Г: горький (горкая работа [дважды], scil. — рабство, горкое именье, горкый прибытокъ), горший (горшая беды), Господень (гневъ Господень), городской/градский (погибель градская), греховный (калъ греховный), грешный (грешный пастухъ, грешный отець);

Д: добрый (доброе обновление);

З: земной (печаль земная), злой (злой [нашъ] обычай, злые обычаи, дела злые, злый волкъ, безумье злое, злыя дела, дела злыя), злопамятливый (злу помятливый человекъ);

К: кривой (кривое резоимьство), кровавый (кровавое именье);

Л: людской (людския неправды), лютый (народ лютый);

М: мирный (исходъ миренъ), многий (печаль многая);

Н: напрасный (напрасное разлученье), небесный (Богъ небесный, небесный дождь), невинный (невиная человекы), немилостивый (языкъ немилостивъ, немилостивые суды), неповинный (неповинныя человеки), неподобный (дела неподобныя), неугасимый (огнь неугасимый), нечистый (нечистое прелюбодеиство);

О: огненный (каменье огненое, каменее огненое);

П: первый (первые роды, scil. — в древние времена, во времена прародителей), поганский (дела поганьския, обычай поганьскии), преподобный (преподобные мученики), пречистый (пречистый духъ);

С: светлейший (светлейший венець), святой (святыя книгы, святая места, Духомь святымь), священный (ссуды священный), сердечный (сердечныя очи), скверный (скверные суды), страшный (прещенье страшьное, судъ страшный, казни страшныя);

Т: темный (дела темная), тяжкий (дане тяжькыя, scil. — дани);

Ч: человеческий (басни человеческыя), честный (честные кресты).

Более выразительны сравнения у Серапиона (надо напомнить, что он неметафоричен), хотя в тексте «слов» их в общем немного. Но и по тому, что есть, можно судить об их характере. Ср.: Ныне землею трясеть и колеблеть, безаконья грехи многия от земля отрясти хощеть, яко лествие от древа; — […] мало приемлють, пременяються наказаньемь нашимь; мнози же не внимають себе, акы бесмертны дремлють; — Не тако скорбишь мати, видящи чада своя боляща, яко же аз, грешный отець вашь, видя вы боляща безоконными делы; — […] мы же в радости поживемъ в земли нашей, по ошествии же светa сего придемъ радующеся, акы чада къ отцю, к Богу своему и насладим царство небесное; — […] кровь и отець, и братья нашея, аки вода многа, землю напои […]; — […] в поношение быхомь живущимъ вьскраи земля нашея, в посмехъ быхомь врагомь нашимъ, ибо сведохомъ собе, акы дождь съ небеси, гневъ Господень!;— […] но акы зверье жадають насытитися плоть, тако и мы жадаемъ и не престанемъ, абы всехъ погубити; — […] еже любити ближняго своего аки себе […] Тако ненавидишь Господь Богъ насъ, яко злу помятива человека; — Ныне же, молю вы, за преднее безумье покайтесь и не будьте отселе аки трость, ветромь колеблема и др. Последнее сравнение, как уже говорилось ранее, заимствовано из ветхозаветного источника. Иногда сравнение организуется соотносительной рамкой тако (не тако) — яко или просто с помощью союза, яко, аки/акы. Впрочем, присутствие этого союза не всегда сигнализирует о сравнении [224].

Язык «слов» Серапиона чист и, можно сказать, безукоризнен. Автор великолепно владеет им и бдительно контролирует сообразность языка избранной теме и предстоящим слушателям. Язык «слов» вместе с тем прост и естествен: ни случаев форсирования его, ни примеров, когда язык лишь приблизительно, как бы начерно «разыгрывает» данное содержание, кажется, не обнаруживается. При этом «простота» языка никак не означает ни его примитивности, ни уклонения от трудных задач. Скорее это простота той гармонии, где не только не исключает выразительности, но и предполагает ее. И если главная задача «внутренне» всегда сложна, а в случае Серапиона эта сложность была усугублена всей ситуацией, то гармония простоты в том и состоит, чтобы, сохранив глубину смыслового задания, аккомодировать его к возможностям понимания «простецов». Имея в виду простоту (неслыханная простота), поэт говорит — Она всего нужнее людям, / Но сложное понятней им. Вероятно, это та простота, которая не что иное, как пресуществленная сложность смысла, из которого ничто не потеряно, но, напротив, все основное, главное подчеркнуто со всей силой и как бы само собой воспринимается сразу во всей своей полноте, усваивается без остатка и становится неотчуждаемо своим. Язык серапионовых «слов» и то из него, что поступает в ведение поэтики, средств выразительности, как раз и служат такой простоте. И это позволяет говорить о Серапионе как выдающемся писателе и проповеднике, чьи заслуги — и как духовного наставника, учителя, и как большого художника слова — в истории русской культуры всё еще оценены недостаточно. Его поучения–проповеди и сейчас звучат современно и — из–за парадоксов времени русской истории — всё еще своевременно. В плане «метаисторическом» Серапион, несомненно, непосредственный предшественник Сергия Радонежского, его предтеча в деле дальнейшей христианизации русского народа и русской жизни, в духовном просвещении их.