Факт бытия Божия может быть познан всеми людьми, но содержание Божественного бытия может быть нами познано лишь отчасти, посколько Сам Бог открывается нам. Самый доступный путь богопознания — познание Бога, как Творца мира, через мир. Слова книги Исход, что Моисей видел Бога только «сзади», Григорий Богослов объясняет так, что Моисей созерцал Бога только через мир и был закрыт от Бога Христом. Смысл библейского рассказа, конечно, иной: Бог действительно явился Моисею, только не как Он есть Сам в Себе, а в Своем откровении… «Есть Бог — содержащая всё творческая Причина. Это наш учитель, и зрение и естественный закон». Бог необходим для устроения мира, для соединения и разделения в нем элементов и стихий, для поддержания порядка и законосообразного движения, для того, чтобы законы постоянно действовали в мире, и для самого возникновения каждого тварного существа.

«В нынешней жизни достигает до нас только тонкая струя и как бы малый отблеск Великого Света»… Один познает здесь Бога больше, другой меньше, но все относительно… Бог есть «Великий Ум», Который еще прежде создания мира «измышлял» идеи–первообразы всего сущего; в творческом действии Божием Его «мысль стала делом»; мудрое устроение мира, его гармоничность и красота извечно отражают Премудрость Божию. Человек, как разумное существо, соединение духовного и материального мира, умом своим близок Богу: «ум соединяется с Умом, как с ближайшим и наиболее сродным». Потому и Божественная природа Сына Божия вошла в единение с Его человеческой природой прежде всего через ум… Следовательно, как ни труден путь богопознания, он открыт человеку самой его богоподобной природой. Бог есть «светильник ума» и свет Его всецело просвещает человеческую душу. «Лучшее для меня, — говорит о себе св. Григорий, — как бы замкнув чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми впечатлениями, быть и непрестанно делаться, как бы неомраченным зеркалом Бога и Божественного, приобретать ко свету свет, к менее ясному более лучезарный, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зеркала…»[30]) В то же время Григорий Богослов сетует на то, что он «шел с тем, чтобы постигнуть Бога; с этой мыслью, отрешившись от вещества и вещественного, собравшись, сколько мог, сам в себя, восходил он на гору, но когда простер взор, едва увидел Бога «сзади» и то покрытый Камнем, т. е. воплотившийся ради нас Словом». «Вое–шедшему на гору» открылось только величие Божие, явленное в мире… Постижимость и непостижимость Бога провозглашается всем Св. Писанием и Преданием, но св. Григорий подчеркивает с особой мучительной остротой одновременную доступность и недоступность Бога людям; он часто справедливо свидетельствует о неудачах и границах нашего стремления к познанию Бога (особенно в земной жизни), но из этого неправильно было бы заключать, что он отрицает возможность богопознания и при том не только на основании умозаключений «из рассмотрения творений», по выражению догматистов, но в непосредственном созерцании. Все православное богословие сходится в том, что Бог «в Нем Самом», т. е. в абсолютном сверхсущем бытии Своем, непостижим, но «то, что окрест Его», т. е. Его самооткровение, действенное отношение к миру и человеку, творческие мысли и действия, могут быть познаваемы нами. Так думал и св. Григорий.

Об откровении Преев. Троицы Григорий Богослов учил, что в Ветхом Завете мы познаем Отца, в Новом — Сына, а Св. Дух открывается главным образом со времени Пятидесятницы, когда Он нисшел в Церковь. Мнение это справедливо лишь отчасти: и в Ветхом Завете много говорится о Сыне Божием и о Св. Духе, а жизнь и учение Христа еще до Его вознесения были свидетельством о всей Св. Троице.

Если св. Григорий допускал, несмотря на всю его трудность для нас, опытное познание Бога, то тем более он допускал возможность иметь рациональное познание о Боге. «От видимого возвел нас к Богу, — говорил он, — богодарованный и всем врожденный разум — этот первоначальный в нас и всем данный закон». Бытию мира и нашему мышлению присуща внутренняя логика, которая приводит нас к Богу. Наука устанавливает законосообразность и, тем самым, разумность тварного бытия, но эта законосообразность и разумность всегда ограничены и отрывочны и в мире и в нас самих. Если мы не можем свести во едино законы бытия, то существование их делается необъяснимым и самые законы, несомненно, недостаточно глубоко нами установлены, потому что понять что–либо до конца значит понять его связь с целым… Но ни в чем тварном, ни во всей вселенной, мы не находим последнего и общего основания разумности и цельности. Поэтому ум человеческий всегда приходит к идее Абсолютного Духа, от Которого происходит и законосообразность и разумность и единство твари и нашего разума… То же относится и ко всем сведениям, которые мы имеем о Боге: смысл каждого из них ведет нас логически к целостному, единому существу Божию… Можно возразить, что наша мудрость — не Божественная мудрость и то, что нам кажется разумным, может быть неразумным в глазах Божиих, но для Григория Богослова это соображение не было бы убедительно, так как человеческий разум и даже слово были для него сродны Божественным: истинная человеческая мудрость и соответствует Божественной и происходит от нее. Поэтому подлинное человеческое знание не противоречит знанию Бога. Это тем более так, что истинное знание может быть достигнуто человеком только в свете богооткровения или Божественного просвещения, которое сообщается нам не только в Св. Писании, но и во всем нашем чистом умозрении, посколь–ко Богу угодно ответить на наше искреннее стремление познать истину… «Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и естестве, Бог одним умом оттеняется в один некий образ действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, чем будет умопредставлен, столько же осияющий наш разум («владычественное в нас»), если он очищен, сколько быстрота летящей молнии озаряет взор». «Чтобы изобразить (в нашем разуме) Бога, мы, заимствуя некоторые черты из того, что окрест Бога, составляем какое–то неясное и слабое представление, по частям собранное из того и другого, и лучший у нас богослов не тот, кто все нашел (эти земные узы не вместят всего), но тот, чье представление (о Боге) шире, и кто образовал в себе более полное подобие или оттенок (или как бы ни назвать это) истины…» Мы видим, что св. Григорий допускает и озарения нашего ума Богом и познания откровений, явлений и действий Божиих (того, что «окрест Бога») и возможность собрать из многих источников учение о Боге, и все это может быть соединено нами в разумное понятие Бога. Григорий Богослов называет его «неясным и слабым», но не забудем, что он, очевидно, сравнивает наше понятие Бога с самой абсолютной истиной Божией: по сравнению с последней, наша мысль, конечно, крайне несовершенна. Даже глубочайшее и яснейшее понятие человека неизбежно ограничивает и умаляет бесконечную полноту бытия Божия. Если по общему мнению отцов даже человеческая наука о мире лишь очень приблизительно и частично постигает его, то что сказать о богопозиании! Читая отцов, вообще, никогда не надо упускать из вида, что они оценивают наше знание абсолютной мерой совершенного знания, о котором большинство людей и ученых не думают. Путь знания бесконечен, цель его абсолютна, но дорога открыта и о Боге можно знать всякому христианину неизмеримо больше, чем большинство из нас знает.

Мы находим у Григория Богослова мысль, что «находящемуся в теле нет никакой возможности быть в общении с умосозерцаемым без посредства чего–либо телесного», и что соединение образов — все же только образы, а вне образов мы не представляем Бога. Первое утверждение, навеянное вероятно ари–стотелизмом, не соответствует господствующему среди отцов убеждению, что покорение нашего духа плоти ненормально и может быть преодолено, и что духовное созерцание возможно и в этой жизни. Вторая мысль правильна, если под образом, в котором мы мыслим Бога понимать не чувственный образ, но конкретную и ограниченную форму умопредставле–ния — идею Бога или Божественных свойств. Идеи наши, конечно, всегда останутся ограниченными, сколько бы мы их ни умножали и ни усовершали. И единая «все–идея» Существа Божия, достигнутая в крайнем напряжении нашего духа, останется все же несовершенной человеческой мыслью. Однако, нельзя забывать, что все наши идеи имеют не только отчетливо мыслимое содержание, но и динамическую силу, обращающую наш ум ко всей полноте реальности познаваемого нами, хотя бы эта реальность была бесконечно богаче того, что мы уже отчетливо постигли в ней. Всякая идея есть не только духовный образ познаваемого, но и путь к его совершенному познанию. Поэтому каждая истинная идея о Боге драгоценна; потому драгоценно и отеческое богословие, ибо оно вместе с Писанием и высочайшими творениями человеческого любомудрия открывает нам бесконечный путь богопознания, а не только дает нам заключенные в слове законченные сведения о Боге, которые мы могли бы пассивно запомнить…

«Не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово, а если кто–нибудь и сколько–нибудь обнимал Его умом, то как это докажет?» Опыт внутренней встречи с Богом остается, как таковой, личной тайной, а понятия о Боге, конечно, не тождественны Богу и не Божественны, хотя Бог в них может и отражаться и пребывать… Григорий Богослов замечает, что рациональные определения ограничивают Бога, ибо неизбежно узки, а отрицать в Боге мыслимые нами свойства не значит определять, что Бог есть… Таким образом мы не можем преодолеть недостаточности всех форм нашего знания, в которых мы только можем выразить известное нам о Боге: не только Сам Бог выше нашего разума, но выше него и то, что может быть пережито нами в богообщении или узрено в богооткровении… «Как воззрит на Тебя ум, ибо Ты непостижим никаким умом!.. Ты един и всё.. Ты ни един, ни единое, ни всё. О, Всеименуемый! как наименую Тебя, единого неиме–нуемого?..» «Слово о Боге чем совершеннее, тем непостижимее, тем к большему ведет числу возражений и самых трудных решений…» Григорий Богослов более других отцов подчеркивает трудности богопо–знания; осознание их необходимо, чтобы избегать наивной самоуверенности и ошибок недомыслия и неосторожности.

«Уразуметь Бога трудно, а изречь — невозможно», писал Платон, а св. Григорий прибавляет: «как я рассуждаю, — изречь невозможно, а понять — еще более невозможно!» Однако, Платон все же прав: слова наши еще беднее выражают познаваемое, чем понятия… Хотя Бог по существу неименуем, имена Бо–жии не бессмысленны: в них могут быть выражены и действия Божии и отношения Бога к миру и человеку и даже — в малой мере — сущность Божия. «Сколько для нас постижимо, имена «Сущий» и «Бог» суть, некоторым образом, имена сущности Божией, особенно имя «Сущий».

Богообщение требует духовной чистоты человека. Идеал чистоты у Григория Богослова близок идеалу Климента Александрийского. Мы находим у него и идею совершенного бесстрастия, идея же умирания для мира и телесной жизни и усиленной аскезы выражена у него острее, чем у большинства его предшественников. Аскетический спиритуализм Григория Богослова, как и других отцов, был под сильным влиянием спиритуализма греческой философии…[31])

«Если ум не просвещен или слово слабо, или слух не очищен и потому не вмещает слова, — от одной из этих причин так же, как от всех, хромает истина». «Хочешь ли современем стать богословом и достойным Божества, — соблюдай заповеди и не выступай из повеления, ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию». «Много путей ко спасению, много путей, ведущих к общению с Богом. Надо идти ими всеми, а не одним путем слова (т. е. разума). Достаточно учения и простой веры, какою без мудрствований по большей части спасает Бог. А если бы вера была доступна одним мудрым, то крайне беден был бы наш Бог». Богообщение, следовательно, не должно исчерпываться одной только стороной познания. Дух должен быть всецело соединен с Богом, а дух не есть только разум, но и личность, свобода, воля и т. д. Нравственный путь, увенчиваемый любовью, не менее важен, не говоря о том, что самый наш разум очищается и укрепляется смирением, справедливостью, любовью и всяким добром. Впрочем, очищение разума есть и особая задача, состоящая в том, чтобы покорить наш ум любви к Истине, устранить из него все ложное и сомнительное, все противоречащее богооткровению, отучить его от суеты и приучить к сосредоточенности.,. Все отцы настаивают на исключительной важности собранности духа. Если способности нашей души разъединены, они взаимно ослаблены. Если душа изменчива и суетлива, она неспособна ни к какой внутренней работе; мы живем тогда отрывочными мыслями и переживаниями в то время, как всякое совершенствование и самоуглубление предполагает непрестанные и последовательные усилия. В мирской суете и заботах трудно сосредоточиваться; поэтому отцы так и ценили возможность уединения вдали от мира, несмотря на опасность оказаться чуждым апостольскому пути служения Церкви и общей с братьями жизни во Христе. Общежительное монашество было компромиссом между идеалом уединения и идеалом христианской общины.

Противопоставляя веру мудрости, св. Григорий имел, вероятно, ввиду не христианскую мудрость вообще, но особый путь богословствования и научного умозрения, который не всем доступен и может выродиться в схоластику, словопрение и над–мение умом и знанием. Известно, что в четвертом веке в догматические споры были вовлечены и народные массы и любители диалектических тонкостей; многие рассуждали о том, что не могли и не хотели понять, не имея настоящей любви к Истине… Подлинная вера может быть проста, но глубока по содержанию, когда она принимается с внутренним вниманием и всей душой.

«Нужно действительно упраздниться, чтобы разуметь Бога». Не уничтожить себя, но обладать величайшим смирением перед Богом и Его откровением, перед Истиной, открытой Христом и апостолами. Христианин не выдумывает истину, но познает ее и покоряется ей, не создает Бога по своей мерке, но ищет Сущего. Обращаясь к Богу, надо освободиться от всякого произвола и эгоизма. Наша идея Бога должна быть покорена самой Истине Божьей, а не Бог — нашему представлению о Нем. Бог есть Благо не потому, что Он нам нужен или «нравится»; напротив, наше блаженство зависит от того, приобщены ли мы сами Божественному Благу.

«От Бога всякий исшел и к Богу идет, чтобы совлекшись плоти и противоборствующей дебелости, соделаться богом и духом, стать в чине светозарного ангельского лика… Такова цель жизни… Они (достигшие Царства Божия) видят Бога; Бог их и они Божии». «Награда твоих испытаний будет то, что ты станешь богом, правда сотворенным богом, но исполненным высшего света, которого только начатки, и при том в малой мере, мы получаем на земле». Причастие вечной жизни ожидает праведников сразу после смерти. «Всякая добрая и боголюбивая душа, как только по разрешении от сопряженного с ней тела освободится отселе, становится способной чувствовать и созерцать ожидающее ее благо;… она услаждается чудным каким–то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке. Потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища и свергла с себя лежавшие на ней оковы, увлекавшие ее ум к земному, которыми отягощались крылья ума. Тогда она в ведении как бы пожинает уготованные ей блаженства…» Недостаточно, однако, умереть, чтобы достичь совершенной жизни: надо сделаться новым человеком, «измениться Божественным изменением». Начало пути обожения в таинствах и вере; путь обоже–ния есть любовь и богопознание. «Наш ум и наше слово соединятся со сродным себе, когда образ взойдет к Первообразу, к Которому теперь стремится». Царство Небесное есть не что иное, как созерцание Преев. Троицы, Которая озарит нас совершенным Светом и «всецело соединится со всецелым умом». «Блаженство состоит в знании!..»

Глава пятая. УЧЕНИЕ СВ. ГРИГОРИЯ НИССКОГО

Св. Григорий, брат Василия Великого, родился около 332 г. и умер в последние годы четвертого века. Подобно своему брату он изучал еще в юности философию и богословие и одно время был преподавателем красноречия. Св. Григорий был женат, но расстался с женой ради монашества. Приблизительно сорока лет он стал епископом города Ниссы в Кап–подакийской области и с этого времени был одним из главных борцов за Православие и участником многих соборов, в том числе Второго Вселенского Собора. При жизни и после смерти слава Григория Нисского была связана главным образом с его богословским творчеством. Однако, многие его взгляды вызывали критическое отношение, особенно мнение, что все человечество войдет в конце концов в Царство Божие и существование ада не вечно.