Естество потемняется злою и лукавою примесью: падшая душа пронизана греховными силами. Грех примешивается к душе, как некая закваска. Змий становится при душе «как бы второю душой». Лукавый князь облекает душу своею злобою и грехом, как некою «порфирою тьмы», и всю ее оскверняет, «всю пленяет в свою власть, не оставив ничего свободным, — ни помыслов, ни ума, ни тела». И от греховности души и тело становится страждущим и тленным. Лукавое слово проникает сквозь сердце во весь состав человеческий, и грех течет в сердце, как вода в трубе. Так случилось с Адамом. «И все мы сыны этого потемненного рода…» Весь род Адамов заквашен этой «закваскою зловредных страстей», которой приобщился Адам в преступлении заповеди. Внутреннее самонаблюдение открывает в душе эту ее одержимость и ее изъязвленность: это падшее состояние и становится исходною точкою подвижнической борьбы, чрез которую душа должна очиститься и освободиться, умереть для худшей жизни, — именно умереть: от нее должна отлететь приразившаяся к ней «вторая душа», «лукавое слово…» В сердце есть некая глубина, и на дне лежит тина. Есть там жизнь, и есть смерть… Грех укоренился в душе. Сатана сотрясает и колеблет души, приводит их в смятение и тревогу, — «и как пшеницу, вращаемую в решете, разнообразно волнует человеческие помыслы…» Весь род Адамов втайне принял на себя некий образ Каина, «подобие Каинова лукавства…» Весь видимый мир в смятении, в нестроении, в борьбе. Но немногие знают, что это от лукавой силы: «мир страждет недугом порока, и не знает того…»

Грех есть «некая умная и мысленная сила сатаны». И сатана ищет себе покоя и простора в душе. Грех есть жало смерти… «Грех» (άμαρτία) есть некая темная противосила благодати (χάρις). Их столкновение и борьба развертывается в свободе: итак сердце подвижников являет зрение, — там лукавые духи борются с душою, а Бог и ангелы взирают на подвиг…» Сатана вливает в душу некую темную и сокровенную силу тьмы, окутывает ее пурпуром мглы, — это снова прямая противоположность божественному свету и облачению славы. Эта символика света и тьмы не только метафора; сатанинская тьма есть некий вещественный покров, мгла, туман… Но прежде всего грех есть область мистического общения с Сатаною. Искушение начинается рассеянием духа, который привязывается к земным заботам и впечатлениям. И от этого притупляется зоркость, человек перестает замечать свои язвы и тайные страсти души, — «не познает он, что внутри у него есть иная борьба, и битва, и брань». И тогда душа становится беззащитной и неосмотрительной. Сатана всего чаще делает свои внушения душе под видом добрых помыслов, и вовлекает ее в предприятия тонкие и благовидные, — «и вовлекаемый не умеет различить, и от того попадает в сети погибели дьявольские…» Сатана никогда не успокаивается в своих нападениях, — потому так опасно воображать, будто кончилась и прекратилась брань. Всего опаснее такое нечувствие. Так часто бывает, что вдруг вспыхивает похоть в людях, которые давно уже надеялись, что увяло в них вожделение. И если не борется душа и не укрепляется в любви к Богу, омрачается она и впадает во власть Сатаны. Таков «плотской человек» (срв. Александрийское различение «плотского человека» и «духовного»). У «плотских», у этих мнимых христиан, еще не стяжавших Христова богатства, все чужое, а сами они наги. И так же, как и мирские люди, они в раздвоении, в смятении и неустройстве. Главная борьба внутри. И если не ведет душа этой внутренней борьбы, все более овладевает ею сатана и опустошает ее, и кладет на нее свою печать. И наконец восседает в уме, в сердце и в теле, как на собственном своем престоле. «Когда слышишь о гробах, представляй мысленно не только видимые гробы: ибо гроб и могила для тебя сердце твое. Когда гнездится там князь лукавства и ангелы его, когда пролагают там стези и пути, по которым бы сатанинские силы проходили в ум твой и в помыслы твои, тогда не ад ли, не гроб ли, не могила ли, не мертвец ли ты пред Богом?» И это сожитие души с лукавым князем тьмы есть растление и блуд: «Ибо есть блуд, совершаемый телесно, и есть блуд души, вступающей в общение с сатаной. Одна и та же душа бывает сообщницей и сестрой или демонов, или Бога и ангелов, и прелюбодействуя с дьяволом, делается уже неблагопотребною для небесного Жениха…» Это — нареченная царица, ушедшая от Царя, чтобы стать блудницею, — и об этом падении бывает печаль, и плач, и скорбь на небесах. Сатана внедряется в душу и уговаривает ее, — «и если соглашается она, то бесплотная душа входит в общение с бесплотною злобою духа, и прелюбодействует в сердце тот, кто приемлет в себя помыслы лукавого и соглашается на них…» Нужно подчеркнуть: это общение не есть слияние, но некое «срастворение» (κράσις). «Сатана чем то одним делается с душою, оба духа во время блуда или убийства составляют одно». Однако, всегда остается душа сама собою. И в этом для нее возможность покаяния и плача. Это есть некое динамическое сопряжение двух разнородных и независимых начал: греховность есть одержимость злой силой, но душа не претворяется в нечто злое и не утрачивает своей свободы, — хотя и недостаточна свобода естества для действительного освобождения из рабства и плена… В этих рассуждениях много своеобразного. И они действительно напоминают учение мессалиан об «общении» Сатаны с человеческой душою, как о некоем блудном сожитии, о вселении бесов, о странном «сообитании» сатаны и Духа Святого в человеческих душах, где происходить между ними некая борьба. Всего загадочнее молчаливое допущение автора «Бесед», что крещение не освобождает человека от скверны, что и в крещеных есть некая порча, которая исцеляется только духовным подвигом и молитвой. Выходит, что не крещальная благодать, но сила собственного молитвенного подвига освобождает человека от греховной скверны, от «первороднего греха», — вернее сказать), сила благодати, но благодати, обретаемой в молитвенном подвиге, а не в крещальном возрождении. Такова и была основная мысль евхитов («молящихся»). Однако, вряд ли только евхиты так думали. Христианское самонаблюдение вообще открывает в человеческой душе греховную немощь, удобопроходность для греха и для дьявольских приражений. Крещальное освобождение закрепляется во всяком случае только подвигом. Монашеский опыт предрасполагает к психологическому пессимизму. Из аскетических памятников мы знаем, что на Востоке нередко подвижники склонялись к преувеличению силы греховной природы, к известному умалению крещального обновления. И нужно помнить, что автор «Бесед» рассуждает, как психолог, а не как догматист. Нельзя забывать о древнем опыте одержимости, который в памятниках нередко описывается в почти что сказочных, но психологически правдивых образах (срв. не только в «Житии Антония», но и у Евагрия).

5. В грехопадении Первозданного человечество отпадает от Бога, лишатся благодатного общения и поддержки «остается при собственном своем естестве», становится немощным и бессильным. И потому подпадает под власть дьявола. От этой власти собственными своими силами человек освободиться не может. Для освобождения нисходит на землю сам Бог. Христос приходил прежде всего для борьбы с сатаною за душу человека. Это — Оригеновский мотив. Господь приходит к смерти, нисходит во ад и «беседует со смертью, и повелевает изринуть души из ада и смерти и возвратить Ему», — для оживления. «И лукавые силы в трепете отдают заключенного Адама… Мертвое тело победило и умертвило змия, живущего и пресмыкающегося в сердце… Мертвое тело победило живого змия…» Это совершилось однажды, но повторяется снова в каждой душе: и Господь нисходит не только во ад, но и в темные глубины каждого сердца. И там исторгает плевелы греха и возделывает запустевшую душу, — возделывает ее древом креста. Сокрушена уже власть сатаны, но все еще остаются для него входы в каждую душу… Для каждого человека все еще предстоит борьба и спор с лукавыми силами. В этом споре у него есть помощник и покровитель, — Христос, который за каждую душу борется с противником…

Очищение сердца и победа над дьяволом не исчерпывает искупительного дела Христова. «Господь приходил не только для того, чтобы изгнать злых духов, — но еще и затем, чтоб возвратить себе свой собственный дом и храм, — человека…» Чтобы вновь написать в человеческом сердце небесный образ и вернуться душе крылья духа, — «чтобы и ты, перстный, принял в себя небесную душу…» Ради этого нисшел Бог со святых своих небес, воспринял разумную человеческую природу и срастворил ее Божественным духом, — «чтобы изменит, обновить и преобразить естество», чтобы соделать нас, по апостолу, «причастниками Божественного естества…» Господь приходил затем, чтобы даровать человеку Духа и в нем жизнь, — «соделать верующих в Него новым умом, новой душою, новыми очами, новым слухом, новым духовным языком, — словом: соделать их новыми людьми или новыми мехами, чтобы влить в них новое вино, — Дух Свой…» Потому и называется Он Христом, «чтобы и мы, помазанные тем же елеем, каким помазан и Он, соделались помазанниками и были, так сказать, единой с ним сущности и единого тела». К этому человек призван, но этого он должен достигнуть в подвиги… Человеку по природе свойственно стремиться, — «и этого стремления и взыскует Бог…» Он повелевает, чтобы человек сперва понял, затем возлюбил и стремился волею. Таким образом совершение дел Духом зависит от воли человека… «Так если кто по собственной воле и от всего произволения не приступит во Господу и не будет просить Его с полною верою, тот не получит исцеления…» Только в душах, уверовавших и к Нему обращенных, Христос «по образу своему живописует небесного человека, и от Духа своего, от ипостаси неизглаголанного света Своего, написует небесный образ… А если кто не устремлен к нему непрестанно и не презрел все прочее, не пишет в том Господь образа Своего светом Своим…»

6. Духовный путь человека начинается раскаянием. «Если душа воздохнет и возопиет к Богу, то ниспосылает Он ей духовного Моисея, избавляющего ее от египетского рабства. Но прежде пусть вопиет и стенает, — и тогда увидит начало избавления…» Это только начало подвига. И свободное произволение должно быть испытано многими скорбями. Так предопределил Бог, «чтобы со многими испытаниями, с теснотою и со скорбью, с самыми горькими искушениями был путь, вводящий в жизнь…» Христианство есть пут узкий и не гладкий, — ибо путь свободного человека. Свободная воля человека немногого может достигнуть, но она есть всегдашний и необходимый момент духовного возрастания. Человек не должен и не смеет полагаться на самого себя и преувеличивать свои силы, ибо совершающая сила принадлежит одному Богу. Но благодать действует только в произволяющих душах. «И сила Божия дает место свободе, чтобы обнаружилась воля человека…» На всех ступенях духовной жизни открывается синергизм произволения и благодати, — потому так трудно разграничить эти оба момента духовного роста: весь человек становится сугубым… Всегда сохраняет он свободу, — «согласоваться с Духом», или пренебрегать Его дарами Всегда требуется поэтому бдительность и напряжение воли, и всегда должно оставаться недовольство собою. «Вот признак христианства; сколько ни потрудишься, сколько ни совершишь праведных дел, оставайся при той мысли, что еще ничего не сделано тобою…» Это не обесценивает подвига: весь его смысл в напряжении, во всецелой обращенности к Богу, — свобода есть как бы приемник благодати. «Если же кто не соблюдает великого смиренномудрия, то предается он сатане. И обнажается от уже данной ему Божией благодати, и открывается его самомнение, — ибо он наг и беден». Кто смиряет себя перед Богом и людьми и почитает себя неимущим, тот только может сохранить данную ему благодать… И великий соблазн и опасность — почувствовать себя преуспевшим, счесть себя вступившим в безопасную пристань; вдруг снова подымаются волны, и видит снова человек себя среди моря, — где только вода и небо, и готовая смерть. От нее спасает только смирение. Только легкомысленные думают, что если отчасти действует уже в них благодать, что нет уже в них греха, — что уже победили они… Духовная жизнь есть органический процесс, подобный физическому росту и созреванию. И в нем есть свои ступени, — они определяются мерою подвига, и благодать действует не сразу, но постепенно. «И не подумай, что озарилась вся душа: внутри ее еще остается большая пажить порока, и требуется еще великий труд и усилие, согласующееся с действующей на душу благодатью. Благодать и в одно мгновение может очистить человека и сделать его совершенным, но посещает душу отчасти…» Во всяком случае человек возрастает мало помалу, — «а не так, как говорят иные: совлечься и облечься…» Потому и требуется всегдашняя напряженность.

7. Духовная жизнь начинается подвигом веры. Вера переходит в надежду. И отвлекает внимание от видимого мира, — ничем не может уже привлекаться уверовавшая душа, «и преставляется и преселяется в век иной, и пребывает мыслию в горнем мире Божества…» Это — непременное условие духовного усовершения: если кто не предастся всецело исканию любви Христовой и не сосредоточит всех своих усилий на этой единой цели, — для того невозможно стяжание Духа. И более всего нужно внутреннее отречение: «самое главное оружие для борца и подвижника состоит в том, чтобы возненавидеть самого себя, отречься от своей души, гневаться на нее, укорять ее, противиться привычным своим пожеланиям, препираться с помыслами, бороться с самим собою…» Эта внутренняя борьба снова есть только начало, — очищение души есть только приготовление горницы для Господа. Это только отрицательная сторона подвига. Весь смысл и предел подвига в стяжании Духа, во вселении Господа. «И душа, в которой находит упокоение Господь, нуждается во многих украшениях».

Путь подвига есть путь борьбы. Борьба происходит прежде всего в области ума: душа всегда пронизана извне помышлениями, добрыми или злыми, приходящими от Бога или от демонов. И прежде всего мысль находится в борении и брани. Задача мысленной брани — в том, чтобы преградить доступ лукавым помыслам. Это возможно не чрез простое противление, но чрез противопоставление добрых помышлений, — и прежде всего, чрез воспитание в себе некоего бесстрастия или равнодушия к греховным возбуждениям («апатия»). Это и есть умирание для плотской жизни: помыслы еще врываются в душу, возмущают, но не прельщают ее, и потому не укореняются в ней, — плотский человек умирает и делается бесплодным для прежней лукавой жизни. Во первых, требуется различение духов. Во вторых, как бы равнодушие, волевая невосприимчивость к соблазнам, — «чтобы не слушаться порока и не соуслаждаться им в помыслах» (срв. позднейшее аскетическое учение о «приражении» и развитии «помыслов»). Ибо грех начинается в сердце и только проявляется в поступках. Сдержанность в поступках еще не означает успокоения сердца,.. Подлинное освобождение возможно только чрез укрепление в добре, чрез любовь к единому небесному Жениху душ человеческих… И только в этом стремлении оправдывается до конца отречение от мира: «нет достаточной причины отказываться человеку от наслаждений мира сего, если не примет он участия в блаженстве иного мира…» Только тогда с несомненностью открывается пред ним духовный путь. От человека в подвиге зависит только твердость и постоянство, и то только под условием всецелой преданности Богу и стремления к Нему. Человек только подготовляет себя к восприятию благодати. Для этого он должен сосредоточиться, собрать свои помыслы, стремиться всегда к одному. И собирание ума возможно только чрез единство любви, — к единому Богу. Высший закон есть духовный закон любви, — «ибо невозможно спастись иначе, как только чрез ближнего», чрез всеобъемлющую любовь, укрепляемую благодатью. Весь подвиг христианина вдохновляется пафосом любви. Это любовь к Богу, «божественная любовь к небесному Царю, Христу», «пламенное стремление» к небесной красоте. И утоляется оно в таинственном соединении или общении, в таинственном браке со Христом. Это не отвлекает от любви к ближнему. Ибо в Боге и во Христе душа видит любящего и милосердного Владыку, ко всем простирающего свою любовь, всех в ней объемлющего. Потому не может эта духовная любовь не включать в себя любовь к ближнему; иначе, чем чрез благоволение, милость и жалость, она и невозможна. Христиане должны подвизаться, но вовсе никого не должны осуждать, — «ни явную блудницу, ни грешников, ни людей бесчинных…» «Ибо в том состоит чистота сердца, чтобы видя грешников или немощных, иметь к ним сострадание и милосердие…» И такая любовь привлекает Божие благоволение и преображается в таинственную и богообразную любовь, в которой гаснет всякая мирская любовь и переплавляется самое естество души, ее греховная жесткость.

8. В меру подвига благодать преображает и обновляет человека, как некий «Божественный огонь». «Как огнем зажигаются многие светильники и горящие свечи, и все светильники возжигаются и светят единым и тожественным по природе огнем, так и христиане воспламеняются и светят одним и тем же по природе Божественным огнем Сына Божия. И они в сердцах своих имеют горящие свечи, и уже на земле светят пред Ним подобному Ему самому…» Этот огонь есть «любовь Духа…» Мистика «Бесед» есть прежде всего мистика света и огня. «Невещественный и Божественный огнь освещает и искушает души. Сей огнь действовал в Апостолах, когда возглаголали огненными языками. Сей огнь облистал Павла гласом и просветил его ум, омрачил же у него чувство зрения. Ибо не без плоти видел он силу оного света. Сей огнь видел Моисей в купине. Сей огнь в виде колесницы восхитил Илию от земли… И ангелы и служебные духи причащаются светлости сего огня… Сей огнь прогоняет бесов, истребляет грех. Он есть сила воскресения, действительность бессмертия, просвещение святых душ, утверждение умных сил…» Это не только символы и метафоры: явление Бога и благодати в огне и свете есть некое таинственное «оплототворение» Божества (срв. впоследствии у преподобного Симеона Нового Богослова). «Беспредельный, неприступный и несозданный Бог, по беспредельной и непостижимой благости оплототворил себя (έσωματоπоίησε) и, так сказать, как бы умалил себя в неприступной славе для того, чтобы возможно было Ему войти в соединение с видимыми Его творениями, — разумею души святых и ангелов, — и чтобы они могли быть причастниками жизни Божества… Преображаясь по снисхождению и человеколюбию своему, Он плототворит себя и соединяется, и воспринимает святые и благоугодные, верные душа, и по слову Павла, делается с ними единым Духом, душа, так сказать, в душу и ипостась в ипостась — чтобы душа, достойная Бога и благоугодная Ему могла жить во обновлении и ощущать бессмертную жизнь и соделалась причастницей нетленной славы… И когда хочет, — бывает Он огнем…, и, когда хочет, — неизреченным и несказанным успокоением… Ибо все, что ни захочет, удобно для Него». Это — Богоявление, — явление Господа в неприступной славе света, а не только видение или созерцание… Предел или цель человеческого возрождения или перерождения в том, чтобы «нынешнее уничиженное естество изменить в естество иное, божественное». Это — обожение человека, феозис. Человек становится сыном Божиим, становится «больше самого себя», восходит и возносится выше меры первого Адама, ибо не только возвращается к первоначальной чистоте, но становится «обоженным». И при этом все же остается в безмерном удалении от Бога по природе: «Он — Бог, а душа — не Бог. Он — Господь, а она — раба. Он — Творец, а она — тварь. Он — Создатель, а она — создание. И нет ничего общего в Его и в ее естестве. И только по бесконечной, неизреченной и недомысленной любви своей, и по благоутробию благоволит Он вселяться в этом создании, в этой разумной твари…»

В этом благодатном преображении человека есть свои ступени. Благодать как бы разгорается в душе, — и сперва иссушает в ней и лукавые, и естественные пожелания, сожигает плевелы греха, — и от этого небесного огня демоны тают, как воск. Затем благодать воспламеняет самую душу, и она горит, как бы насквозь пронизанная и озаренная небесным огнем. «Иногда этот огнь возгорается и воспламеняется сильнее, а иногда как бы слабеет и горит тише. То возжигается этот свет и сияет больше, то умаляется и меркнет. И светильник души, всегда горящий и светящий, то делается яснее и более возгорается Божией любовью, то издает свое сияние бережливо, и соприсущий человеку свет слабеет». Это связано с подвигом человека, и разгорается в нем небесный огонь тогда, когда предан он Господу, и уповает, и надеется на Него. Душа успокаивается, упокоевается в Боге, — Дух есть мир и покой для нее. «Сподобившиеся стать чадами Божиими и родиться свыше от Духа Святого иногда бывают возвеселены, как бы на вечери царской, и радуются радостью и весельем неизреченным. Иногда бывают они, как невеста, в Божественном покое упокоеваемая в общении с Женихом Своим. Иногда, еще будучи в теле, точно ангелы Божии, чувствуют в себе такую же окрыленность и легкость. Иногда же бывают как бы в упоении питием, возвеселяемые и упоеваемые Духом, в упоении Божественными тайнами. Но иногда как бы плачут и сетуют о роде человеческом и, молясь за целого Адама, проливают слезы и плачут, воспламеняемые духовной любовью к человечеству. Иногда таковою радостью и любовью разжигает их Дух, что если бы было возможно, вместили бы всякого человека в сердце своем, доброго и злого. Иногда в смиренномудрии столь унижают себя перед всяким человеком, что почитают самыми последними и меньшими из всех. Иногда Дух содержит их неизменно в неизглаголанной радости… Иногда человек делается как один из обыкновенных». Но кто не рожден от царственного Духа, тот не усыновлен Богу, — тот не получил и «знамения и печати Господней», и не имеет упования. Ибо по своей печати узнает и узнает Господь своих, — в день последний. И если душа в этом еще мире не примет святыни Духа, и не срастворится благодати, непригодна она для небесного Царства. Ведь в нем то будет жизнью, что доброго приобрела душа здесь…