«Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида. О чудесе … Како предахомся тлению. Как сопрягохомся смерти» …

«Воистинну есть таинство смертное: како душа от тела нуждею разлучается, от состав и сочетания естественного союза, Божественным хотением разделяется» … [146] Трепет смерти слышится в этих словах, скорбь и ужас умирания.

Все земное преходяще, обманчиво, ничтожно, кратковременно: «Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земле непреложна?» …

«Где есть мира пристрастие? Где есть привременное мечтание? Где есть злато и сребро? Где есть рабов множество и молва? Все — прах, все — пепел, вся — сень (тень); но приидите, возопиим бессмертному Царю: Господи, вечных Твоих благ оподоби преставлынияся от нас» … [147]

Ибо дано разрешение. Над этими рыданиями печали вырастает мощный, все превозмогающий, все разрешающий и просветляющий аккорд радости и торжества о Победе Жизни над смертью, о воскресении из мертвых.

Христос воскрес, первенец из умерших, — вот, что все с новой и новой силой в различных выражениях звучит нам из этих песнопений. При этом радость и торжество Его воскресения неразрывно связаны с подвигом Его креста и смерти. Неослабно повторяется и подчеркивается эта мысль во всем богослужении, как и во всей внутренней жизни Православной Церкви, с большой яркостью, напр., в так называемых «Крестовоскресных канонах» (Stauroanastasimoi).

Вот, наугад, несколько песнопений Октоиха:

«Да радуется тварь. Небеса да веселятся, руками да восплещут языцы с веселием: Христос бо Спас наш на кресте пригвозди грехи наша, и смерть умертвив, живот нам дарова, падшего Адама всероднаго воскресивый, яко Человеколюбец» [148].

«Ко кресту пригвождая волею, Щедре, во гроб положен быв яко мертв, Живодавче, смерти державу стерл еси, Сильне, смертию Твоею: Тебе бо вострепеташа вратницы адовы, Ты совоздвигл еси от века умершия, яко един человечолюбец»  [149].

«Повешен на древе, едине Сильне, все твари поколебал еси: положен же во гробе, живущие во гробех воскресил еси, нетление и жизнь даруя человеческому роду; тем же поюще славим тридневное Твое восстание»  [150].

«Яко живоносец, яко рая краснейший, воистинну, и чертога всякого царского показася светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения».

Мы видим: Его восстание из мертвых есть залог и нашего воскресения, более того, —

д.  [151]. Это есть уже участие в Его воскресении, мистическое предвосхищение грядущей славы. В Его лице уже восстает и уже обожается в потенции весь род человеческий (представленный в лице прародителя Адама): «Падает прельстився Адам и… сокрушаяйся .. Но восстает, соединением Слова обожаем» [152]. Он есть «первенец из умерших», в котором мы все воскресли: «попра смертию смерть, первенец мертвых бысть: из чрева адова избави нас» … [153].

Это есть «общее воскресение», соборная радость. И с радостью о нашем воскресении сочетается радость о просветлении всего мира, о конечной отмене царства тления, об избавлении и преображении всей твари, о торжестве Царства Жизни.