Быть антикоммунистом — значит в наше время быть против дьавола, против мирового зла в его нынешнем воплощении. И поэтому всем русским, а желательно и нерусским эмигрантам нравственно–императивно быть антикоммунистами.

О национализме до сих пор идут споры —является ли национализм преимущественно творческой, созидательной или реакционной, враждебной прогрессу силой. История не дает на этот вопрос однозначного ответа: бывали периоды, когда национализм способствовал объединению и консолидациг сил народа, и бывали другие периоды — когда он приводил у акции внутри нации и к захватнической политт вовне. Так, немецкий национализм родился в нг* ло XIX века как реакция на завоевания Наполеона jro победы над Пруссией («Речи к немецкому наро; » Фихте). Объединение Германии, ускоренное фран1 о–прусской войной, было прогрессивным для Германии явлением, и движущей его силой был германский национализм. Но политика подавления других на клявших тогда Германию народностей (прежде всего г шадных поляков) была в этом аспекте реакционное. А о дальнейшем не хочется и говорить. Как поч .и общее правило, национализм бывал положительным явлением, когда добивался освобождения от иноз' много ярма, и отрицательным, когда подавлял иные народы во имя единства и величия данной нации, а часто учреждал слишком авторитарный режим и у себя дома.

Но о русском или, если угодно, российском национализме говорить особенно трудно в силу некоторой неопределенности самого термина «русская нация». Во всяком случае, нельзя говорить о русском национализме в той же плоскости, в которой мы говорим об украинском, белорусском, грузинском, эстонском и иных национализмах — если брать в качестве примеров национальности, населяющие теперешний Советский Союз. Только что перечисленные национализмы стремятся прежде всего к освобождению своих народов от советской власти, причем термины «советская» и «русская» здесь нарочито смешиваются. Но мы, русские, не можем утверждать, что наш народ находится под иностранным ярмом. Наш народ, конечно, не свободен, ибо οι: находится под коммунистическим ярмом. Но коммунистичегкор ярмо не есть иностранное иго. Наоборот, русская национальность является в СССР господствующей как в силу своей численности, так и потому, что официальным языком на всей территории СССР является русский язык. Что русские живут в СССР экономически даже хуже, чем многие другие народности, — — другой вопрос, хотя факт этот и показателен: в истории не бывало еще случая, чтобы господствующий народ находился в большей экономической нужде, чем другие, якобы «подъяремное» народы.

Кроме этого, в самом понятии «русский» заключена некая двусмысленность: русский народ — в большей степени, чем другие народы СССР, — народ смешанной крови, хотя бы русская кровь тут преобладала. Редко в жилах любого русского не течет инородная кровь — украинская, белорусская, а то и татарская или мордовская. И тем не менее большинство этих лиц смешанной крови считают себя русскими. Мало того, русскими себя считают и многие украинцы, белорусы, даже татары, кавказцы и т. д. Русская культура, вообще говоря, обладает большой притягательной силой — большей, чем иные национальные культуры в СССР. Поэтому некоторые предлагают называть русскую нацию нацией «российской», что терминологически было бы и правильным, но что еще не вполне привилось. Характерно, что мы почти никогда не слышим термина «великорусский национализм». Ибо противопоставление Великороссии Украине или Белоруссии чуждо русскому национальному самосознанию, чуждо синтетическому духу русской культуры. Я вовсе не хочу сказать, что с русской точки зрения украинцы и белорусы — тоясе русские. Но я хочу сказать, что вполне можно быть–угничоски украинцем или белорусом, по культуре же —русским. Но обратные примеры бывают реже.

Русский дух вообще имеет свойство вбирать в себя чужеродные элементы, ассимилируя их в духе русскости. В силу этого свойства русского народа варяжские дружины в Древней Руси, занимавшие вначале господствующее положение, довольно быстро слились с основным русским населением и забыли свой прежний язык. А сколько было в Прибалтике «русских немцев» или «русских эстонцев» и т. д.? Вообще, национальная исключительность чужда русскому духу, и поэтому и русский национализм не имеет в себе того резкого разграничения на «наших» и «не наших», которое свойственно большинству других национализ–мов. И если большинство других национализмов нацелено против какого–либо традиционного «врага», то в русском национализме нет этой отрицательной нацеленности. В свое время врагами русских считались турки и шведы, потом — французы (наполеоновское время), еще позже —немцы. Но врожденной враждебности к этим народам в русском национализме все же не было, в то время как враждебность между французами и немцами, например, может считаться традиционной. Украинские самостийники, можно сказать, питаются своей враждой к «Московии», у поляков в крови — традиционное недоверие к немцам и русским и так далее. Ксенофобия чужда русскому национальному характеру. К иностранцам русские, как правило, относятся скорее с любопытством, чем с недоверием. И, как давно уже заметил Достоевский, русские более других наций способны перевоплощаться в дух иных наций и иных культур. Идея всечеловечности, высказанная тем же Достоевским, находит в русской душе особенно сильный отклик.

Все это сообщает русскому национализму особый, в известной степени наднациональный характер. *

Но все же напрашивается вопрос: хотя русский национализм не страдает узостью и нетерпимостью, которыми страдает большинство других национализмов, нужен ли национализм великим народам вообще й русскому народу в частности? Думается, что национализм великих народов должен был бы быть — и часто бывает — свободен от той шовинистической узости и обидчивости, которые большей частью характеризуют национализм малых народов. Ибо великие народы обычно свободны от комплекса национальной неполноценности. Но если национализм великих народов обычно не проявляется в острой форме — значит ли это, что им нужно стыдиться своего национализма? Гордость своей национальностью свойственна и англичанам, и французам, и американцам, и это вполне естественно. Национализм великих народов проявляется скорее в латентной, чем в остро выраженной, форме, и это только хорошо. Но он существует, иначе эти народы выродились бы.

Что касается специфически русского национализма, то нужно принять во внимание, что советская власть первые пятнадцать лет брала курс на интернационализм и клеймила всякое активное проявление русского самосознания как «великодержавный шовинизм». И это не могло не нанести русскому самосознанию глубокую травму, следы которой видны и посейчас. Если под влиянием угрозы внешней опасности советская власть в середине 30–х годов переменила в этом отношении вехи и стала делать ставку на «советский патриотизм» (читай — русский национализм), то это была псевдоморфоза, а не метаморфоза большевизма. Именно русский национализм (в расширенном смысле этого слова) спас советскую власть, уже трещавшую по швам в начале войны. Ставка эта оказалась настолько эффективной и беспроигрышной, что советская власть до сих пор носит национальное обличье. Как известно, реабилитированы были не только Дмитрий Донской и Александр Невский, Петр Великий и Суворов, но и некоторые генералы позднейшего времени, например Скобелев и отчасти Брусилов. Но духовная история России — ее верность православию, ее мученики за веру, ее религиозные мыслители — до сих пор замалчивается или грубо искажается.

Большевики взяли из русского имперского прошлого квасной патриотизм, но исказили лучшие достижения русской духовной истории. Поэтому русский национализм еще должен найти свое подлинное лицо. Отрицать же необходимость русского национализма ссылками на его «реакционность» и «ненужность» — значит делать задачу русского возрождения еще более трудной. Русский национализм не должен стать самоцелью — но от этого нас гарантируют наши лучшие духовные заветы и заложенная в русском национализме тенденция к всечеловечности. Во всяком случае, национальная идея должна быть подчинена идее вы–сшёйГа таковой может быть только идея религиозная.

В случае России религиозная идея заключается в православии. В писаниях Киреевского и Хомякова содержание православной идеи выражено с удивительной отчетливостью. Это — подчинение идей равенства и свободы идее братства, далее — дух смирения (в противовес западному горделивому индивидуализму) и восстановление земских соборов как средства выражения воли нации. Тут меня могут прервать указанием на то, что хотя из общего числа верующих православных в России большинство, все же в ней имеются весьма значительные группы сектантов — баптистов, адвентистов и других. Не явится ли проповедь православия при этом скорее разъединяющей, чем объединяющей силой? Не явится ли всенародная проповедь православия посягательтвом на права вышеупомянутых сектантов?

Это было бы так, если бы в будущей России права сектантов подверглись бы ограничениям. Но в будущей России законом должны быть обеспечены равные права для всех вероисповеданий. Баптистам ц адвентистам (а также мусульманам, конечно) были бы предоставлены такие же возможности публичной проповеди своих конфессий, как и православным. Всем конфессиям в будущей России должен быть обеспечен благожелательный нейтралитет государственной власти (это значит практически, что государство не будет настроено благожелательно только по отношению к атеистам или сатанистам). Но православие наиболее глубоко отвечает религиозным запросам русского народа и характеру его религиозности. Лучшие русские мыслители — и Хомяков, и Лосский, и Бердяев, и о. Сергий Булгаков —творили в духе традиций православия. В силу всего этого, думается нам, из состязания вероисповеданий православие вышло бы победителем. Православие поэтому неизбежно станет ведущей духовной силой религиозно возрожденной Руси.

Русский национализм не может и не должен быть языческим. Он будет религиозным национализмом, и, говоря конкретнее, — национализмом православным. Эта ведущая духовная роль православия не может и не должна быть обеспечена никакими юридическими декретами — она будет подсказана самими фактами духовной жизни.

А как же быть с мусульманами, которых в России насчитываются десятки миллионов? — может быть, возразят некоторые. На это мы ответим, что при всем уважении к мусульманской религии и к правам мусульман мы не можем отказываться от ведущей роли православия из–за наличия значительного меньшинства мусульман. Вот если мусульманам удастся обратить большую часть русских в мусульманство — разговор будет другой. Но об этой чисто теоретической возможности всерьез говорить не приходится.

***