В этом случае весь текст представляет собой перетекание из цитаты в цитату, а «авторский» вклад сводится к минимуму (ср. в квадратных скобках: «и двдъ… и по/мале… и… и…). Другой пример этого типа — СЗБ 178а–1786, где шестикратно цитируются отдельные отрывки из Матфея (в порядке следования: ХХІ:44; ХV:24; V:17; XV: 26; XXVII:63 и XIΙ:24; ХХІ:40–41).

Третья особенность отличается от предыдущей только тем, что ограниченный в своих размерах отрывок СЗБ заполняется цитатами из разных текстов первоисточника [266]. Ср. отрывок СЗБ 174а–176а, где восемь раз цитируются разные ветхо- и новозаветные тексты:

поите, Богу песнь нову. И славимо есть / имя его от конецъ земли, и съ/ходящеи въ море и плавающеи // по нему и острови вси. (Исайя XLII:10). [и па/кы.] работающимъ ми наречется имя ново. еже 6лагослови/тся на земли (ср. Исайя LXV:15–16) /…прежде бо бе въ іеросалиме единомъ кла/нятися. ныне же по всей / земли, якоже рече гедеонъ / къ Богу./ аще рукою моею спса/еши израиля. да будеть роса на / руне токмо, по всеи же земли, суща. и бысть тако (Судьи VI:37–38). […рече же пакы геде/онъ къ Богу.] [267] да будетъ су/ша на руне токмо. по всеиже // земли роса (Судьи VI:39) [и бысть тако…]… [якоже и] къ самаряныни глагола / аше спасъ. яко грядетъ годи/на и ныне есть, егда ни во горе / сеи. ни въ іеросалимехъ по/клонятся Отцу духомъ и исти/ною. ибо Отецъ тацехъ ищетъ / кланяющихся ему (Ис. IV: 21–23)… [якоже спасъ Христосъ къ Отцу глаголаше.] [268] исповедаю ти / ся Отче Господеви небеси и земли, яко / утаилъ еси. от премудры / ихъ и разумныихъ. и откры/лъ еси младенцемъ. си. Отче. / яко тако бысть благоизволеніе предъ тобою. (Матф. XI: 25–26) […] елико бо [рече еваг'гели[ст] прияша его, дастъ имъ / власть чядомъ божиемъ бы/ти. Веруяш'тиимъ въ имя / его. иже не отъ кръве. ни отъ / похоти плотьскы. ни отъ по//хоти мужески. нъ (отъ Бога ро/дится (Ис. 1:12–13). [святымъ духъмъ въ святеи купели.] [269] вся же си. Богъ нашъ / на небеси и на земли, елико въсхо/те и сотвори. (Псалт. СХІІІ:11).

Сходный тип представлен и в других местах СЗБ (ср. 1786–180а: Матф. XXI:40–41; Лука ХІХ:42–44; Матф. ХХІІІ:37–38; Ио. I:11; Бытие LXV:10; Матф. VIII:11–12; ХХІ:43; Марк XVI:15–16; Матф. XXIII:19–20; IX:17; — 181а–182б: Малах. I:10–11; Псалт. LXV:4; VIII:1; Эфес. II:12; Исайя XXXV:6–7; 5; 5–6; Осия II:16, 18, 23; — 170б–171б: Бытие ХVІ:2; Лука I:38; Тит II:11 и т. п.) [270]. Именно такие примеры доставляют обширный и надежный материал для изучения иларионовой техники восходящих (от собственного текста к цитатам из первоисточников) и нисходящих переходов и его умения растворить (иногда практически до упразднения его или сохранения только соединительных тканей) «свой» текст в цитатном слое. Частным, но вполне маркированным вариантом рассматриваемой особенности цитирования нужно считать композицию, в основе которой лежит соединение (стык) ветхо- и новозаветных цитат, образующих единый фрагмент текста (ср. 176а: Ис. I:12–13 и Псалт. СХIII:11; Ис. I:11 и Бытие XLIL:10 (?); — 181а: Псалт. LXV:4, VIII:1 и Эфес. II:12; — 190а: Иаков II:13; Сирах XVII:18 и Матф. V:1).

Разумеется, не исключено в СЗБ наличие и других цитат. Более того, они несомненны, и часть их образует, так сказать, вторичный цитатный слой, представленный цитатами цитат или их пересказами и вариациями, которые образуют некий обобщенный цитатный покров (в явной форме он, несомненно, представлен всем текстом заключительной третьей части — «Молитвы»). В этой ситуации существенными становятся вопросы о границах между цитатными и нецитатными слоями и о непосредственных источниках тех или иных цитат. Нельзя сказать, что эти вопросы новы и что не было попыток дать на них ответы, хотя бы и предварительные и/или частные. Тем не менее, соответствующего исследования проведено не было, и поэтому пока об окончательном ответе не может быть и речи. Обращает, однако, на себя внимание соображение, в соответствии с которым наиболее приемлемой сферой для поисков ответов на оба названные вопроса может оказаться материал «приблизительных» цитат, полуцитат–полупересказов, образов и идей, определенных настолько, чтобы имплицировать бесспорные языковые параллели в тексте, и все же сохраняющих известную свободу выбора, которая, как правило, исключает ту степень адекватности заимствуемого и заимствованного, когда принято говорить о цитате. К числу наиболее несомненных источников таких «приблизительных» цитат в СЗБ следует отнести «Послание к Галатам» VI:22–31 (тема Агари и Сарры и их сыновей), отрывки из пучения Ефрема Сирина о Преображении (фрагмент, скрепленный неоднократно повторенной конструкцией «аще не бе Богъ…») и, может быть, то место из 4–ой «катехетической» беседы Кирилла Иерусалимского, где развивается сходная тема «двойственности» Христа, а также, возможно, и некоторые другие тексты, как правило, уже вторичного характера (Петровский 1908:87–95 и др.); ср., в частности, не раз отмечавшиеся исследователями следы цитатных заимствований в СЗБ из Толковой Палеи (ср. мотив росы на руне, восходящий в конечном счете к Судьям VI:36–38). Наконец, следует считаться, как уже указывалось в литературе, с тем, что значительная часть цитат в СЗБ ускользает от внимания исследователей из–за того, что не для всех частей текста известны соответствующие источники (в частности, допускалось наличие некоего трактата на тему закона и благодати, олицетворенных Агарью и Саррой) [271].

Обилие и разнообразие цитат в СЗБ, превращающих некоторые места этого памятника в центонный текст, с особой остротой ставит вопрос о функциях цитат в СЗБ и других памятниках этого типа и вопрос об «оригинальности» СЗБ, т. е. о соотношении «собственного» и цитатного слоев в тексте. В связи с первым вопросом существенно подчеркнуть, что роль цитат не сводится к некиим вероучительным и догматическим ориентирам, опорам, своего рода идейным «контрфорсам» в полемике по религиозным вопросам. С точки зрения структуры СЗБ несомненна роль цитат как одного из основных средств композиции двух подтекстов в составе памятника — условно, «евангельски–патристического» и «собственного», связанного с наличной конкретной ситуацией hic et nunc. При этом само понятие композиции в данном случае следует понимать достаточно широко и разносторонне. Два аспекта композиции нуждаются в этой связи в подчеркивании: во–первых, под композицией должен пониматься как макромонтаж, т. е. способ соединения и организации двух указанных подтекстов в целое текста, так и микромонтаж («молекулярный» уровень), т. е. способ построения минимального семантико–синтаксического единства, включающего в себя элементы (микроэлементы) обоих подтекстов (иначе говоря, речь идет об элементарном «композиционном» кванте и соответствующем принципе, достигающем особой силы и выразительности в более протяженных отрезках текста); во–вторых, композиция как принцип реализуется как в тексте, в синтагме, так и в системе, в парадигме (без учета этих обеих осей sub specie развертывания композиционного принципа трудно понять и объяснить универсальность этого принципа в текстах, подобных СЗБ, и то, что именно уровень композиции несет на себе наибольшую нагрузку в этих текстах). Собственно, и другой вопрос — об «оригинальности» СЗБ — операционно проще всего решается при анализе композиции целого, из которого как бы вычитается наиболее известное (цитатный слой), чтобы определить «оригинальный» остаток [272].

Макрокомпозиция СЗБ имеет дело с тремя наиболее крупными блоками — с последовательно расположенными частями текста: о законе и благодати (далее — I), «Похвалой» кн. Владимиру (II), «Молитвой» (III), членимой на собственно «Молитву» (IIIа), «Символ веры» (ІІІб) и приписку Илариона (ІІІв), которая могла бы считаться и особой частью (IV) в случае, если бы с бесспорностью было доказано авторство Илариона и для частей I и II [273]. Вполне возможно, что правы те ученые, которые настаивают на относительно позднем появлении III в СЗБ и иногда предлагают весьма правдоподобные объяснения (Розов 1963:148–149). Тем не менее, в известной степени приходится считаться и с тою реальностью (трехчастный текст), которая несомненна в Синодальном списке и ряде других фиксаций СЗБ. Эта реальность, которая по происхождению могла быть, разумеется, и принудительной, получает достаточно влиятельные аргументы в свою пользу при более подробном анализе особенностей композиции СЗБ и сложной системы смысловых скреп–отсылок, имеющих прямое отношение к развертыванию текста. Не приходится говорить о том, что сам принцип трехчленной композиции текста пользовался особым признанием в той традиции, к которой принадлежало СЗБ. Можно полагать, что, подобно тому, как «без троицы дом не строится», части I и II, составлявшие основу текста или даже исчерпывающие его, нуждались в некоем завершении и естественно притягивали тот текст универсального жанра (молитва), который как бы уже в силу условия, традиции не мог оказаться лишним и всегда был уместным, особенно как своего рода увенчание предыдущего. При таком подходе не исключено, что первоначально молитва (III), действительно, могла быть не связана с I–II: ни в какой подготовке и оправдании она не нуждается, и ее самодовлеющий характер очевиден. Но для I–II она была нужна, и уж во всяком случае ее присоединение не было ни внешним, ни лишним; напротив, она канонически завершала предыдущее, выступала как то дело, которое должно неминуемо следовать за словом. Только присоединение молитвы (III) полноценно вводило проповедь (I–II) в целое ритуала, актуализируя ее содержание, конкретно увязывая его с этим часом и этим местом. Отсечение молитвы от первых двух частей приводит к ограничению значения СЗБ исключительно литературными рамками.

Обращает на себя внимание количественное соотношение частей СЗБ (I:II:III). В Синодальном списке оно близко к 4:3:2 (в страничном исчислении 33 [168а–184а]: 22 [184б–195а]: 16 [195б–203а]) или к 3:2:1; при изъятии «Символа веры», отсутствующего в некоторых списках, соотношение приобретает вид 4:3:1. Эта трехчленная, правильно организованная композиция нисходящего («убыстряющегося») типа получает особый смысл при соотнесении — со сдвигом (в частности) — ее частей с «фазами развертывания наиболее общих смысловых конструкций и со сменой жанровых (и, следовательно, отчасти и стилистических) типов. Ср., с одной стороны, 1) царство закона (Моисей) — 2) царство благодати (Христос, начало христианства) — 3) приобщение русских к царству благодати (князь Владимир) и, с другой стороны, 1) слово (I) 2) похвала (II) –> 3) молитва (III). Первая из этих последовательностей описывает путь приобщения к благодати от дальнего в пространстве и времени и чужого (Израиль) к близкому (почти совпадающему с авторским временем) и своему (русская земля при Владимире). По мере включения в игру крупных текстовых масс возрастает энергетическая напряженность СЗБ, и каждая последующая часть становится все более и более актуальной тематически. Вторая последовательность фиксирует три ступени подъема по лестнице жанров: «нейтральное» слово (прорыв язычества, установление закона и тем самым оправдание [274] иудейства) похвала (князю Владимиру, приобщившему русских к пути спасения) –>молитва (Богу, который явлением Христа открыл путь спасения). Неполное совпадение фаз движения темы, в частности, ее высших смыслов, и фаз развертывания композиционных масс приводит к известной асимметрии, сдвигу одного плана относительно другого. Поэтому наиболее вероятной формулой макрокомпозиции следует считать не I & II & III, а (I & II) & III, где I & II противопоставлены III как «литературное» — «ритуальному» (как слово — делу, ибо слово молитвы перформативно: оно и есть само дело в первую очередь). Такое понимание композиционной структуры согласовалось бы, вероятно, с историей текста СЗБ, с «завершающим» текст подключением молитвы (возможно, и в существенно более позднее время). Любопытно, что сходный же принцип может быть усмотрен и в большом числе микрокомпозиционных схем, где три элемента — 1) «тьма неверия» (отсутствие закона, язычники), 2) закон (иудеи) и 3) благодать (христианство) — аранжируются в виде двух асимметричных схем. Если стержневым является понятие «оправдания», то схема принимает вид 1 & (2 & 3); если в основу кладется понятие «спасения», то: (1 & 2) & 3.

Наконец, и весь текст СЗБ «прошит» (и чем ответственнее в композиционном плане, тем более очевидно) определенными знаками (в том числе и жанроуказующими), дающими представление о линиях связей в тексте, в частности, на композиционном уровне. Несколько примеров. Самый конец I (183а–184а), представляющий собой центон из Исайи и Псалтири, насыщен рядом слов, которые как бы задают тему в виде соответствующих мотивов части II, начинающейся своего рода «парадом» этих мотивов (1846–1856). Среди них хвала, слава, поклонение, земля, страна [275], языки, люди, ср. также разные способы выражения энтузиазма (петь, веселиться, радоваться, восклицать, плескать руками и т. п.) и знак обобщенности–собирательности (весь, всякий). Ср. под этим углом зрения конец I:

и събысться о насъ язы/цeхъ реченое… предъ все/ми языкы и узрятъ вси конци земля …мне покло/нится всяко колено, и всякъ / языкъ… и явится слава Господня… вси / людіе племена и языци… людïe Божие… людiе / вси. да възвеселятся и возрадуются языци, и все языци въ/сплещeте руками. и въскли/кнете Богу гласом радости… царь великъ по всеи земли… поите Богу нашему по/ите. яко царь всеи земли Богъ. / поите разумно. въцрися Богъ / надъ языкы и вся земля да / поклонить/ти ся и поетъ тoбе. / да поетъ имени твоему… и хвалите Господа вси / языци. и похвалите вси лю/діе… хвално имя Господне. вы/сокъ надъ всеми языкы Господь. / надъ небесы слава его… тако и хва/ла твоа на коньцихъ земля… упованіе всемъ конце/мъ земли… и да познаемь на зе/мли путь твои. И въ всехъ / языцeхъ спасеніе твое, и царие зе/мьстіи. и вси людіе… да хвалятъ имя Господне… послушаите мене людïe мои… и судъ мои свeтъ стра/намъ… [276]