Возможно ли покаяние для беса, для человека "муравьиной необходимости"? Думается, что нет. Он – нигилист по своей сути.

Для него нет иной традиции, кроме им же самим придуманной или взятой на веру извне. Но ведя по существу монадообразное существование, он с легкостью необыкновенной откажется – если потребует новая необходимость – и от этой "традиции", ибо он не видит себя ее созданием и не несет за нее ответственность. Признать, что он (или ему подобные) разрушил храм – с трудом, но можно. Принести покаяние – нет, так как сразу же появятся на помощь всемогущие внешние силы, оправдывающие его... бессилие, но сохраняющие его "я". Покаяние же требует в корне иной жизни, иной психологии, всего иного – оно требует от этого человека самостоятельного принятия ответственности за прошлое, что для него, этого "я", невозможно.

Признание И.Ставрогина несет на себе оттенок геростратовой психологии разрушения человечности. Но ему не в чем и не перед кем покаяться, ибо и в других он видит лишь ту или иную степень воплощения бесовства от "муравьиной необходимости" – не важно: внутренней или внешней. На это он и рассчитывал, создавая свою исповедь. Утвердить свое "я" эстетизацией зла, а не отказаться, не отречься от этого "я". Тихон для И.Ставрогина – не является и не может быть нравственным авторитетом. Тихон тоже желает утвердить себя, свою "муравьиную необходимость" путем бесполезной попытки привести И.Ставрогина к покаянию. Тихону также нужна победа своей фантазии. Поэтому Тихон – "проклятый психолог" – по сути дает санкцию на новое зло, бессильный предотвратить его, остановив И.Ставрогина не уже содеянном. В лице Тихона можно увидеть посюстороннюю (земную, повседневную) бессильность официального православия, а, следовательно, и невозможность принятия покаяния по его настоянию. Потому и признание – да, покаяние -нет. Поступок осознания по иным мерка, чем религиозный грех. Гордыня "я" непреодолима. Тихон зовет И.Ставрогина преодолеть гордыню тем, результатом распада чего это гордыня (и сам Ставрогин) является. Идея третьеримской (по значению) России не оправдалась, оставив индивиду лишь гордыню, но не пути продуктивного будущего; эта идея не породила ответственности индивидуальной, зато привила индивиду чувство избранности. Бесы не раскаются, т.к. не верят в третьеримскую Россию, а будут стараться перекроить ее по иным мерка, либо довольствоваться высотой своего сознания бесполезности того и другого и доказывать это действиями на подвернувшемся человеческом материале. И повсюду – ситуация нравственного тупика. Но Ставрогин – слишком умный бес: не в пример другим он видит бессилие идеи прошлого и чуждость иноземных идей будущего. И потому он находит себе другое бесовское поприще.

А.Камю довольно точно выразил суть романа "Братья Карамазовы": в нем Достоевский явил беся мучеником борьбы с собственными надеждами .[18] Это можно отнести ко всему последнему десятилетию жизни писателя. Вечно-гоголевская "Россия харь и морд" [19] явилась Достоевскому в новых исторических обличьях и между этой Россией и Россией иной, желаемой не было переходных ступеней. Оставалось то, что столь просто и глубоко выразил Ф.Тютчев: "В Россию можно только верить", что, по Достоевскому, "правда выше России" той, которую он столь гениально увидел. В этой России нет творчески-продуктивного образа индивидуальности, следовательно – нет и возможности покаяния, по крайней мере – в его прежней исторической форме. Новая – сродни творчеству как самовозрастанию человека на основе преодоления неискреннего и нелюбовного единения с миром, но это – иная психология, иная духовность, иной способ бытия человека, чем "раба, сбросившего цепи" (Ф.Шиллер), как и пытающегося их сбросить. Отсутствие традиций внутренней свободы при имеющейся внешней делает прежний вид покаяния маловозможным, а ее наличие потребует иных форм духовного самовосстановления человека.

Г.П. Худякова. Уровни исповедальности: раскаяние и покаяние

Часто термины “раскаяние” и “покаяние” не различают по смыслу. Причиной тому является направленность внимания на их общий признак, связанный с признанием ошибки. Гегель в “Философии религии” не рассматривает раскаяние и покаяние как разные поступки. Он пишет чувстве раскаяния; покаяние же рассматривает как “предпринятое” духовное действие. Отечественные словари по этике, психологии, философии вообще не содержат соответствующих статей. В атеистическом словаре пишется о покаянии как о религиозном таинстве. Положение меняется, как только мы обращаемся к русской философии и сродному ей живому русскому языку. Уже в словаре Вл. Даля слово “раскаяние” несет в себе более узкое значение, чем “покаяние”: “...раскаяться, каяться, сожалеть о поступке своем, сознавать что следовало бы сделать не то, не говорить или не делать чего”. В раскаянии нет еще отречение человека от себя прежнего, он раскаивается лишь в отдельном поступке. При раскаянии разум признается в

том, что цель оказалась неправильной , что средства оказались не те, что результат получился неожиданным. При этом испытывается эмоция легкого горя (сожаление) или сильного горя (стыда). Раскаяние есть сумма из логической констатации ошибки и отрицательных эмоций. То и другое вполне умещается на “внутренней сцене” индивидуума. Раскаяние носит характер самоотчета - оно не рвется наружу. Рациональный разум скрыт сам в себе, самодостаточен. Субъект раскаяния исповедуется перед самим собой или отдельным доверенным лицом - гордость в нем еще достаточно сильна, именно она не позволяет вынести “свой грех” на общий суд людей. Такова исповедь Раскольникова в романе Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание”. Раскаяние Раскольникова стало возможным благодаря осознанию ошибки в оценке себя как великой личности, способной “через кровь переступить”. При этом гордость его уязвлена, ведь на деле оказалось, что он не способен быть “наполеоном”, что он обычный человек - “тварь дрожащая”, “вошь”, посягнувшая переступить границу дозволенного. Раскольников чувствует себя жертвой собственного преступления: “Я себя убил, а не старушонку”. Даже убитая старушонка смеялась над ним в виденном им сне - “так и заливалась тихим неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтобы он ее услышал”. Стыд за свое духовное ничтожество и униженная, но не сломленная гордость, присутствуют в исповеди Раскольникова как типичные черты раскаивания за совершенную ошибку. Об этом свидетельствует, в частности тот факт, что для своей исповеди Раскольников выбрал именно Сонечку Мармеладову. Она в его представлении тоже жертва своего преступления - “через себя переступила”. Поэтому перед Сонечкой Раскольникову менее всего стыдно за себя, за свою несостоятельность. Перед ней, униженной и растоптанной, ему наиболее легко было исповедоваться.

Высшим уровнем исповедального поступка является покаяние. Покаяние буквально в переводе с греческого означает “перенос разума”, то есть перерождение его в высшую духовную силу - “разумение сердцем”. Так, Иисус находит причину неспособности людей к покаянию в их бессердечии: “... сердце этих людей огрубело, и не желают они покаяться мне” (Матф.) Сердце, являясь средоточием духовной целостности личности и ее свободы, определяет и способность личности покаянию. Серафим Саровский говорил, что способность личности к нравственному покаянию измеряется ее способностью плоть покорить, от воли своей отречься, смиренномудрию обучиться. Таким образом покаяние предполагает отказ от того, чему служит гордый рациональный разум. “Плоть покорить” означает победить свои телесные потребности, “от воли своей отречься” - отказаться от своеволия, “смиренномудрию обучиться” - покорить себялюбие и бескорыстно служить добру.

У такого рационалиста как Спиноза покаяние получает чисто негативную оценку - оно является двукратным злом. Зло, потому что человек совершил ошибку (иначе зачем было бы ему каяться) и зло от того, что человек, каясь, страдает при этом. В русской культуре покаяние имеет глубоко нравственный смысл. Одно из значений слова “покаяние” у Вл.Даля - “отречение от прежней, дурной греховной жизни, от прежнего своего “Я”. Здесь рождается новый человек, сердце его обновлено и очищено от греха совестью. Но чтобы состоялся совестный акт, сила человеческого разума, ума или рассудка должна быть приведена к молчанию. Для отличия покаяния от раскаяния по характеру нравственного чувства можно привести следующие слова Юркевича: “Когда совесть упрекает человека в несправедливости или жестокости, она не говорит ему: “Ты не послушался предписаний своего разума”, “Ты руководствовался в деятельности неправильными понятиями и неточными соображениями”. Эти упреки, как упреки в математической ошибке, слишком легки и ничтожны в сравнении с грозным и потрясающим словом, которое совесть говорит преступнику: Ты сделал неправду, ты сделал зло: что ты сделал, недостойный своего имени человек, посмотри, каковы плоды твоего злого сердца”.

Если в раскаянии объектом интенции является сам человек, субъект поступка, стыдящийся сам за себя, то в покаянии интенцией выступают “другие”. Муки совести здесь рвутся наружу, к людям. В “Тобольских епархиальных ведомостях” времен первой мировой войны сообщается о таком случае покаяния. В ходе церковного богослужения упала перед батюшкой на колени крестьянка-солдатка и призналась перед народом в грехе неверности. Подвиг покаяния требует усмирения своего “я”, полного отказа от себялюбивого душевного достоинства. Такой подвиг представляет переход к высокому духовному достоинству. Если в сущности раскаяния остается, хоть и поколебленное, но себялюбие, то в сущности покаяния лежат чувства, не совместимые с гордыней. В совестливом покаянии существенным признаком является чувство жалости. Гордость окончательно умирает, когда в сердце человеческом просыпается жалость. Такова жалость отца Сергия, когда во сне ему явилась из детства нескладная, худенькая девочка Пашенька, смешная и до нелепости простодушная. Именно эта жалость выводит отца Сергия из пропасти душевного кризиса: тщеславное сознание своей значительности уходит от него. Исповедью покаяния является поступок Сергия, когда смиренно приняв подаяние от проезжающего “французишки” он, бывший гвардейский офицер, а затем прославленный церковный наставник, склоняет голову в покаянном поклоне.

Жалость существует помимо, а, порой, вопреки всякому оценочному смыслу. Так, вопреки рациональной оценке Сонечка Мармеладова пожалела убийцу - Раскольникова. И эта потрясающая жалость очищает на мгновения от гордости душу убийцы: “Давно уже не знакомое чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах”. И стыд и гордость утонули в слезах. Это уже не раскаяние, это выше, чем раскаяние - луч сердечного покаяния. Однако покаяние еще не укоренилось в душе Раскольникова, ибо он был духовно не готов к нему.

Указанные качественные различия раскаяния и покаяния определяют их как генетические уровни исповедального сознания.