– Так и вы этот номер видели? От 8 декабря 66-го года. Забавно…

– Потом я шел и все об этом слове думал, и о том, что оно значит. Самодо… Но вы хотели что-то сказать.

– Успею. Продолжайте. Я номер этот видел, статью прочел и письмо в редакцию о ней написал…

– Поправили ошибку? Я не купил. По-английски читаю с трудом. Но вот шел все и думал: самодовольство — по прямому смыслу, по составу слова, это могло бы быть и не так плохо. Ишь ведь: «святое недовольство собой». Отчего же нельзя мне быть довольным чем-то, что мне удалось, поступком, которого никто злым не назовет, «то и вообще собой, если не терзает меня совесть? Или должна терзать?

Всегда довольный сам собой, Своим обедом и женой. —

не Достоевский ведь тут иронизирует и не Блок. Нет, у них, у всех, думал я, в языке их, «самодовольный» — это нехорошо. «Что-то такое слишком уж спокойное в нравственном смысле». Откуда это? Достоевский, конечно… Пришел домой, перелистал, в «Подростке» нашлось, отмечено у меня было. Сам «подросток» и говорит о лице Крафта, немца, конечно: «Что-то было такое в его лице, чего бы я не захотел в свое, что-то такое слишком уж спокойное в нравственном смысле, что-то вроде какой–то тайной, себе неведомой гордости». Крафт — серьезный, хороший, чистой души человек. Значит, мало этого. Тот хвастунишка с надрывом не совсем его одобряет. Поймите, поймите, я и возмущаюсь, и восхищаюсь одновременно. Крафт бы хвастать не стал, ни скверным, как тот, ни хорошим. Гордость бы ему помешала? Ей во всяком случае с хвастовством не по пути. Как и самодовольству? Бывает хвастливое, но такое осуждается везде. А не хвастливое? Самодовольство без бахвальства? Здесь вы его у первого встречного найдете. Его на Западе не осуждают, пожалуй, даже и не отличают от чувства собственного достоинства. «Незлобивое и деликатное» было у Крафта лицо, «хотя собственное достоинство так и выставлялось во всем»; видимо, и там, у них — у вас — этих двух вещей не отличают… Осуждают обе? А как насчет бахвальства без самодовольства? Тут и осенило меня. Есть бахвальство, но зато… Ну, вы уже поняли. Вот я каяться и пришел.

— Спасибо. Тем более, что тогда, после нашего разговора, мне все это в голову совсем не приходило. Когда же я насчет «самодовольности» прочел, я им написал, во-первых, что такого слова нет, а во-вторых, что слово, которое есть, всегда означает по-русски, как и родственные ему «самонадеянность» и «самоуверенность», нечто оцениваемое отрицательно. Письмо мое через две недели напечатали, а в дальнейших двух номерах два ответа на него: автора статьи, озаглавленной «Самодовольность» и автора книги, на которую эта статья была рецензией. Судя по статье, думаю, что книга эта – о Толстом, молодого оксфордского ученого Джона Бэйли, – очень недурна. Не читал ее, но прочесть собираюсь. В ней подчеркивается, по-видимому, семейственность, сплоченность и замкнутость семьи, важная черта (о которой сам я некогда писал) в романах и в мировоззрении Толстого. В ней подчеркивается, по-видимому, семейственность, сплоченность и замкнутость семьи, важная черта (о которой сам я некогда писал) в романах и в мировоззрении Толстого. Это самодовление семьи Джон Бэйли, видимо, и называет самодовольством. В письме своем он ссылается на сомнительное для меня различие смысла русских суффик­сов «-ство» и «-ость», причем последний будто бы безоценочен, нейтрален (не знаю, почему «гадость» более беспристрастно, чем «свинство», или «стойкость» — чем «мужество»); рецензент же в своем письме приводит два изданных в Англии русско-английских словаря, где он «самодовольность» нашел и где слову этому дано безоценочное значение. Я ни тому, ни другому не отвечал; с первым, я уверен, сговорился бы легко, весь наш спор ограничился бы спором о словах; но раз англичане эти думают, что знают русский язык, а я не знаю, Бог с ними.

– Вы, значит, уверены, что «самодовольство», «самодовольный» всегда звучат неодобрительно? Ведь так?

– В нынешнем языке — да. Академический словарь (многогрешный, что и говорить, но и многотомный, то есть подробный, и даже добросовестный, там, где идеологии незачем совесть упразднять) никаких примеров нейтрального значения не дает. Но вот у Пушкина (через соответственный словарь) нашел я словоупотребление очень любопытное. Один лишь раз, но встречается у него, кроме самодовольства, которым он недоволен, как и все мы, еще и «самодовольствие», — в «Капитанской дочке»: «Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою»…

– Как это хорошо!

– Для вашей новой теории о компенсации бахвальства?

– Конечно! Но и для Пушкина, для моей, для вашей любви к Пушкину. Подумайте только: он еще знал, из предыдущего столетия получил (надо это проверить) старое западное понятие (каким бы словом оно ни выражалось) о таком довольстве собой, которое может быть смешным – как у «рогоносца» в первой главе «Онегина», — но может быть и святым, не хуже недовольства…

– Святым-то все-таки вряд ли…

– Как я рад, что это вы говорите! Ловлю вас на русскости. Но «самодовольствие» в «Капитанской дочке», не може­те же вы спорить, — справедливое, доброе. Пушкин такое понимал. А вот после него всякое самодовольство стало скверным. И все открытие мое в том, что бахвальство, у соотечественников ваших, именно из отсутствия, или, точнее говоря, из запрета самодовольства и проистекает.