Исповедальное слово и музыка дополняют друг друга и предстают в культурном пространстве в качестве единого духовного поля. Подлинность, искренность музыкального языка отражается в самой возможности “авторской исповеди” художника, открытого поискам высших идеалов свободы и творчества.

И.В. Клюева. Саморепрезентация в автопортретах С. Эрьзи: миф и исповедь

Проблема авторской саморепрезентации является весьма важной в творчестве выдающегося скульптора Степана Эрьзи (1876-1959). Не малое место в нем занимает автопортрет - жанр, сочетающий исповедальное начало с художественной объективацией себя самого и своей жизни. К какому бы виду искусства ни обращался на протяжении своей долгой жизни мастер: к скульптуре, графике, живописи, художественной фотографии, - в каждом из них он создавал автопортреты.

В определенном смысле любой портрет является автопортретом создавшего его художника, его авторской саморепрезентацией. Один из примеров прямого, крайнего выражения этой тенденции описан Лидией Ивановой в ее известных “Воспоминаниях”: выполненный Голубкиной бюст ее отца, по ее свидетельству, “чертами лица походил на саму Голубкину, не на Вячеслава” и потому “был кошмаром”, “казался дьявольским наваждением”.[51]

Черты портретного сходства с автором без труда угадываются в целом ряде работ Эрьзи, непосредственно не отнесенных им к жанру автопортрета: “Последняя ночь” (“Последняя ночь приговоренного к смертной казни”, 1908), изображения Иоанна Крестителя и, наконец, более всего, отчетливее всего и чаще всего - в созданных художником образах Иисуса Христа. Самоотождествление с образом Христа - одна из наиболее заметных черт в творчестве Эрьзи, возможно, одна из главных его загадок, предмет споров и разногласий исследователей. Что это: “дьявольское наваждение”, кощунство, святотатство, “мания величия” художника, самозванство, позерство, символ, метафора, или просто игра- обыгрывание художником своего внешнего сходства с каноническими изображениями Христа?

Безусловно, вопрос заслуживает глубокого и серьезного анализа. Адекватная интерпретация этого явления в творчестве мастера вряд ли возможна без учета контекста, вне фона, вне соотнесенности его искусства с процессами, происходящими в культуре его времени. Как художник Эрьзя сформировался в период культурного ренессанса в России. Несмотря на то, что он держался особняком, не примыкая и не причисляя себя ни к какой конкретной школе, течению, направлению, для нас сегодня совершенно очевидна его причастность к коллективному духовному творчеству серебряного века, к разработке его важнейших эстетических и общекультурных сюжетов. Г.Флорофский писал об этом времени: “В те годы многим вдруг открывается, что человек есть существо метафизическое”.[52] В облике человека, каким его видят многие представители философии и искусства серебряного века, просвечивается образ Христа (или Антихриста), по этому просвечивающемуся облику узнается сокровенная сущность личности.

Романтическая концепция художника, распространенная в искусстве конца XIX- начала XX вв., героико-патетическое прославление его гордого одиночества, его непонятости людьми, жизнетворчество, нередко выражались через образ Христа. Один из характерных примеров - “Тюремная исповедь” (“De profundis”) О.Уайльда. Однако, если у английского писателя этот образ - не более, чем красивая метафора, то у многих русских художников он глубже, насыщеннее смыслами. Вопрос о культурной миссии художника в серебряном веке рассматривается как проблема метафизическая. Осмысление своей судьбы через параллели с мучениками христианства и самим Христом характерно прежде всего для символистского миропонимания. Саморепрезентация как пророка и мессии, часто непонятого, гонимого, свойственна поэзии А.Белого (“Проповедуя скорый конец,/ Я предстал словно новый Христос ...”). Известны блоковские аналогии с образом Иоанна Крестителя (в цикле “Итальянские стихи”, в поэме “Возмездие”), и самого Христа (стихотворение “Когда в листве, сырой и ржавой” из цикла “Осенняя воля”).

Метафизическая рифмовка своей судьбы с путями Христа представлена в “Автопортрете” К.Петрова-Водкина (1918).

Саморепрезентация художника в искусстве серебряного века сочетает две тенденции - мифологизации и исповедальности. Обращение к мифу как средоточию первооснов культуры, ее духовных оснований помогает художнику в осмыслении своего духовного склада, постижении своего характера, анализе своих воззрений на мир, на человека, дает возможность объективной самооценки, нередко беспощадной (Так в образе лирического героя А.Блока просвечиваются не только божественные, но и демонические черты).

В этом контексте нередко более исповедальным, чем слово, возможности которого ограничены, которое может обмануть, является визуальный образ человека, его лицо, его взгляд. (Не случайно еще в “Исповеди” Августина есть примечательное: “О чувстве моем больше, чем слова, говорили лоб, щеки, глаза”. Ту же мысль можно прочесть у Достоевского: Ставрогин, пришедший исповедоваться к Тихону, слышит от него: “Я угадал по лицу”, и понимает, что в словах нет надобности).

Для Эрьзи слово никогда не было посредником в исповеди. Он вообще плохо владел словом. (Ту же черту отмечает Л.Иванова у Голубкиной: “Как часто бывает у скульпторов, когда она говорила, то выражала свои мысли с усилием”[53]). По натуре Эрьзя был неразговорчив, малообщителен. Мордвин, он плохо знал русский. Живя подолгу заграницей (Италия, Франция, Аргентина), практически не смог выучить ни одного языка. Ко времени возвращения на родину почти забыл не только русский, но и родной, мордовский, язык. Вместе с тем, немногим близким друзьям он много и охотно рассказывал о своей жизни, используя причудливую смесь русского, мордовского, испанского, итальянского, французского. В его устных рассказах (наиболее объективно зафиксированных Г.Сутеевым[54]), в автобиографических записках (неопубликованных) он предстает как внешний человек, герой авантюрного романа. Акцент здесь делается на фабульность, преобладает внешняя жизнь: экстраординарные события, невероятные приключения, неожиданные происшествия, встречи и т.д. Исповедальное начало здесь практически отсутствует. Эрьзя как внутренний человек раскрывается только в своем творчестве. Сокровенный мир души, чувств, переживаний он выражает в пластических, визуальных образах. Этапами исповедального пути Эрьзи являются его автопортреты.

Первый из известных сегодня автопортретов художника-скульптора “Тоска” (“Автопортрет”, 1908), созданный в Италии. Параллель с образом Христа здесь наименее очевидна. Акцентированы национально-типические черты внешнего облика героя. В портрете преобладает исповедальное начало: откровенность, обнаженность чувств, выплеск сокровенный переживаний, стремление сделать зримым и понятным для другого существо своей души. Это горькая исповедь человека, одинокого в отчужденном обществе, столкнувшегося с жестокостью мира, современной цивилизации, измученного скитаниями на чужбине, заботой и нуждой. Исповедь как осознание себя в бытии выражается здесь в категории тоски.