У Мережковского главный герой всех его исторических романов часто получает от других героев имя антихрист. Юлиан Отступник, направленный в Галлию для подавления восставших варваров, победил их, и вскоре воины провозгласили его императором. И его первый шаг в этой роли был глубоко символическим: он сорвал со священного знамени Лабарума золотой крест и монограмму Христа, заменив их изображением бога Гелиоса. На это деяние кто‑то из воинов произнес: «Антихрист». Позже в Константинополе Юлиан начнет восстанавливать языческие храмы и праздники, поэтому христиане назовут его «волком–антихристом». В романе «Юлиан Отступник» история Византии второй половины IV в. развернута как борьба христианства и язычества (антихристианства). В Предисловии к своему собранию сочинений Мережковский достаточно верно раскрыл свою эволюцию: «Когда я начинал трилогию «Христос и антихрист», мне казалось, что существуют две правды: христианство — правда о небе и язычество — правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд — полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал, что соединение Христа с антихристом — кощунственная ложь. Я знал, что обе правды — о небе и о земле — уже соединены во Христе Иисусе»[419].

На основе некоторых идей этого романа и своего изучения «исторического христианства» (точнее, критики традиционного богословия и церкви) Мережковский начал в 900–е годы разрабатывать концепцию «нового религиозного сознания», в которой сохранены те же схемы противопоставлений в истории, человеке, религии. Но под давлением сильной критики этой концепции церковными кругами и другими «богоискателями» (особенно Н. Бердяевым) он немного модернизирует эти схемы.

Достоинства и недостатки философско–художественного воплощения мифа об антихристе у Мережковского достаточно хорошо показал Н. Бердяев, посвятивший ему несколько статей[420]. Причем каждая последующая его статья содержала все более ожесточенную и убедительную критику как идей Мережковского, так и слабостей его таланта. В первой статье Бердяев во многом разделяет взгляд Мережковского на «историческое христианство», но упрекает в некоем двоении, неясности, двойственности его взглядов на церковь, на историческую личность, на антихриста, в том, что у него «судьба мира решится борьбой Агнца со Зверем, выходящим из бездны, Христа с Антихристом, а сам человек, творческая свобода его тут будет ни при чем[421]». В статье «Новое христианство (Д. С. Мережковский)» Бердяев уже не разделяет и тех его мыслей, которые раньше поддерживал, в частности мысль Мережковского, что язычество — обожествление плоти, а христианство — духа. Именно схематизм, ставший в романах и статьях Мережковского шаблоном и художественным принципом, подвергает Бердяев жесткой, но справедливой критике. Он пишет: «Весь мир и всю мировую историю Мережковский воспринимает лишь на полюсах, лишь в аспекте Христа и антихриста… Он остается в вечном двоении, и это двоение — наиболее характерное, наиболее оригинальное в нем. Ему нравится это двоение, это смешение образа Христа и антихриста, эта неясность в различении подлинного и обманного, Лика и личины, бытия и небытия… он пытался синтезировать Христа и антихриста, Богочеловека и человекобога. Но потом почувствовал, что в христианстве, даже новом христианстве, такой синтез невозможен, и стал убегать от антихристова духа в себе самом»[422]. И далее еще более жестко: «В антихриста он верит более, чем в Христа, и без антихриста не может шагу ступить. Всюду открывает он антихристов дух и антихристов лик. Злоупотребление антихристом — один из основных грехов Мережковского. От этого антихрист перестает быть страшен. Слишком много говорит Мегсжковский об ужасах антихриста, и потому никому не страшно»[423]. Бели в статье «О новом религиозном сознании» Мережковский был назван «художником–мыслителем», то в статье «Новое христианство…» он уже назван «художником–схематиком», у которого нет «энергии творческой мысли», и его главный недостаток в «гностической слабости».[424]

В романе «Леонардо да Винчи» главный герой за веру в науку и разум церковниками не раз называется дьяволом, антихристом. Один из них, отец Тимотео, говорит: «Флорентиец Леонардо — слуга и предтеча антихриста». Таким же злым антихристом изображен и Петр I в романе «Петр и Алексей». Именование каждого из главных героев трилогии «Христос и антихрист» антихристом — штамп Мережковского. Но здесь возникает один вопрос, не исходил ли Мережковский из той мысли, что в любой выдающейся исторической личности неизбежно присутствует начало, лик антихриста, ибо такая личность обладает некими сверхчеловеческими способностями. Поэтому в ней всегда сильно демоническое начало: и современники, и последующие поколения видят в ней именно сверхчеловеческую, демоническую личность. Может быть, с этим и связано то обстоятельство, что в ряду персонификаций антихриста у всех христианских народов оказывались именно такие исторические личности.

После Октябрьской революции миф об антихристе в русской литературе, истории, философии наполняется новым актуальным содержанием и новыми героями. Сама революция многими видится как свершившийся апокалипсис, большевики, коммунисты — антихристами, новая власть и новое государство — царством антихриста, социализм — антихристов прельщающий дух. Все эти идеи были сконцентрированы в книге «Из глубины. Сборник статей о русской революции» (1918). С. Аскольдов, как уже говорилось ранее, в ряд персонификаций антихриста включил Гр. Распутина, А. Керенского, В. Ленина[425]. Бердяев в статье «Духи русской революции», отметил, что Достоевский «один из первых почувствовал в социализме дух антихриста. Он понял, что в социализме антихристов дух прельщает человека обличьем добра и человеколюбия»[426].

Интересным представляется истолкование образа Христа в поэме А. Блока «Двенадцать» одним из героев статьи С. Булгакова «На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги». Герой этого диалога, Беженец, утверждает, что Блок — поэт «вещий», «ясновидящий» и в поэме «Двенадцать» он «видел, только, конечно, не Того, Кого он назвал, но обезьяну (по богословской традиции антихрист — обезьяна Христа. — А. Г.), самозванца, который во всем старается походить на оригинал и отличается какой‑нибудь одной буквой в имени…»[427]. Но трактовка блоковского Христа как антихриста не соответствует авторскому пониманию этого образа, зафиксированному в дневниковых записях поэта за 18, 20 февраля и 10 марта 1918 г. В этих записях Блок дважды говорит о том, что «страшно», «страшная мысль», что впереди двенадцати красногвардейцев идет Христос, а надо, чтобы шел кто‑то Другой»[428]. Кого поэт предполагал в Другом — реальную историческую личность или антихриста? Интересно, что в 30–е годы известный критик А. Луначарский упрекал Блока, что он не увидел Другого в Ленине[429].

Из художественной литературы 1918—1920–х годов приведем три небольших текста, связанных с мифом об антихристе.

М. Цветаева в своих дневниковых записях за 1919 год описывает посещение с сестрой Алей храма Христа Спасителя: «Мы только что от храма Спасителя, где слушали контрреволюционный шепот странников и — в маленьких шапочках — в шубах с «буфами» — худых и добрых — женщин — не женщин — дам — не дам, с которыми так хорошо на кладбище.

«— Погубили Россию…» «В писании все сказано…» «Антихрист…»[430].

И. Бабель в своей петроградской миниатюре «Мозаика» описал, как в залах Зимнего дворца некий товарищ Шмицберг говорил антирелигиозную речь, а в отдаленном углу сидел старый служитель, который рассказывал о прошлом. Но вот его рассказ прерывает старушка:

«— Где, батюшка, здесь речь говорят?

— Антихрист в Николаевской зале, — равнодушно ответил служитель.

Солдат, стоявший неподалеку, рассмеялся.

— В зале антихрист, а ты здесь растабарываешь…