Кое-кому этот молчащий Христос не нравится, и в Его молчании усматривается огромное различие между Ним и евангельским Христом. Кое-кто это молчание объясняет восточной пассивностью, преувеличенным милосердием, толстовским непротивлением злу. Кое-кто желал бы видеть Христа в Легенде таким, каким Он был тогда, когда порицал фарисеев или изгонял торговцев из храма. Однако во всех этих нареканиях -- и это очевидно -- упущен основной аспект, упущено то, что вплетено в ткань произведения Достоевского, а именно, -- что Христос в Легенде есть действующий .в истории Бог. Но разве в истории Христос говорит с нами непосредственно, Сам, в физическом своем присутствии? Разве Он учит собственными устами? И разве плохо сделал Достоевский, не позволив Ему в Легенде произнести хоть слово? Напротив, поэтическая композиция произведения превратилась бы в ничто, если бы Христос начал бы спорить с инквизитором. Своей гениальной интуицией Достоевский постиг смысл молчащего Христа и вложил этот смысл в свою легенду. Однако это молчание, как уже было сказано, необычайно действенно. Оно говорит больше, нежели самые значительные слова. Оно принуждает инквизитора развивать свои мысли до полного их уничтожения. Но разве не так это происходит и в истории? Разве незримая деятельность Христа в человечестве не ведет это человечество по начертанному Им пути? Разве об эту незримость не разбиваются все замыслы антихристовых сил? Достоевский и в этом отношении понял действующего в истории Христа и отобразил в своей Легенде. Молчащий Христос Легенды не пассивен. Он не противится злу, но действует и действует необычайно убедительно. Способ Его действия не ощутим физически, этот способ в словесном поэтическом произведении проявляется в форме молчания.

То, что Христос в Легенде не поступил с инквизитором так, как Он поступил с торгующим во храме, тоже проистекает из Его незримого действования. Если бы Христос пришел в конце времен, выслушал бы долгую речь инквизитора и поцеловал бы его, тогда Он, вне всякого сомнения, поступил бы противно Евангелию. Тогда Он был бы не подлинным Христом, а таким, каким Его, философски осмыслив, изобразил Толстой и каким мог бы поэтически изобразить сам Достоевский. Однако в легенде «Великий инквизитор» этого нет. Христос Легенды приходит в самый разгар истории, когда Его сторонники, возгоревшись апостольским, но непреображенным рвением, шлют огонь и меч на врагов Искупителя. Они хотят вырвать, не дождавшись начала сенокоса, сорную траву из Царства Небесного. Так разве Христос может благословить это их рвение и содействовать ему? Разве не Он в свое время призвал к порядку апостолов, когда они призывали огонь на не принявшие их города или когда предлагали вырвать с корнем сорную траву? Разве не Он сам велел разрешить куколям расти вместе с пшеницей до покоса? Поэтому Его снисходительность по отношению к инквизитору (каков смысл этой снисходительности, мы говорили раньше) — это не славянская пассивность, но конкретное поэтическое выражение Его исторической деятельности. И в этом отношении интуиция Достоевского тоже была необычайно остра.

Таким образом обвинять Христа Легенды в молчании и пассивности — означает хотеть, чтобы Бог сам непосредственно вмешался в историческую жизнь человечества и разрешил запутанные ее проблемы. Он это сделает в конце истории. Точнее говоря, Его вмешательство как раз и завершит историю. Но до тех пор, пока Он позволяет истории совершаться, Он действует незримо. Поэтому и все те поэтические образы, которые служат изображению деятельности Бога в истории, должны выражать это своеобразное молчание Бога, эту своеобразную Его незримость и наряду с этим показать, каково влияние этого молчания и этой незримости. Нам кажется, что это требование Достоевский как раз и выполнил. Поэтому его произведение аутентично не только в поэтическом, но и в христианском отношении, а образ Христа в этом произведении такой, каким его нам оставило Откровение, рассказывая об исторической борьбе Агнца и зверя в Апокалипсисе св. Иоанна. В своей Легенде Достоевский поэтически развил эту борьбу и показал, куда приводит человечество инквизитор, который идет с ним, с этим вековечным противником Бога. В Легенде Достоевский раскрывает ту же тему, что и св. апостол Иоанн, только в другой форме. Если видения св. апостола Иоанна вызваны божественной благодатью, то символы Достоевского естественного происхождения. Но идеи, которые выражаются в этих видениях и символах, одни и те же. Легенда «Великий инквизиторы — это комментарий к Апокалипсису, вызванный человеческим вдохновением. Однако это только еще больше подчеркивет историософский характер этого произведения и еще больше углубляет его перспективы и его актуаальность, ибо Агнец и зверь кроются не только в историческом человечестве, но и в каждом из нас. Их борьба есть борьба не только нашего времени, но и наша внутренняя борьба. И от разрешения этой борьбы зависит не только судьба всего мира, но и судьба нашей личной жизни.

Перевела Татьяна Мацейнене

Примечания

Название данной вступительной статьи повторяет название философского эссе А. Мацейны, в котором он прослеживает и осмысливает свой путь в философию. Эссе вошло в VII том Собрания сочинений А. Мацейны ( «Минтис», 1994 г.).

Пробабилизм (от лат. «probabilis» - вероятный, возможным) -- в схоластической и более поздней запад. - европ. христ. этике -- моральная система, исследующая условия принятия решений о возможных поступках в спорных случаях.