И Я восстал, и Я с ними и говорю чрез их уста…

Я не погиб, хотя и предполагали это обо Мне.

Ад узрел Меня и был милосерд.

И Смерть отпустила Меня и многих вместе со Мною.

Оцтем и желчью стал Я для нее (для смерти), и Я спустился с нею в самую глубину Ада.

Ноги и главу их (ада и смерти) Я лишил силы, ибо они не могли вынести вида лица Моего.

И Я устроил собрание живых среди мертвых ее (смерти) и говорил с ними живыми устами…

И Я услышал голос их, и надписал имя Мое на главе их.

Ибо они — мужи свободные, и Мне принадлежат они. Аллилуия»  [123].

Ибо с восстанием Его, с победой Его над смертью неразрывно и в «Одах», как и у Павла и во всей проповеди раннего христианства, связано обетование вечной жизни и воскресения для верующих во имя Его. «Избавление утвердилось чрез Него, и избыток Его есть вечная жизнь  [124]. «Я облекся в нетление чрез имя Его», говорит верующий, «и совлек бренность чрез Его милосердие»  [125]. «Я пил и упился от воды живой и бессмертной… И Господь обновил меня одеянием Своим и взял меня во владение во свете Своем» … [126] Верующие «спасены чрез воду живую, что пребывает во веки»  [127]. Мы находимся здесь в атмосфере Иоанновских переживаний, здесь веет дух IV–гo Евангелия и «Откровения Иоанна».

Этот подъем вылился в определенное миросозерцание. Миросозерцание это уже целиком дано в проповеди раннего христианства, свое теоретическое завершение и свое дальнейшее религиозное закрепление получает оно в последующей жизни Церкви — в учении отцов и в культе.

Характерен уже для раннего христианства религиозный реализм: воплощение, страдание и воскресение Богочеловека — не фикция, не кажущаяся видимость, как учили докеты и другие гностики, а реальность. А если так, то и плоть, в которую облекся и в которой воскрес Сын Божий, не отвергается, и она причастна жизни, она восприняла в себя семя бессмертия. «Христос воскрес, первенец из умерших. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» [128]. Отсюда реабилитация материи и плоти: тело не «гробница» (платоновское σήμα), не «темница» души, а «храм живущего в вас Духа Святого» [129]; отсюда горячие чаяния «усыновления, искупления тела нашего»  [130]; отсюда вера в воскресение тела, пламенная проповедь этого учения, столь парадоксального и соблазнительного в глазах мудрости античного мира (Вспомним впечатление, произведенное речью Павла на Ареопаге: «услышавши о воскресении мертвых, одни стали смеяться, другие же сказали: послушаем тебя об этом в другой раз» [131]).

Поэтому, так усиленно подчеркивают это учение христианские апологеты, даже те, что находятся под сильнейшим воздействием популярной философии своего времени, и что пытаются христианский религиозный опыт влить в чуждые и тесные ему рамки этой философии, отчасти при этом обесцвечивая религиозное богатство христианства. Но от этого воскресения плоти они не могут отказаться, как оно ни идет в разрез с философской модой, с философским «хорошим тоном», с предрассудками однобокого платоновского спиритуализма: ибо это воскресение полного человека было основным, центральным нервом религиозных упований христианства, и упования эти были неразрывнейшим образом связаны с восстанием во плоти Учителя и Господа  [132]. Бог Вседержитель — Творец всего мира, творец и плоти. Нет предела Его власти и силе. Христианское чувство не могло поэтому мириться с данным состоянием мира, который «во зле лежит», как с окончательным и неизменным, оно верило в грядущую полноту победы жизни, в грядущую отмену смерти, отмену натуралистического царства греха и тления, отмену, уничтожение безжалостных, бездушных законов мира, преображение всего существующего, всего космоса, всей твари в Царство Вечной Жизни. Будет «новое небо и новая земля». «Мы знаем, что вся тварь вместе с нами стенает и томится доныне». Ибо «тварь покорилась суете не добровольно, но… в надежде, что и сама тварь освободится от рабства тления в свободу славы детей Божиих» … «Будет Бог все и во всем»  [133]. Эти упования Павла остались основоположными и определяющими для религиозной жизни и веры христианства и в дальнейшем, эта радость о воскресении и эти упования, существеннейшие для христианства, легли в основу миросозерцания Православной Церкви, более того, — составляют его основное содержание, его интимнейшую, всеопределяющую сущность.

Позволим себе привести лишь отдельные примеры дальнейшей фиксации и идейной формулировки в жизни Церкви этого религиозного реализма, этой радостной веры и повышенных чаяний.