Дама. Что же вы не продолжаете?

Г–н Z. Да рукопись не продолжается. Отец Пансофий не успел окончить своей повести. Уже больной, он мне рассказывал, что хотел писать дальше — «вот как только выздоровлю». Но он не выздоровел, и конец его повести погребен вместе с ним в Даниловом монастыре.

Дама. Но ведь вы же помните, что он вам говорил, — так расскажите.

Г–н Ζ. Помню только в главных чертах. После того как духовные вожди и представители христианства удалились в Аравийскую пустыню, куда изо всех стран стекались к ним толпы верных ревнителей истины, новый папа мог беспрепятственно развращать своими чудесами и диковинами всех остальных, не разочаровавшихся в антихристе, поверхностных христиан. Он объявил, что властью своих ключей он отворил двери между земным и загробным миром, и действительно общение живых и умерших, а также людей и демонов сделалось обычным явлением, и развились новые, неслыханные виды мистического блуда и демонолатрии[162]. Но только что император стал считать себя крепко стоящим на почве религиозной и по настоятельным внушениям тайного «отчего» голоса объявил себя единым истинным воплощением верховного божества вселенной, как пришла на него новая беда, откуда никто ее не ожидал: поднялись евреи. Эта нация, которой численность дошла в то время до тридцати миллионов, была не совсем чужда подготовлению и упрочению всемирных успехов сверхчеловека. Когда же он переселился в Иерусалим, тайно поддерживая в еврейской среде слухи о том, что его главная задача — установить всемирное владычество Израиля, то евреи признали его Мессией, и их восторженная преданность ему не имела предела. И вдруг они восстали, дыша гневом и местью. Этот оборот, несомненно предуказанный и в Писании и в предании, представлялся отцом Пансофием, быть может, с излишнею простотою и реализмом. Дело в том, что евреи, считавшие императора кровным и совершенным израильтянином, случайно обнаружили, что он даже не обрезан. В тот же день весь Иерусалим, а на другой день вся Палестина были объяты восстанием. Беспредельная и горячая преданность спасителю Израиля, обетованному Мессии сменилась столь же беспредельною и столь же горячею ненавистью к коварному обманщику, к наглому самозванцу. Все еврейство встало как один человек, и враги его увидели с изумлением, что душа Израиля в глубине своей живет не расчетами и вожделениями Маммона[163], а силой сердечного чувства — упованием и гневом своей вековечной мессианской веры. Император, не ожидавший сразу такого взрыва, потерял самообладание и издал указ, приговаривавший к смерти всех непокорных евреев и христиан. Многие тысячи и десятки тысяч не успевших вооружиться беспощадно избивались. Но скоро миллионная армия евреев овладела Иерусалимом и заперла антихриста в Харам–эш–Шерифе. В его распоряжении была только часть гвардии, которая не могла пересилить массу неприятеля. С помощью волшебного искусства своего папы императору удалось проникнуть сквозь ряды осаждающих, и скоро он появился опять в Сирии с несметным войском разноплеменных язычников. Евреи выступили ему навстречу при малой вероятности успеха. Но едва стали сердиться авангарды двух армий, как произошло землетрясение небывалой силы — под Мертвым морем, около которого расположились имперские войска, открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили и самого императора, и все его бесчисленные полки, и неотлучно сопровождавшего его папу Аполлония, которому не помогла вся его магия. Между тем евреи бежали к Иерусалиму, в страхе и трепете взывая о спасении к Богу Израилеву. Когда святой город был уже у них в виду, небо распахнулось великой молнией от востока до запада, и они увидели Христа, сходящего к ним в царском одеянии и с язвами от гвоздей на распростертых руках. В то же время от Синая к Сиону двигалась толпа христиан, предводимых Петром, Иоанном и Павлом, а с разных сторон бежали еще иные восторженные толпы: то были все казненные антихристом евреи и христиане. Они ожили и воцарились с Христом на тысячу лет.

На этом отец Пансофий хотел и кончить свою повесть, которая имела предметом не всеобщую катастрофу мироздания, а лишь развязку нашего исторического процесса, состоящую в явлении, прославлении и крушении антихриста.

Политик. И вы думаете, что эта развязка так близка?

Г–н Ζ. Ну, еще много будет болтовни и суетни на сцене, но драма‑то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменить не позволено.

Дама. Но в чем же окончательно смысл этой драмы? И я все‑таки не понимаю, почему ваш антихрист так ненавидит Бога, а сам он в сущности добрый, не злой?

Г–н Ζ. То‑то и есть, что не в сущности. В этом‑то и весь смысл. И я беру назад свои прежние слова, что «антихриста на одних пословицах не объяснишь». Он весь объясняется одною, и притом чрезвычайно простоватою, пословицей: Не все то золото, что блестит. Блеска ведь у этого поддельного добра — хоть отбавляй, ну а существенной силы — никакой.

Генерал. Но заметьте тоже, на чем занавес‑то в этой исторической драме опускается: на войне, на встрече двух войск! Вот и конец нашего разговора вернулся к своему началу. Как вам это нравится, князь?.. Батюшки! Да где же князь?

Политик. А вы разве не видели? Он потихоньку ушел в том патетическом месте, когда старец Иоанн антихриста к стенке прижал. Я тогда не хотел прерывать чтения, а потом забыл.

Генерал. Сбежал, ей–Богу, второй раз сбежал. А ведь как себя пересиливал. Ну а этой марки все‑таки не выдержал. Ах ты, Господи!

Биографическая справка

Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900)—крупнейший русский философ, публицист прошлого века. Родился в семье известного историка С. М. Соловьева, профессора Московского университета. В 1864 — 1869 гг. учился в Первой и Пятой московских гимназиях. 1866— 1871 —время первого религиозного кризиса: читатель Бюхнера и Писарева, молодой Соловьев выбросил икону в окно. Для дома, где царила глубокая и искренняя религиозность, это стало событием. 1869—1873 — время учебы на историко–филологическом и* физико–математическом факультетах Московского университета. «Радикал–метафизик» (по собственной характеристике), Соловьев от увлечения материализмом переходит к чтению Спинозы и классиков немецкой метафизики XIX в., много работает над сочинениями славянофилов, переживает воздействие «философии сердца» П. Д. Юркевича (в те времена профессора университета). В апреле 1873 г. сдал экстерном кандидатские экзамены по историкофилологическому факультету, в том же году слушал лекции в Московской духовной академии (Сергиев Посад). В 1874 г. защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию «Кризис западной философии (Против позитивистов)». Сама эта тема (на фоне модного позитивистского всезнайства окрепшего народничества) не могла не вызвать раздражения одних (Н. Михайловский) и восхищения других (Н. Страхов, К. Бестужев–Рюмин). Соловьева избрали на должность доцента по кафедре философии Московского университета, он читал лекции на Высших женских курсах Герье на Пречистенке. В июне 1875 г. Соловьев изучал индийскую и западную средневековую философию, читал гностиков в Британском музее. Визионер в быту, Соловьев в выборе духовных путей нередко руководствовался внутренними внушениями, видениями и снами. Голос Софии — Премудрости Божьей позвал его из Лондона в Египет. Ночью, на пути к Фиваиде, Соловьев пережил оккультный контакт, описанный им в поэме «Три свидания» (1898), — встречу с Вечной Женственностью. По возвращении в Москву мыслитель не счел возможным углубляться в распри вокруг нового университетского устава и переехал в 1877 г. в Петербург, где выступил с публичными «Чтениями о Богочеловечестве». Это время сближения с Н. Страховым, знакомства с Ф. Достоевским (летом 1878 г. они вместе побывали в Оптиной пустыни). В кругу Достоевского Соловьев познакомился с рукописью «Философии общего дела» Н. Федорова. Служба в Комитете народного просвещения заняла почти пять лет, но не оставила в биографии Соловьева заметного следа. Зато с большим энтузиазмом он принял предложение Каткова отправиться корреспондентом «Московских ведомостей» на театр русско–турецкой войны. Фигура Соловьева в бархатных шароварах, красной рубашке 132 и поддевке на бивуаках у Тырново являла экзотическое зрелище. Соловьева, автора единственной газетной корреспонденция, уговорили вернуться в столицу. В 1879 г. в «Русском «вестнике» была опубликована докторская диссертация «Критика отвлеченных начал», которую философ защитил в Петербургском университете. Однако карьере профессора не суждено было состояться, чему немало способствовал известный поступок Соловьева: 28 марта 1881 г. в своей речи он призвал императора простить убийц Александра II. За год до этого события Соловьев, по словам Е. Н. Трубецкого, видел пророческий сон, в котором он просил благословения у католического прелата. Сон сбылся в деталях: на коронации Александра III философ испросил благословения у присутствующего на ней папского нунция; позднее он принял католичество. Идея сближения римско–католической и православной Церквей становится основной темой творчества Соловьева: «Великий спор и христианская политика» (1883); «История и будущность теократии» (1884, издана в Загребе), «Россия и Вселенская Церковь» (на французском языке издана в 1889, на русском — М., 1911). Неприятие идей Каткова, Аксаковых, А. Киреева, Н. Страхова, полемика с Д. Самариным, Н. Данилевским, К. Леонтьевым сделали невозможным его сотрудничество в «Русском вестнике», «Руси», церковной периодике. Соловьев печатался в либеральном «Вестнике Европы» М. Стасюлевича, общался с А. Пыпиным, К. Арсеньевым. Печатался он также в «Русской мысли» и «Мире искусства». В эти годы были созданы книги статей «Национальный вопрос в России» (Вып. 1 — 1883—1888; Вып. 2— 1888—1891), а также фундаментальный труд по этике «Оправдание добра» (1897). Завершением пути Соловьева стала книга, насыщенная апокалиптическим ощущением копи» времен, — «Три разговора» (1900).