Разумеется, мы не смогли бы осуществить это исследование, не воспользовавшись трудами ученых, начавших изучение рукописей до нас. Уже в XVII в. Жан Буавен определил важнейший период жизни св. Григория Паламы (1341—1347 гг.) в примечаниях к своему изданию Истории Никифора Григоры, для чего воспользовался неизданными трудами учителя безмолвия. Впоследствии русские исследователи XIX в. — Ф. Успенский, епископ Порфирий Успенский, П. Сырку — изучали рукописные источники, относящиеся к богословским спорам XIV в., и опубликовали их фрагменты.

Позднее несколько ученых занялись этой работой более методически и полно. Среди них выдающееся место занимает монсеньер Луи Пти, чьи труды позволили многим его сотрудникам (в частности, М. Жюжи и В. Лорану) составить первую полную историю богословских споров и разрешить ряд частных проблем. Другие ученые (Р. Гийан, монсеньер Дж. Меркати, Р. — Й. Лёнйрц, Дж. Скиро) проанализировали труды многих участников событий XIV в. Что касается самого св. Григория, то мы должны особенно отметить малодоступный труд румынского священника о. Д. Станилоаэ, который первый после Буавена исследовал и цитировал в оригинале его неизданные произведения, а также о. Киприана Керна, который, не обращаясь к неизданным текстам, подошел к учению св. Григория Паламы с новой стороны — со стороны антропологии.

Наши многочисленные ссылки на работы этих авторов показывают, насколько мы обязаны их трудам. Хотя нам удалось дополнить составленные ими каталоги и проанализировать упомянутые ими произведения, мы вполне сознаем ограниченность нашего труда, целью которого является только «ввести» историка или богослова в мир произведений св. Григория Паламы. Совершенно очевидно, что многие частные проблемы, затронутые нами в первой части, до сих пор не получили окончательного решения, и что только полное издание трудов учителя безмолвия позволит критикам оценить наши суждения о его богословии. Таким образом, наш труд — лишь новая точка отсчета, а не конечный пункт исследований о св. Григории Паламе.

Однако глобальное исследование, посвященное одному историческому лицу, не имело бы смысла, если бы оно не вело к синтетическому заключению, пусть даже временного характера. Касательно св. Григория наши выводы относятся к двум разным планам: плану историческому и плану вероучительному.

Анализ событий, связанных с его жизнью и деятельностью, чтение произведений, оставленных его современниками, оценка отношения власть имущих того времени к учителю безмолвия приводят к мысли, что подавляющее большинство современников видели в св. Григории не новатора, а, напротив, представителя православного консерватизма. Лишь политические причины привели к осуждению, два года тяготевшему над ним. Если бы политические обстоятельства сложились по–иному, «паламитские споры» длились бы не больше нескольких месяцев. По моему мнению, это факт, и беспристрастные историки должны его признать. Что же касается учения, которое св. Григорий защищал и которое подверглось критике со стороны немногих византийских богословов, принадлежавших к различным течениям и не согласных между собой, то само по себе оно представляется развитием учения греческих Отцов. Следовательно, учение Паламы должно оцениваться в отношении к нему, а не в отношении к более поздним системам. К тому же, его учение формировалось постепенно, в зависимости от споров, которые он вел со своими противниками. Эта постепенность, как мы отметим во второй части, позволяет лучше понять двусмысленные порой формулировки, к которым она приводила и ценность которых зависела от выражаемого ими содержания. Чтобы вынести объективное суждение о мысли великого византийского богослова, необходимо вернуть ее в соответствующий духовный контекст. Мы убеждены, что нынешнее возрождение исследований патристики поможет лучшему ее пониманию и правильной оценке Западом богословия, в определенных отношениях лучше других отвечающего исканиям современной мысли[ [3]].

Хотя окончательные формы учения Востока и Запада все же расходятся, и расстояние, разделяющее св. Григория и Фому Аквинского, кажется непреодолимым, обе эти части христианского мира восходят тем не менее к общей традиции и, в конечном счете, к общему Писанию. Пусть общее и согласованное возвращение к истокам определит наше отношение к позднейшим Учителям: возможно, их противоположность покажется нам менее резкой[ [4]].

Остается поблагодарить всех тех, кто так или иначе интересовался нашей работой и своими критическими замечаниями, советами, изучением первоисточников способствовал ее завершению. Особенно хочется упомянуть здесь профессора Белградского университета Георгия Острогорского, профессора Сорбонны Поля Лемерля, о. Даррузеса из ордена августинцев–ассомпционистов, а также моих друзей профессора Института православного богословия Бориса Бобринского и преподавателя Университета Оливье Клемана, которым я выражаю живейшую благодарность. Моему труду чрезвычайно способствовали условия работы, предоставленные мне в течение одного семестра в Dumbarton Oaks Research Library and Collection Гарвардского университета в Вашингтоне, благодаря неоценимым сокровищам его Византийской библиотеки, гостеприимству и помощи собравшихся там ученых. Рукописные документы стали мне доступны благодаря содействию Института исследования и истории текстов и Национального научного центра, отправившего меня в научную командировку в Италию.

Наконец, мне хочется выразить признательность профессору Сорбонны Родольфу Гийану, согласившемуся руководить моей работой и не жалевшему для меня ни советов, ни помощи, академику Андре Грабару, благодаря постоянной поддержке которого, занятиям в Школе высшего образования и его интересу к моей работе стало возможным ее завершение, и, наконец, А. — И. Марру, оказывающему мне честь включить ее в серию Patristica Sorbonensia.

Учителя св. Григория Паламы

До сих пор очень мало изученная эпоха, предшествовавшая богословским спорам XIV в., была для Византии эпохой внешнего кризиса, внутренних раздоров и интеллектуального возрождения. Мы не можем здесь долго на этом останавливаться и потому упомянем лишь несколько лиц, несомненно оказавших непосредственное влияние на св. Григория Паламу и сыгравших первостепенную роль в религиозной и политической жизни своего времени. 

Григорий Кипрский. Первое из этих лиц — патриарх Григорий Кипрский (1283–1289), чье влияние прослеживается скорее в области богословских формулировок, чем в духовном плане. Его богословская мысль еще не была предметом обстоятельного анализа, однако многие авторы заметили близость его формулировок и формулировок св. Григория Паламы. Благосклонно в принципе относившийся к попыткам религиозного объединения с Западом, но разочарованный тем, как это объединение было осуществлено в Лионе — одной императорской властью и без настоящего богословского диалога, он был поставлен патриархом через несколько месяцев после смерти Михаила VIII и председательствовал на Влахернском соборе, осудившем в 1285 г. византийских «латиномудрствующих». Однако св. Григорий был единственным богословом, искавшим и после триумфа православной реакции реальный выход из спора глухих, в который в XIII в. превратился спор между греками и латинянами об исхождении Святого Духа. Вместо простого повторения формулировок св. Фотия о вечном исхождении Духа от одного Отца и Его временном ниспослании через Сына, св. Григорий понял необходимость выразить постоянное отношение, в котором стоят друг к другу Сын и Дух в качестве Божественных ипостасей, и заговорил о вечном явлении (ekfansis aidios) Духа Сыном [ [5]]. 

Томос 1285 г. На самом деле эта формулировка не была новшеством в византийском богословии: документы 1234 г., относящиеся к шедшим в Нимфее при патриархе Германе II переговорам, содержат сходные выражения. Григорий Кипрский лишь развил эту мысль во многих своих произведениях. Здесь мы ограничимся цитатой из Томоса, обнародованного Собором 1285 г., которому св. Геннадий Схоларий придавал значение вселенского, и автором которого был Григорий: «Признано, что Сам Утешитель сияет и вечно проявляется посредством Сына, как сияет свет солнца посредством луча… но это не означает, что Свое [ипостасное] бытие Он получает через Сына или от Сына. ” Мысль Григория Кипрского выражена в контексте, отличном от того, в котором развивалась мысль св. Григория Паламы, но нельзя не признать, что проводимое им различие — то же, что и у св. Григория. Очевидно его непосредственное влияние на учителя безмолвия: как мы увидим, в одном из первых своих произведений, Аподиктических трактатах, рассматривающих как раз вопрос о filioque, св. Григорий Палама подхватывает и развивает основную мысль Григория Кипрского, хотя и не ссылается на него. Именно позаимствованная у ученого патриарха терминология послужит ему позднее в споре с Варлаамом и Акиндином [ [6]]. 

После обнародования своего Томоса св. Григорий Кипрский подвергся ожесточенным нападкам со стороны части византийского духовенства, и Константинополь стал ареной страстных богословских споров, обстоятельства и перипетии которых еще не были предметом подробного изучения, хотя они в значительной степени предвосхищают споры вокруг учения св. Григория Паламы. Все епископы, бывшие против унии, поставили свои подписи под этим документом. Споры, однако, возобновились, когда некий монах Марк, принадлежавший к окружению патриарха, опубликовал «авторизованный» комментарий к Томосу, в котором постарался придать общий смысл термину ekporeusis, соответствующему латинскому processio и по традиции обозначающему отличительную особенность ипостаси Святого Духа; по мнению Марка, ekporeusis есть омоним других терминов, обозначающих вечное проявление Духа ( ellampsis, proodos, ekfansis, fanerosis и т. д.). Такое расширение термина ekporeusis позволяло, разумеется, дать безобидное толкование святоотеческих текстов, говорящих, как кажется, в пользу латинского вероучения, но угрожало внести неясность в принятое всеми учение о Святой Троице, поскольку лишало основного смысла термин, обозначающий отношение Святого Духа к Отцу. Марк, чье произведение до нас не дошло, прикрывался авторитетом патриарха, и последний оказался скомпрометированным в глазах значительной части епископов. Некоторые епископы (Иоанн Хила Эфесский, Даниил Кизический, св. Феолипт Филадельфийский) перестали поминать его на литургии. В этой оппозиции не было единства: отдельный иерархи ставили патриарху в упрек текст Томоса, который они уже подписали, — после истолкования, данного ему Марком, он стал казаться им двусмысленным, Они не хотели допустить «вечного проявления» Духа и выступали, таким образом, как прямые предшественники Акиндина и Никифора Григоры: proeleusis di Yiou могла относиться только к временному ниспосланию Духа — тварной благодати, или же этот термин должен был обозначать вечное исхождение самой Божественной ипостаси. Эта партия, главой которой, по–видимому, был митрополит Эфесский Иоанн Хила, отказывалась признать рассуждение, позволившее Григорию Кипрскому ввести новый элемент Предания в спор о filioque с целью вывести его из тупика, в который он зашел благодаря словесному формализму участников. Другая группа, возглавляемая св. Феолиптом Филадельфийским, хотела просто добиться опровержения Марка и упрекала патриарха только в том, что он оказал поддержку этому монаху( [7]). Когда Григорий Кипрский публично отмежевался от Марка, св. Феолипт и его сторонники охотно объявили его православным и выступили против тех, кто вместе с Иоанном Эфесским и Даниилом Кизическим стремились устроить суд над патриархом. Впрочем, последний охотно удалился, испытав моральное удовлетворение от принародного признания своей православности. Противники учения, изложенного в Томосе, не сложили оружия, хотя в ходе бурных собраний, председательствовать на которых в своем дворце согласился Андроник II, им не удалось изменить его текст: Томос 1285 г. в своем первоначальном виде (где отношение между Сыном и Духом было выражено как «вечное проявление» Духа Сыном) продолжал считаться официальным изложением православного учения об исхождении Святого Духа. 

От Григория Кипрского к св. Григорию Паламе. Связь этих событий XIII в. со спорами XIV в. становится очевидной, если отметить близость мысли Григория Кипрского и св. Григория Паламы, которую видели даже современники. В лагере сторонников св. Григория св. Филофей, занявший патриарший престол после Киприота, ссылаясь на него, восхваляет защитника учения о «Божестве, божественной энергии, святом воссиянии и причастии. ” У Акиндина, вождя противников Паламы между 1341 и 1347 годами, мы, напротив, обнаруживаем многозначительные отрывки, в которых он старается истолковать историю Григория Кипрского в свою пользу. Он признает, что мысли Григория Кипрского совпадают с мыслями св. Григория Паламы, но предлагает свою версию событий 1289 года. «Киприот, — пишет он, — став патриархом Вселенской Церкви, принял, уж не знаю как, в своих трактатах против латинян учение, согласно которому Господь, дунув на апостолов, даровал им вечное проявление, отличное от Самого Духа, Творца всего, — утратил достоинство своего сана и был низложен великим и мудрым императором и тогдашним синодом. ” Фактически он действовал в пользу латинян. «Если бы он сказал, или что Сам Пресвятой Дух был дарован апостолам…, или же что это была отличная от Божественного Духа благодать, ни совечная, ни нетварная…, он не высказался бы в пользу латинян и не противоречил бы нашим догматам. ” Тем не менее, Акиндин признает, что император и синод поступили с ним «довольно умеренно», ведь не нужно было радовать латинян зрелищем патриарха, снова и так скоро впавшего в ересь. «Действительно, было бы вполне справедливо, — продолжает он, — осудить и это учение, и отца его на заседании синода и объявить всем об этом. Они же удовлетворились низложением виновного и сочли, что сама бессмысленность этого учения осудит его. ”