Настолько, впрочем, эта ненависть могла быть и личною, что Освободитель не так освободил, как им хотелось, и как будто не исполнил обещанного, то есть того, что им хотелось, что они сами обещали себе.

Мстили, может быть, лично и за возраставшую по мере преступлений строгость кар. Крамольники (по крайней мере, их вожаки), надо полагать, рассчитывали все более, и не без основания, на недовольство, хотя и знали, что оно никогда не было личным против особы царя. Они питали и раздували всеми силами это недовольство, находили себе, верно, не без злорадства, немалую подмогу в произволе и промахах администрации.

Итак, вдумываясь в прожитое прошедшее, я нахожу, что спертый донельзя, в течение многих лет, и выпущенный в последнее 25–летие на свободу дух нашего времени проявил себя у нас тотчас же борьбою с властью. Дух времени, выпущенный на волю, оказался у нас, как и следовало ожидать, похожим на степную, табунную лошадь, спущенную с аркана.

Обилие стихийных сил, животных и хищнических инстинктов в нашей стране придавало этому культу с самого начала немалое значение.

И действительно, борьба, хотя и неравная и не всегда явная, но злокачественная и упорная, повелась именно на почве, подверженной наиболее влиянию стихийных сил и животных инстинктов.

Эманципация крестьян служила как бы лозунгом для утопистов и к ним, конечно, не замедлили присоединиться, с целью и бесцельно, и увлеченные величием события, желавшие истинно добра, и злонамеренные корыстолюбцы, и многие недовольные правительством.

Польское восстание 1860–х годов оказало весьма сильную поддержку утопистам; они научились подражать жонду; а война французов — коммунаров с властью научила наших ни перед чем не отступать и ничего, самого родного и близкого сердцу, не щадить для достижения цели.

Закулисная и международная сторона борьбы мне, конечно, неизвестна; но в существовании ее я не могу сомневаться.

Удобства почвы, избранной утопистами для борьбы с властью, очевидны.

Нет ни одного государства в Европе, наименее муниципального, чем

322

Россия. У нас выдумали даже русского государя называть в похвальном смысле «мужицким царем» и, конечно, Россию, «мужицким царством». «Идти к мужичкам», сближаться с крестьянским людом, изучать деревню во всех отношениях сделалось модным и любимым занятием многих.

Я это говорю, конечно, не в упрек; я сам живу 15 лет безвыездно в деревне и интересуюсь и по воле, и по неволе, крестьянским бытом.

Я указываю на это стремление нашего культурного общества, как на знамение времени. Стремление такое, имеет, как и все на свете, не одну сторону. Оно почтенно, крайне полезно и необходимо для государства, в особенности же для нашего, немуниципального. Но сближение с меньшею братиею имеет в себе, как мне кажется, много дутого, напускного, ненормального. Мне кажется, многие из молодежи ищут сближения с крестьянами без всякой программы и потом уже увлекаются вожаками; многие вербуются ad hoc, а многие только подражают.