Моем есть жалость: я тебя жалею.

У Лира мешается ум, - а он жалеет шута, как человека такого же, как и сам король. Их обоих сравняла лихорадка, дождь и ветер - полная внешняя беспомощность. Когда у Лира ум не "мешался", когда ему достаточно было топнуть ногою - и десятки голов отсекались от плеч, когда к услугам его желаний было столько пар рук, сколь подданных в царстве, он ценил только себя и до бедняка шута ему не было дела. Шут при дворе нужен был для увеселения короля, как собачонка, как придворные. Кого Лир любил, кто доставлял ему удовольствие своим существованием или талантами, - того он жаловал. Он был справедлив, т. е. привычка и предрассудки считать то или иное хорошим часто определяли его поступки, если они не очень расходились с его желаниями. Всем дочерям он дал поровну, хотя Корделию любил больше. Он отдал этим дань справедливости, власть которой он с удовольствием признавал над собой, пока она не слишком тяготила его. Но и справедливость была для него лишь царственной одеждой, которую он носил на себе лишь потому, что она, как и другие добродетели, украшает величие. Она не справилась и с легким оскорблением - и Кент с Корделией пострадали. Теперь дело иное. Он забыл все условные правила, которые связывали его с людьми. Теперь он связан с ближними уже не правилами, которые обыкновенно исполняются людьми лишь затем, чтобы чувствовать приятность добра. По-видимому Лир ни о чем, кроме неблагодарности Гонерильи и Реганы, не думает; по-видимому, все помыслы его сосредоточены на том, как отомстить злодейкам дочерям. Кент зовет его в шалаш - но он нейдет:

Ты думаешь, промокнуть до костей

Беда большая? Ты и прав отчасти;

Но там, где нас грызет недуг великий,

Мы меньшего не слышим. От медведя

Ты побежишь, но встретив на пути

Бушующее море - к пасти зверя

Пойдешь назад. Когда спокоен разум,

Чувствительно и тело: буря в сердце

Моем все боли тела заглушает

И боль одну я знаю. Эта боль

Детей неблагодарность. Что же это?

Не тоже ль, что уста терзают руку,

Что пищу им дает? Нет, нет, я плакать

Не стану больше. Отплачу я страшно!

В такую ночь не дать мне крова! Лей

Снесу я все! Регана, Гонерилья!

В такую ночь!.. Седого старика,

Отца, отдавшего вам все на свете

Из доброты своей... Нет, замолчу,