Если рассматривать деятельность Константина Философа в призме его равноапостольской миссии и соответствующего типа подвига святости, то, конечно, на первое место должны бы претендовать два события, имеющие отношение к славянскому миру и образующие — в этих пределах — как бы рамку равноапостольских деяний, их начало и их конец, завершение. Но именно эти отмеченные события более всего подчеркивают относительность и, так сказать, некоторую косвенность равноапостольского подвига Константина, хотя и с несомненностью свидетельствуют о его прикосновенности к нему и о безусловной важности того, что он сделал для того, чтобы приобщение славянских племен к христианству состоялось на их собственном языке и с помощью книг, написанных славянскими письменами.

Начало было связано с обращением в христианство болгар, точнее, небольшой их части, жившей в местечке Равень на реке Брегальщине. Казалось бы, это событие должно было стать одним из узловых в жизнеописании Константина Философа, но, как это ни странно, в ЖК оно полностью отсутствует и на него нет даже намека. Игнорирование этой миссии Константина, даже несмотря на то, что брегальницкие насельники не были, строго говоря, первыми из крещеных болгар (таковыми были уже в конце VIII — начале IX в. отдельные представители верхушечного слоя, как, например, Телериг, ок. 772–777, два сына Омуртага, ок. 814 — ок. 831 и др., или простые болгары, попадавшие в плен; стоит напомнить и о том, что при Круме, ок. 803–814, в Болгарию были переведены многие ремесленники–христиане; кстати, в это же время и даже раньше отмечены случаи христианизации отдельных лиц славянского происхождения из высшего слоя в Карантании, Великой Моравии, не говоря уж о славянах Греции, где отдельные примеры этого процесса встречаются уже со второй половины VI в. и тем более в VII в.), представляется большой и труднообъяснимой (если только вообще объяснимой) неожиданностью. Во всяком случае отсутствие брегальницкого эпизода в ЖК остается загадкой, решение которой могло бы поставить под сомнение реальность самого этого эпизода в том виде, как он описан в «Солунской легенде» («Слово Кырила Философа, како увери булгаре»), наиболее подробно описывающей брегальницкую историю. Естественно, напрашивается предположение об относительно более позднем появлении этого эпизода в составе текстов кирилло–мефодиева круга (такие интерполяции, переделки и переакцентировки в этих текстах достаточно хорошо известны) как результате «болгарской» редакции (ср. подобное «оболгаривание» в «Успении св. Кирилла»: «Съи преподобныи отецъ нашъ Кирілъ. рожденіемъ бысть от Солуна града. родомъ сыи бльгаринъ…»). Предположение, что брегальницкий эпизод мог быть в первоначальном, до нас не дошедшем тексте ЖК, загадки не снимает, так как остается непонятным исключение столь выигрышного места в последующих рукописях ЖК. Можно также высказать предположение, что эпизод мистического обретения Константином славянских букв в «Солунской легенде» может объясняться переносом сходного эпизода обретения букв им же перед моравской миссией в ЖК и переориентацией с «моравского» на «болгарское». Нужно также заметить, что сам текст «Солунской легенды» содержит ряд неясностей, производит в целом впечатление торопливости, недоговоренности, даже неоконченности и неокончательности. Тем не менее эта легенда безусловно интересна и оригинальна и, в частности, содержит небезынтересные детали в связи с вопросом о равноапостольской деятельности Константина Философа. Поэтому она заслуживает того, чтобы быть здесь воспроизведенной по рукописи, легшей в основу публикации Лавров 1930, 158–159.

Солунская легенда.

Слово Кырила Философа. Како увери булгаре. Отче благослови.

Беше житіе мое въ Кападокьи и ученіе мое въ Дамасце. и въ единь днь стахъ въ церькви великои патриархии Александрии и бысть гласъ къ мне изъ олтара глаголе: Кыриле, Кыриле, иди въ землю пространу и въ езики Словинскые, се рекше Бльгapе, тебе бо рече Господь уверити ихъ и законъ дати имъ. Азъ оскрьбехъ велико, понеже не знахъ, камо есть земла Бльгарска, и придохъ въ Кипьръ и не ехъ глась о земли Бугарскои и хотеяхъ вьзвратитсе, ну убояхьсе, да не буду яко пророкъ Иона. и паки сьнидохъ въ Критъ. И ту мне реше: сьниди въ Солунь градь и снидохъ и явихся митрополиту Иоану и, егда поведахъ ему, онь поругасе мне велико и рече: о старче безумии, Бльгаре суть человекоадци и тебе хотеть изести. Изидохъ на трьгь и чухъ Болгарь говорещи, и устрашисе сердце мое въ мне, и бихъ, яко въ аде и тме. И въ единъ днь, въ неделу свету, изидохъ ис церкве и седохъ на мраморе, мислещи и скрьбещи. И видехъ голуба глаголющи. въ устехъ ношаше зборькъ сьчици с кокине сугуль свезану и врьже мне на крило и пречтохъ ихъ и обретохъ всехъ 32 и вьложихъ ихъ въ пазуху и несохъ митрополиту. Тогда они въ тело мое ськришесе и азъ истребихъ грьцки езикъ, (и) егда посла митрополитъ звати ме на трапезу, азъ не разуме(хъ), що грьцк(и глаголетъ) къ мне. Ту сьнидошесе вьси Сол(уня)не, чюдещесе со мне. Тако искаху мене и чухъ, Бльгаре о мне говоре, велики кнезь Десимирь Моравски, Радивои кнезь Преславски и вси кнези Бльгарски, сьбрашесе около Солуна и ратоваху Солуна за три лете, крьви пролевающе. И глаголаху: дадите намь человека, егоже есть намъ Богъ послалъ, такожде и даше мене. Поеше ме Булгapе съ радостию великою, и приведоше мене въ градь Равень на реце Брегалнице. Азъ написахъ имъ 32 слове. Азъ ихъ мало учахъ, а они сами много приобретаху, те бо, рече господь, православну веру (и христіанство) богу предадутъ.

Is it only the modesty of Constantine that should explain this: "I teach them little"? After all, he outlined his real contribution precisely - 35 (32?) letters, mysteriously found by him in Thessalonica, not far from the church, and written by him to the Bulgarians on the banks of the Bregalnitsa. [From other texts of the Cyril and Methodius circle mentioning the Bregalnik history, cf. the Italian Legend, which strongly depends on the Thessaloniki Legend, in particular, its ending: "Bulgares autem magna me laetitia receptum Ravenium in urbem prope Bregalnitzam flumen duxerunt. Ego illis conscripsi litteras quinque et triginta. Bulgares autem, quamquam ipse eos pauca docui, tarnen multa didicerunt; deus eos fidem christianam docuit jamque fides orthodoxa suscipiunt deoque, quae ejus sunt, tribuunt»; "The Dormition of St. Cyril": "Then" he went to Bregal'nitsa, and having found about the Slovene Yezyk nekolika, having baptized them, brought them to the Orthodox faith. and having written books to them in the Slovene Yezyk. And these, convert them to the Christian faith, four thousand and 50..." — The "Bulgarian" situation is also mentioned in various versions of the "Life of Clement of Ohrid", where not only the incompleteness of the Christianization of the Bulgarians is emphasized, but also their savagery and barbarism, cf.: "For the Blgar Yezyk did not enlighten all of it with the Christianity. and barbarian beasts. Enlighten your God-inspired teachings to the understanding of God..." (about Clement), etc.; cf. in "The Legend of Fr. Ludmila" (Legenda Bohemica): "... postquam Bulgarian ad fidem Jesu boni convertisset...", about Constantine].

The completion and end of the Equal-to-the-Apostles activity of Constantine the Philosopher and at the same time its highest achievement (in fact, this is how it is evaluated both in the ZhK and in the entire subsequent Cyril and Methodius tradition) is the Moravian mission as a kind of response to the request of the Moravian prince Rostislav in his letter to the Byzantine Emperor Michael III to send a teacher who would expound the "true Christian faith" in the local Slavic language. How the idea of the Moravian mission arose and how it all began is described in the Housing Code. The year 863 was calm and quiet for Constantine the Philosopher ("living without a life, praying to God"). Returning from Fulla to Constantinople, meeting with the emperor, and successfully reading the Hebrew and Samaritan writings on the edges of Solomon's cup (for recent literature, see Ševčenko 1967; 1991:285–298; Bryusova 1977:292–306; Taube 1987:161–169; Capaldo 1990:541–644; 1990a; Picchio 1993:29–63; Interpreting these writings as a prophecy about Christ, Constantine dwelt in the Church of the Holy Apostles (which is sometimes interpreted as teaching in the Patriarchal Academy, founded before the iconoclastic times, restored by Photius as a higher school at the above-mentioned church, and described later, in the late twelfth and early thirteenth centuries, by the Byzantine author Nicholas Mesarit; see: Dvornik F. Photius et la réorganisation de l'Académie patriarcale. — «Analecta Bollandiana» 68, 1950, 108–125; Idem. Byzantské misie u slovanu. Praha, 1971, 87–88, cf. Florya 1981, 123; cf., however, the critique of this hypothesis by Lemerle, who called it a "myth," cf. P. Lemerle, Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971, 95–96, 184–185; In connection with the report of the JK that Constantine studied with the Caesar, on the problem of the University of Constantinople, see Speck R. Die kaiserliche Universität von Konstantinopel. München, 1974, 17). Constantine's mood was apparently even, a religious feeling drew joy from spiritual communion with God, when suddenly he was again called to the work that had become his duty and should become the main one in his life. Here is how the residential complex tells about it:

And I am rejoicing in the philosopher of God, and the other speech is ready and the work of the first [the last word, apparently, admits of two interpretations, either the previous or the first (of the deed), which in this case should be recognized as the Khazar mission (by the way, it is cited as one of the arguments for choosing Constantine in the version of the Italian legend); of course, the "first" in this place may be inaccurate, cf. "drugaa", but "prvykhъ": — V. T.]. For Rostislav, the prince of Moravia, God willing, made an ambassador to Tsar Michael, both to his own princes and to the Moravians, saying: "To our people who have rejected abomination, and according to the Christian law, there is no such teacher, who would say in our own language the true Christian faith, that we may also be like us." Send us, Vladyka, a bishop and such a teacher. For from you the good law proceeds throughout the whole country.

There are two more authoritative versions of the content of Rostislav's message to Michael III, each of which contains either significant details or no less significant omissions. For example, in the "Life" of Methodius (JM) there is a motif of participation in the epistle to Michael III and the nephew of Rostislav, the appanage prince Svyatopolk, who became the ruler of the Great Moravian state in 871: "... Rostislav, the prince of Slovenia, with Svyatopolk, sent from Morava to the church Michael, saying thus: "For by God's mercy I have eaten, and the essence of us is a teacher of many Christians from Vlach, and from Greece, and from Germany, who often distinguish between us, and we Slovenes are simple children, and not an imam, who would guide us to the truth and show us reason. then, good Lord, send a man who will correct all righteousness." Of particular importance is the corresponding fragment from the Italian Legend, which reports on Rostislav's knowledge of the missionary successes of Constantine the Philosopher in Khazaria: "Philosopho autem reverso Constantinopolim, audiens Rostislaus Princeps Moraviae, quod factum fuerat a Philosopho in provincia Cazarorum ipse quoque genti suae consules, ad praedictum Imperatorem nuntios misit, nuncians hoc, quod populus suus ab idolorum quidem cultura recesserat, et christianam legem observare desiderabat; verum doctorem talem non habent, qui ad legendum eos etad perfectam legem ipsam edoceat: rogare se ut talem hominem ad partes illas dirigat, qui pleniter fidem et ordinem divinae Legis et viam veritatis populo illi ostendere valeat».

Of course, none of the texts can claim to be an exact reproduction of Rostislav's epistle, and, perhaps, the compiler of the JK did not have a real opportunity to familiarize himself with the text of this epistle and limited himself to conveying its general meaning (but, of course, there are no serious grounds to consider the epistle itself a hagiographic myth, as Brückner believed). Distrust of this general meaning would be a serious mistake, especially since there is nothing in the text of the message, strictly speaking, that would not be confirmed by other sources or would contradict the most likely understanding of the situation. Moreover, it can be thought that the possibility of a more in-depth analysis of the text of the epistle (and partly its reconstruction) has not been exhausted, and the new details that have been discovered will be able to cast a ray of light both on the text itself and on the circumstances of its creation (cf. the relatively recent discovery of traces of the compiler of the epistle Rostislav's acquaintance with Byzantine clerical formulas, cf. D. Marečkova, Moravske poselstvi do Carihradu jako recky dokument. — "Slovo" 1969, 18–19; another version of the explanation is the "clerical" savvy of the compiler of the text of the ZhK ZhK, who gave – in the paraphrase – the appropriate form to Rostislav's message).