16, 63 ел.) не содержит в себе актуально всех своих возможностей. Его «hberum potestatis» ограничено: в качестве эмпирического человека Иисус всякое Свое хотение осуществить не в силах. Его воле человеческой предлежит необходимость. Как отъединенный от инобытного и послушно пребывающий в Своей отъединенности, эмпирически Он не может сделать Свою волю волею мира, почему ее и побеждает. Высшею всеединою Личностью, подобно нам в Эмпирии Он является лишь стяженно. Но совершенство бытия остается данным для несовершенства, как идеальность (§ 57). И именно в силу единства в Иисусе Христе Божеского с человеческим и совершенного с несовершенным, как только с фактом или карою, Иисус стремится к Своему совершенному всеединому бытию, а потому — к совершенству всего мира. В человеческом Своем сознании Он опознает это совершенство только стяженно — как идеальное и должное, как эмпирически всецело не осуществимое, хотя и подлежащее осуществлению. Эмпирически оно и для Него не вполне обосновано. Поэтому, «пока» Он не взошел к Отцу, и для Него пребывают вера, надежда и любовь (гл. II, ср. §§ 80, 82).

Таким образом жизнь Иисуса Христа раскрывается, как подвиг веры, не приносящий на земле всего своего плода, но призывающий к послушанию неумолимым законам эмпирического бытия и покорному приятию страданий. Но послушание до смерти крестной (Фил. II, 8) не равнозначно умалению активности. Напротив, оно требует высшего напряжения (ср. § 75), в некоторой мере даруя понимание того, как превозмогается страдание (§62) и как в совершенном не утрачивается даже предельно–несовершенное. Ибо, если Бог наш был, есть и всегда будет и братом нашим Иисусом из Назарета, по–человечески живущим и страдающим, не могут погибнуть ни наше эмпирическое бытие ни наше эмпирическое сознание, наша «личность». Но мы можем или бессмысленно и невыносимо мучиться на земле и в аду или обратиться к процветшему в Иисусе начатку Царства Божьего.

«Блаженны (makariol) плачущие, ибо они утешатся». Они не «перестают» плакать — то, что есть, есть навсегда, — но они еще и «воссмеются» лучшим и прекраснейшим смехом, смехом сквозь слезы. Блаженство их (makariotes — не наслаждение, § 6 1 ел.) — в преодолении страдания единством его с наслаждением и осмыслением его, как искупительного. Так же блаженны и «алчущие ныне», ибо они «насытятся», возрадуются преодоленному алканию правды, ибо правдиво в алкании и жажде своих человеческое естество. Все возместится до полноты; и велика «награда па небесах» всем оклеветанным и гонимым. «Кроткие», они лишены всего, но они «наследуют землю». В этом совмещении несовместимого — истинное блаженство. Ведь и нищие, и алчуище, и кроткие блаженны уже и ныне, хотя того и не сознают. В осознании же своего блаженства, в непрестанном радовании — путь к Царству Небесному и начаток его. Гонят и преследуют за Имя Христово, за то, что гонимые насаждают на земле мир и, проповедуя его, приносят меч. Гонят за правду и теснят за кротость. Но если осознают гонимые, кроткие в алкании и нищете, в плаче своем, что истинно ничего у них нет, — им уже принадлежит Царство Небесное, «внутри» их прозреваемое и обретаемое «чистым сердцем», которое благостный лик Иисуса отражает. Нищетою своею, кротостью и милосердием раскрывают они другим это Царство, истинные «сыны Божий». Но Царство Небесное не в замене земного чем–то иным — тогда не предвосхищалось бы оно и на земле, не приближалось бы, не таилось бы в сердце — и не в простом дополнении к недостаточному, но — в единстве полноты с восполняемою недостаточностью. Потому–то Царство Небесное уже светится внутри нас, уже прорастает, как зерно, уже расцветает, ко1да радуемся мы и веселимся в гонениях, смиренны и нищи духом, целомудренно любим. Не станем в бессильном мечтательстве отлагать его на какое–то будущее! — Оно уже наступает, оно для всякого из нас может исполниться ежемгновенно, ибо Господь у дверей сердца нашего и стучится в него. И забудем ли начаток его, забудем ли кроткого и смиренного сердцем Иисуса? — Не хотим блаженства без Него, будь оно безмерно ббльшим. А без Него оно не больше — ибо в Нем и полнота и все движение раскрытия его, — но совсем не существует.

Вера, как жизнедеятельное обоснование устремленности к идеальному (гл. II), — основа всей жизни и деятельности. Верою раскрывается истинное взаимоотношение несовершенного с совершенным. В ней дано и оправдано Боговоплощение, ибо в ней посещает нас Бог и она — вера в Иисуса Христа и Христос Иисус в нас. Верою деятельность наша становится всецело–напряженною в послушном приятии необходимости, которое есть и преодоление ее. Но вера наша может быть обоснована лишь конкретно — верою, деятельностью] и жизнью Христа Иисуса (§ 21).

86. Неточная вина мира — самоуединенность или гордыня (см. §§ 69–74). В Иисусе же видим только смирение. Он «уничижил Себя Самого», «смирил Себя» (Фил. II, 7 ел.). В Нем нет ничего «своего» (§§ 38, 41, 43); Он всецело подчиняется воле Отца и необходимости грешного мира. Будучи Богом и «не почитая хищением быть равным Богу» (ib. 6; ср. § 69) и по человечеству, Иисус «истощил» или «опустошил» Себя (ekenosen), «униженный пред ангелами» и «распятый в немощи» (Евр. II, 7 ел., V, 8; II Кор. XIII, 4). Смирение не косность, как гордыня, но — высшая активность жертвенности. Оно — не–обладание ничем, как «своим», истинная «нищета духом», которая не ищет «своего» и даже в любви к Богу думает не о радости, а только о воле Божьей. Тем самым смиренный, отвергший всякое желание покоя или наслаждения, все «свое», даже личное Свое бытие Иисус есть истинный образ бедности. В Нем поэтому нет ни жадности, ни зависти, ни любострастия; нет и ненависти, и Его отличает не мнимая активность ярости, а истинная активность жертвенной любви. И если любострастие жадное и горделивая ненависть раскрываются, как уныние — как тление и умирание, — истинная любовь в полноте самоотдачи и покорном приятии смерти сохраняет личность живою и целою, являя себя, как жизнь целомудрия.

Истинно умерев, Иисус приял и смертию Своею преодолел ту дурную бесконечность умирания, которая раскрывается за гранью эмпирии (§§ 60, 74). Он «пострадал вне врат» (Евр. XIII, 12), дабы «пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних» (Фил. II, 10). Смерть Его на Голгофе не сравнима ни с какою человеческою смертью: она — и смерть Всеединого Христа и смерть истинная. Потому Иисус — первенец из умерших, не по упованию на богочеловека умерший, но в Себе, Богочеловеке, наше упование основавший. Ибо Он, прияв смерть, «смертию смерть попрал» — умер и воскрес: явив истинную Жизнь причастил ей весь мир. Иисус страдал единожды: «при Понтийском Пилате». Но Он, как Христос, страдал и страдает всеобразно и всеедино: и в каждом из нас. Всякий убивающий в себе дитя свое, «снова распинает в себе Сына Божия и ругается Ему» (Евр. VI, 6). Муки невинных младенцев, искупающих грехи отцов, суть по преимуществу муки Всеединого Христа. Святые мученики «сораспинаются Христу» (Гал. II, 19). И Христос страдает в каждом из нас и в качестве каждого из нас, хотя единственно воплотился Бог во Христе Иисусе.

In the submissive acceptance of the sinfully limited world for the sake of the perfect world, the striving for which this acceptance is justified, lies the negation of the former. He is not the goal, but the world is perfect. "My kingdom," Jesus said, "is not of this world," and it cannot be judged according to the flesh (Jn. VIII, 15, 23 el.). The kingdom of this world is the kingdom of the prince of darkness, the father of lies and the murderer; and love for the Kingdom of Heaven — hatred for the world (see § 71 el.!). The sinful world appears as an "evil being" from which it must go into the true world through a single door, through Jesus Christ, who is "resurrection and life" (cf. I Jn. II, 15). However, the denial of the imperfect world is possible only through its acceptance. The sinful imperfect is so connected with the perfect that there is not even a second without the first. The second could exist without the first, if Man had not sinned. It is this sinful world that is being perfected, it is this world that Christ saves, transforms and adores.

The Kingdom of God is not of this world, but it drew near in repentance, in the world's awareness of its insufficiency as its sin (§78 yel.) and the nearness of the "day of the Lord" (§ 56). It is "within us" and ferments the whole world like leaven put by a woman in three measures of flour. The world is not a mixture of good and evil: "In the world, the lust of the flesh, the lust of the eyes, and the pride of life are not of the Father, but of the world" (I John. II, 16). And since there is nothing but God, the world itself does not exist. And the world that we call "this world" and which we must hate is nothing but the sin of the world, which is overcome in its awareness, in repentance. But even the very limitation of being, as a punishment for sin, by which sin exists, will not perish, for it was Jesus Christ who made it into being. The Church, on the other hand, dogmatically substantiates its existence in the condemnation of Origen's teaching about the pre-existence of the soul of Jesus Christ.

87. "Do not appear that we may be." "We cannot understand how the imperfect is preserved in the perfect, for the perfect itself is known to us only through the ideality opposed to the imperfect" (§ 57). We unwittingly replace the transfiguration of reality with its belittling into spirituality. Of course, we will be "changed," the perishable and mortal will be "clothed" with the incorruptible and immortal (I Cor. XV, 51 el.) From the "natural body," as from a seed, will grow a "spiritual body" (ib. 42 el.; Col. II, 11, 20). But does the seed disappear in the universal being? Has the earthly body of Jesus passed away forever for the God of the living? Of course, it always exists in God, although it has also been transformed. It was revealed to James, Peter and John. Jesus was "transformed" before us. "The appearance of His face changed": it "shone like the sun. His garments became white and shone like light or snow" (Matt. XVII, 2; Lux. IX, 29). And together with Him appeared "in glory" Moses and Elijah, conversing with Him and, as it were, prefiguring the universal transfiguration. Only one of the moments of Jesus' body is transfigured (§ 35): before and after, until His resurrection, Jesus lives on earth in a body that is not yet visible to all, although the transfiguration not only reveals Jesus in glory to His three disciples, but is also a fact of His earthly life, revealing in Him the King of Peace. As during baptism, the voice of God is heard: "This is My beloved Son, in whom I am well pleased, hear Him." The Transfiguration is, as it were, the coronation of Jesus, who has already conquered the world inwardly (cf. § 81).

The Transfiguration does not abolish the earthly body of Jesus; equally, the resurrection. Having risen, He appears to His disciples. The myrrh-bearing women meet Him and, falling down at His feet, worship Him (Matt. XXVIII, 9). True, the resurrected Jesus is "supernatural" – "when the doors were locked." True, sometimes the disciples do not recognize Him immediately. Nevertheless, the body of the Risen One is the true body. He eats in front of his disciples (Lk. XXIV, 42 el.); and, consequently, His body somehow preserves the variability of the empirical. "Look at my hands and at my feet; this is myself; touch Me and see; for the spirit hath not flesh and bones, as ye see me have" (ib. 39). And the resurrected body of Jesus is not a general, "synthetic" image of Him, but His body at a certain moment of its earthly existence, preserving traces of wounds. In such a concrete and unique image among all the moments of His bodily existence, Jesus ascends to heaven. In the Transfiguration and in the Resurrection are revealed two moments of the transfigured and glorified bodily existence of Jesus. Of course, all his other moments are also transfigured and glorified, which in no way abolishes the reality of his limited, empirical life, and does not erase the boundary between it and his transfigured life.

Christianity's denial of the world is nothing but the denial of sin: it is directed not at the world, but at sin (§ 86). The limitation of the world also exists in the Divine. But it is the incompleteness of being, and by no means otherness or aspiration to otherness. God creates and saves the world by overcoming it through the deification of its incompleteness. Both (1) the fullness of transfigured created being and (2) the content of it is the insufficient created being, which both (a) does not strive sufficiently for its fullness and (b) strives for it sufficiently, anticipating it as its ideality and achieving it. The insufficiency of striving is overcome by the Divine-human sufficiency and suffering, which, being divinely eternal, is redemptive. In the empirical world, redemptive suffering is diminished into the creature's consciousness of its guilt and repentance, which is always insufficient. Thus the evil of the world is real, like fact and suffering; as moral evil or sin, it is "derivative" and in the highest sense imaginary, for it is justified only as being overcome by Divine-human suffering. This is comprehensible only to the extent of communion with the passion and death of Christ. "Beloved, we are now children of God, but it has not yet been revealed that we will be. We only know that when He is revealed, we will be like Him, for we will see Him as He is. And everyone who has this hope in Him purifies himself, because He is pure... Everyone who abides in Him does not sin... Everyone who is born of God does not sin, because His seed abides in him; and he cannot sin, because he is born of God" (I John. III, 2 el.; cf. § 80).

A paralytic was brought to Jesus (Matt. IX, 2; Mr. II, 3; Lux. V, 18). Jesus saw the "faith" of the sick and the bearers, in which the beginnings of overcoming sinful limitations, and therefore repentance and forgiveness of sins, had already been given. Perfecting this faith, Christ says: "Be of good cheer, child! thy sins are forgiven thee." To the scribes and Pharisees, Jesus' words seem blasphemy: "Who can forgive sins but God alone?" Modern scribes would say: "If sin exists, how can it be forgiven, i.e., abolished, made non-existent? This is also impossible for God, for all existence is created by God, and in Him there is not even a shadow of change." Jesus answers, "Sin is not what you think; the forgiveness of sin is the overcoming by the power of God of the limitation that you revere as intrinsic. "Which is easier to say, 'Your sins are forgiven,' or to say, 'Get up and walk? But so that all may know that the Son of Man has power on earth to forgive sins, then He says to the paralytic; "Arise, take up thy bed, and go to thy house."

Thus, the very disunity of our world is ontological. And the imperfect world cannot be all-unity, but only a harmonious system striving towards all-unity (§ 52). The world is always presented with an empirically unattainable ideal of all-unity, and, as an approximation to it, a certain ideal system higher than the one existing at the moment (§§ 72, 75). The world moves from one ideal system to another, and each one, being realized, ceases to be ideal and reveals the higher. Empiricism exists as a movement towards the ideal and a movement towards the ideal. This is its nature and the meaning of its being. But the empirical ideal is always relative, from which it is not its negation that becomes clear, but the absolute meaning of its very relativity or perfection. "Every empirical ideal must be replaced by a higher one: this is the meaning of life. But while changing the lower and striving for the better, one cannot do it insufficiently, by means of evil. It is also necessary to find in what is being overcome that is subject to improvement, and not to abolition, and to oppose to empirically irresistible imperfection not the desire to destroy it, but one's own striving for the higher. This will be the recognition of the hierarchy of the imperfect world (§54 e.), the fulfillment, but not the violation of the "law." It is necessary not out of fear, but out of conscience, to recognize the God-ordained in the hierarchy of imperfect being, submitting to its necessity, but not making the relative absolute. If it is impossible to conquer with good, one must preserve one's aspiration to the highest and one's faith even in empirical destruction. This destruction will be the supreme victory over the world (§ 81).