Вопросы жизни Дневник старого врача

нялось в устной передаче, служило научному развитию читателей, воспитывало в них патриотизм, возбуждало интерес к народной поэзии.

1 А.Ф.Коцебу (1761–1819) — немецкий писатель.

2 Обязательно (лат.).

3 По собственному побуждению (лат.).

4 «Лолотта и Фанфан, или приключения двух младенцев, оставленных на необитаемом острове. Английское сочинение Г.Д.М. Части I–IV. Изд. 4–е. Перевод с французского. Москва. В губ. типографии у А.Решетникова. 1804 г.» (1886 стр.) — сильно распространенный в конце XVIII и начале XIX в. роман популярного французского писателя Ф. — Ж.Дюкрэ — Дюмениля (1761–1819), автора многих нравоучительных сочинений.

5 Александр II родился в 1818 г.

322

человека, как мне сказывали потом — студента (Московского университета), и помню не столько весь его облик, сколько одни румяные щеки и улыбку на лице. Вероятно, этот господин, назначенный мне в учителя, был не семинарист. Это я заключаю из того, что он очень любил накрахмаленное белье, а об этой склонности я узнал от моей старой няни, нередко сетовавшей на большой расход крахмала, и действительно его румяные щеки представляются мне и до сих пор не иначе, как в связи с туго накрахмаленными, стоячими воротничками рубашки. Но есть основание думать, что семинарское образование не было чуждо моему наставнику: это его склонность к сочинению поздравительных рацей; одну из них он заставил меня выучить для поздравления отца с днем Рождества Христова; первое четверостишие я еще и теперь помню:

Зарею утренней, румяной, Лишь только показался

(это, кажется, моя позднейшая поправка; в тексте было: «разливался»).

В одежде солнечной, багряной Направил ангел свой полет.

Кроме воспоминаний о щеках, улыбке, воротничках и этих стихах моего первого учителя, мне остались почему — то памятны и его белые, с тоненькими синенькими полосками панталоны. Все эти атрибуты у меня как — то слились в памяти с понятием о частях речи, полученным мною в первый раз от обладателя щек, улыбки, воротничков, панталон и сочинителя первой же и едва ли не единственной произнесенной мною рацеи. От него же я научился и латинской грамоте.

Помню и второго моего учителя, также студента, но не университетского, а Московской медико — хирургической академии1, низенького и невзрачного; при нем я уже читал и переводил что — то из латинской хрестоматии Кошанского2; от этих переводов уцелело в памяти только одно: Universum (или universus mundus — хорошо не помню) distributur in duas partes: coelum et terram3.

На уроках, мне кажется, он занимался со мною более разговорами и словесными, а не письменными, переводами, тогда как первый учитель заставлял меня делать тетрадки и писать разборы частей речи. Почему, спрашивается, я помню по прошествии 62–х лет еще довольно ясно читанное и слышанное, и забыл, когда выучился писать, и почти все, что писал; забыл также, когда и как выучился ходить и бегать? Не