«Jesus–Christ — Иисус Христое», «Jesus–Christ — Иисус Христое»,

«Je m’en suis separe. Je Tai fui, renonce, crucifie. Que je n’en sois jamais separe!»

(«Я отошел от Него. Я от Него бежал, я от Него отрекся, я Его распинал. Да не буду я отлучен от Него во веки!»)

Это становится основным тоном жизни Паскаля. Этот христоцентрализм, сосредоточие всех сил душевных и умственных на служение Тому, Кто открылся этой душе, как Полнота Воплощенной Истины, требует забвения себя, отхода от себя. Поэтому последними словами этой записи (Memorial de Pascal) являются:

«Renonciation totale et douce» ( «Отказ от себя — полный и умиренный»).

Два раза в «мемориале» говорится, что общение с Богом обретается и сохраняется только «путями, указанными в Евангелии».

Путь Евангелия, осуществление его в жизни, вот теперь — путь Паскаля!

4

В результате этого внутреннего переворота мы видим необычайное «динамизирование», необычайный расцвет всей личности Паскаля и усиление вместе с тем и ее творческого проявления вовне, ее «активизацию» вовне. В его деятельности, как художника слова и как мыслителя, это отмечено двумя фазами — написанием «Провинциальных писем» («Les Provinciates») и набросками его «Мыслей» («Pensees»). «Провинциальные письма» — произведение полемическое и, вместе с те|м, один из величайших шедевров французской литературы (более того, один из великих шедевров литературы мировой). Поражает нас блестящее остроумие, тонкий комизм ситуации и диалога в первых десяти письмах и волна негодования и праведного гнева, прорывающаяся вдруг в конце десятого письма, подымающаяся все выше и выше в последующих письмах и достигающая наибольшего подъема в знаменитых четырнадцатом, пятнадцатом и шестнадцатом письмах. Это — один из величайших прорывов морального негодования, запечатленных в мировой литературе. Вспоминается 23–ья глава Евангелия от Матфея и пылающие речи пророков Исаии (напр., хотя бы первая глава его книги), Иеремии, Амоса и др. И чувствуется духовная красота и сила духовная, данная в этом негодовании, в этом восстании одного человека в защиту попираемой Правды против могущественных противников, которые, несмотря на полицейский аппарат, находящийся в их распоряжении, напрасно стараются заглушить его голос. Они не знают, кто он; они думают, что это — целая группа писателей, но кто же они? Автор (или авторы, как они предполагают) слишком отточено элегантен и остроумен для тяжеловесных янсенистских схоластиков–богословов, он не машет схоластической дубиной, а поражает в сердце врага порхающей рапирой искрящегося и тончайшего остроумия. Но удары метки, против них трудно защититься, ибо противник — гений и, вместе с тем, он защищает Правду, исполнен пафоса служения Правде. Для Паскаля это — самое важное, в служении поруганной Правде для него вся суть, весь смысл, а мы, вместе с тем, радуемся блеску его гениальной полемики, этим сценам тонкого комизма, этим прорывам огненного его красноречия.

Глубочайший смысл этой борьбы далеко вырастает за пределы конкретных исторических ее причин, культурно–исторической тогдашней обстановки. Паскаль боролся с бывшим тогда чрезвычайно могущественным орденом иезуитов. Орден иезуитов, возбуждавший различные пререкания в течение своей истории, несомненно нередко проявлял и теперь проявляет в ряде своих членов большую духовную высоту и силу религиозного и нравственного подвига. Он дал ряд замечательных в течение 16–го и 17–го веков миссионеров в Индии, Японии, Китае, из которых многие запечатлели свой апостольский подвиг своей кровью. В середине 18–го века иезуиты устроили замечательное государство для индейцев в центральной части Южной Америки, где индейцы под их заботливым руководством были защищены от насилия со стороны белых. Это был замечательный опыт в большом масштабе осуществления государства справедливости. И в наши дни иезуиты недаром завоевали себе уважение среди широких кругов католического мира и за пределами его своей высокой культурой, своей широтой духовной, своим уважением к личности ближнего. Но в 17–ом веке орден стоял на трагическом перепутьи. Считая, как правильно подметил это Паскаль, что возможно большее расширение их влияния является великим благом для Церкви, они стремились занять командные высоты в тогдашних католических государствах — проникнуть в высшие слои общества, быть духовниками королей и правителей, и высшей аристократии, элегантных светских кавалеров и светских дам, а также и представителей денежных кругов, крупных коммерсантов и предпринимателей, членов магистратуры, представителей духовенства, особенно высшего, но и более скромных кругов. Всех надо было привлечь к себе, всем угодить. Для этого надо было снизить моральные требования, «сделать благочестие легким» — «rendre la devotion facile». Но это не было только разумнопедагогическим смягчением суровых, может быть, правил церковной дисциплины, а размягчением самого стержня нравственного закона. Все почти становилось извинительным, полуоправдывалось, покрывалось слишком гибкой, слишком широкой, слишком приноравливающейся к греховным навыкам людей казуистической моралью. Казуистическая мораль, несомненно, проповедовала и высокие примеры морального подвига, но вместе с тем во многих случаях разрешала грешить, стараясь внешней отпиской, внешним поклоном в сторону заповеди Божией, упразднить эту заповедь. — Это была моральная капитуляция служителей Бога перед Маммоной, и притом не в личной их жизни, а в их общественном пастырском служении. Одним из главных средств на этом пути было учение об «opinions probables» — «правдоподобных (вероятных) мнениях» в области морального богословия. Это не было специально учением иезуитского ордена, это было взглядом, распространенным среди тогдашних казуистов, из которых многие были иезуитами. Согласно ему каждый богослов–казуист с некоторым именем и авторитетом мог выставить в каком–нибудь спорном моральном казусе такое правдоподобное мнение. Мнение это могло быть искусственно, идти против обычных моральных предписаний, в разрез с духом Евангелия, быть порождением смехотворного крючкотворства, быть «менее правдоподобным (вероятным)» («moins probables») и «менее надежным» («moins sures») других моральных суждений, высказанных по этому же вопросу другими богословами–моралистами и казуистами: это не играло роли. Можно было выбрать себе за руководство это более рискованное мнение, которое шло более навстречу греховным и себялюбивым, часто нечистым и глубоко безнравственным побуждениям человека, если даже собственный наш духовник не разделял этой рискованной точки зрения. Раз мнение было «probable» (а для этого было достаточно, как мы уже видели, мнение одного «серьезного» моралиста), то духовник обязан был, «под угрозой смертного греха («sous peine de peche mortel»), отпустить грех своего духовного сына, ссылающегося в свое оправдание на печатное мнение одного из многочисленных казуистов–пробабилистов. «Une opinion est appelee probable lorsqu’elle est fondee sur des raisons de quelque consideration. D’ou il arrive qu’un seul docteur fort grave peut rendre son opinion probable». — «Мнение называется вероятным, когда оно обосновано серьёзными доводами. Отсюда следует, что даже один солидный учёный богослов может сделать своё мнение вероятным».

А если бы большинство было другого мнения? — «Вы ничего не понимаете, сказал мой казуист, прерывая меня. — Они, разумеется, часто совсем разного мнения. Но это совсем не мешает делу: «Каждый делает своё мнение вероятным и безопасным» («Vous ne Tentendez pas, dit le Pere en m’interrompant; aussi sontils fort souvent de differents avis; mais cela n’y fait rien. Chacun rend le sien probable et sur».).

И в ответ на это Паскаль не может сдержаться, чтобы не воскликнуть: «В самом деле, отче честный, Ваше учение чрезвычайно удобно! Как, быть в состоянии говорить «да» и «нет» по собственному выбору? Нельзя достаточно оценить такое преимущество. Я хорошо вижу теперь, к чему служат противоположные мнения, которые ваши моралисты имеют по каждому вопросу. Ибо одно всегда вам полезно, а другое никогда вам не вредит». («Tout de bon, mon Pere, votre doctrine est bien commode. Quoi! avoir a repondre «oui» et «non» a son choix? On ne peut assez priser un tel avantage. Et je vois maintenant, a quoi vous servent les opinions contraires que vos docteurs ont sur chaque matiere. Car Tune vous sert toujours, et Tautre ne vous nuit jamais. Si vous ne trouvez votre compte d’un cote, vous vous jetez de Г autre, et toujours en surete»).

При этом можно выбирать то мнение, которое более соответствует мирским интересам клиента. — А как же быть, если моральные мнения новых казуистов окажутся не в соответствии с моральным учением отцов Церкви? — Отцы устарели, они были хороши для своего времени, они важны для людей, занимающихся вопросами догматического богословия, но «мы, которые управляем совестью людей, мы их мало читаем» и руководимся новейшими казуистами. Вот пример: казуист Диана пишет: «Владеющие церковными бенефициями обязаны ли вернуть Церкви свои доходы, которыми они недостойно пользуются? Древние отцы говорят, что да, но новые моралисты говорят, что нет. Будем же придерживаться этого мнения, которое избавляет нас от необходимости возмещения» («Ne quittons done pas cette opinion que decharge de l’obligation de restituer». — «Вот чудные слова, воскликнул я, и весьма утешительные для многих людей!» («Voila de belles paroles, lui disje, et pleines de consolations pour bien du monde») [390].

Другой метод облегчения совести, очищение ее от греха без того, чтобы было необходимо отказываться от совершения греховного поступка, способ сохранить поступок или греховную привычку, но с тем, чтобы они больше не вменялись в грех, не были больше греховными, это — метод «направления намерения» ((diriger Tintention). Можно совершать безнравственный поступок, сохраняя себя чистым: нужно только свое намерение устремить на то, что в этом поступке само по себе не греховно. Может ли сын желать скорейшей смерти отца? — Да, если только его желание устремлено не на самую смерть отца как таковую, а на связанное с нею наследство. — Могут ли слуги исполнять разные преступные и морально грязные поручения, данные им их господами, не впадая в грех? — Да, если их намерение устремлено не на самое поручение, а только на плату, связанную с его выполнением.