«Древние толковники Св. Писания силою, удерживающею явление антихриста, считали, между прочим, и римское царство. В их время, когда римское царство еще существовало, можно было на него указывать, основываясь на пророчестве Даниила[128]. В наше время, если можно давать какой‑нибудь вес подобной мысли, то разве в том отношении, если под римским царством будем разуметь царскую власть вообще. Царская власть, имея в своих руках способ удерживать движения народные и держась сама начал христианских, не попустит народу уклониться от них, будет сдерживать его.

А так как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечение всех от Христа, то он и не явится, пока будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться и помешает ему действовать в его духе. Вот это и есть удерживающее.

Когда же всюду заведут самоуправство, республики, демократию, коммунизм, — тоща антихристу откроется простор для действования.

Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции прошедшего и нынешнего столетий. Некому будет сказать властное «veto» (не позволяю), а смиренного заявления веры и слушать не станут. Вот когда заведутся всюду такие порядки, благоприятствующие раскрытию антихристовых стремлений, тогда явится и антихрист. До того же времени подождет, удержится.

На эту мысль наводят слова св. Златоуста, который в свое время представлял царскую власть под видом римского государства. «Когда, — говорит он, — прекратится существование римского государства (т. е. царской власти), тогда придет антихрист; а до тех пор, пока он будет бояться этого государства (т. е. царской власти), никто скоро не подчинится антихристу. После же того как оно будет разрушено и водворится безначалие — он устремится похитить власть и Божескую, и человеческую»[129]. Можно было бы возразить при этом, что народ сам будет блюсти свою веру. Но трудно допустить, чтобы вера с течением времени возрастала в своей силе все более и более. Приятно встречать у некоторых писателей светлые изображения христианства в будущем[130], но нечем оправдать их. Точно, благодатное царство Христово расширяется, растет и полнеет, но не на земле — видимо, а. на небе — невидимо, из лиц и там и здесь в царствах земных, приготовляемых туда спасительною силою Христовою. На земле же Самим Спасителем предречено господство зла и неверия; оно и расширяется видимо, и когда уже тень возобладает, тогда дело будет только за почином; подай только кто‑либо влиятельный пример или голос сильный, и отступление от веры начнется.

Этот почин и сделает антихрист. Отсюда можно заключить, что удерживающее явление его есть еще и то, что нет должной подготовки к принятию его, еще не взяли перевес неверие и нечестие, еще много, веры и добра в роде человеческом»[131]. Так думает еп. Феофан.

Что же следует из этого? Какое отношение имеет это широкое, всемирное и печальное пророчество к тем скромным, по–видимому, практическим и даже будничным задачам, которые имели в виду граф Д. Толстой и Пазухин?

Отношение весьма тесное, по–моему.

Если стать на духовно–церковную точку зрения епископа Феофана, если принять вместе с ним, что республика {в наше время, конечно) неизбежно, через равномерную и слишком большую личную свободу, ведет к безбожию, к торжеству антихристианских начал, ибо при этой форме правления нет уже никакой внешней силы, которая могла бы посредством множества разнообразных мер ограждения задерживать ход внутренней заразы, если вспомнить при 98 этом о взглядах тех государственных людей и мыслителей, которые не верили в прочность монархий смешанных, бессословных, эгалитарных, то станет ясно, что и с точки зрения истинного христианства, духовно–церковного, именно в наше время, неравноправность политическая (и даже отчасти гражданская) в высшей степени полезна и спасительна для самой личной веды.

Для задержания народов на пути антихристианского прогресса, для удаления срока пришествия антихриста (т. е. того могущественного человека, который возьмет в свои руки все противохристианское, противоцерковное движение) необходима сильная царская власть. Для того же, чтобы эта царская власть была долго сильна, не только не нужно, чтобы она опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы, своекорыстные, страстные, глупые, подвижные, легко развратимые; но — напротив того — необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени, необходимы боковые опоры для здания долговечного монархизма.

Я позволю себе сказать даже нечто большее и совершенно противное преобладающему течению мнений и дел в XIX веке.

Сами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов важнее для государства, чем монархия.

Мы видели в истории долговечные, сильные, цветущие республики, более или менее аристократические; мы не видали долговечных демократических монархий. Их, строго говоря, и не было никогда до начала XIX века, до воцарения Наполеона I. Были в древности монархии более или менее демократизован н ые под старость; чисто эгалитарных государств не могло быть уже по тому одному, что во всех них допущено было рабство. И, однако, далеко не полная равноправность последних веков Греции и Рима, например, была достаточной для их расслабления.

В могучей и столь культурной Венеции не было монархии; власть дожа была ничтожна.