Ho св. Григорий не мог не заметить, что недавно обращенные из язычества продолжали совершать и языческие празднества, которые льстили их чувственности, особенно, конечно, в честь богини Ma. Поэтому он решается на такую меру, которая доказывает в нем предусмотрительного пастыря, понимающего душу своей паствы. Григорий Нисский пишет: „и то служит доказательством его великой мудрости, что он, вдруг переводя к новой жизни современное себе поколение и как бы некий возница, приставленный к (человеческому) естеству, твердо держа их уздою веры и богопознания, послушным допускал несколько и поиграть веселием под игом веры.

Заметив, что неразумное и невежественное большинство народа держится заблуждения идолопоклонства вследствие (соединенных с ним) плотских увеселений, чтобы достигнуть по отношению к ним успеха преимущественно в главном, т. е. чтобы они вместо суетных предметов своего благоговения обратили взоры к Богу, он позволил им веселиться в дни памяти святых мучеников, предаваться радости и ликованию, дабы с течением времени сами собою они перешли к жизни более святой и строгой под руководством веры, и это совершилось со многими уже: у них всякое удовольствие, утратив (характер) телесного увеселения, приняло вид духовной радости“ [290].

He успела понтийская церковь оправиться от потрясения, какое причинено было ей гонением, как новое еще более тяжелое бедствие постигло ее, именно Ворады и Готы (βοράδοι καί Γότθοι) после завоевания Трапезунда вторглись в Понт и Вифинию и опустошили их самым страшным образом. Указания на это нашествие и соединенное с ним бедствие находятся в каноническом послании св. Григория. Heсмотря на свою краткость, послание, написанное непосредственно после нашествия и под живым впечатлением от него, дает возможность наглядно и ясно представить события тогдашней страшной действительности. Жители в ужасе бежали от врагов, бросая жилища и все имущество; многие были умерщвлены, а еще больше взято в плен, где пленников принуждали вкушать пищу вместе с варварами. Женщины подверглись насилию, а некоторые, по–видимому, и добровольно предавались разврату. Имущество было разграблено, но вследствие ли поспешности, или же вследствие обилия и тяжести добычи, много было оставлено в опустевших домах, разбросано на пути. По–видимому, случалось и так, что варвар уже с добычею врывался в дом, находил здесь лучшее, поэтому оставлял прежде захваченное и брал новое. Скот, не взятый грабителями и оставшийся без присмотра, бродил по полям. К сожалению, бедствие не ограничивалось этими внешними лишениями: обнаружились весьма печальные явления во внутренней жизни самого христианского населения. И самым гибельным последствием нашествия было то, что оно развязало низшие инстинкты, раскрыв весьма неприглядные стороны, очевидно, не глубоко проникнутого духом новой веры народа. Так, некоторые, прежде захваченные в плен, быстро одичали, забыли, что они —

После удаления врагов многие хотели воспользоваться народным бедствием и общим смятением в интересах самого гнусного корыстолюбия: искали корысти от крови и погибели убежавших или убитых пленников. Одни просто удерживали у себя найденную чужую собственность; другие, по выражению св. Григория, сделались для своих единоплеменников Ворадами и Готами и наглым образом захватили чужое имущество на том основании, что во время нашествия они потеряли свое. Некоторые дошли до такой „лютости и бесчеловечия“, что насильно удерживали в неволе спасшяхся из плена своих единоплеменников и сограждан или в качестве рабов, или, может быть, с целью при случае продать их.

В „Каноническом послании“варвары, вторгшиеся в Понт, называются Ворадами и Готами; так как на первом месте поставлены Ворады, то инициатива набега. и руководство, по–видимому, принадлежали им. Такое соединение племен дает основание отожествлять это нашествие с тем, о котором сообщает историк Зосима (конца IV или начала V века), выписывающий в данном случае современника готских набегов на римскую империю, историка Дексиппа. Зосима сообщает (1, 31–34) [291], что Вораны, Готы, Карпы и Уругунды, племена, живущие по Истру, не оставили не опустошенною ни одной части Италии и Иллирика и всем овладевали без всякого противодействия. Вораны пытались даже проникнуть на малоазийское побережье Черного моря и действительно скоро осуществили свое намерение при помощи жителей Воспорского царства [292], которые из страха пред ними дали им свои суда и указывали путь при переезде чрез море. Пока у них были цари, получавшие власть по правильному порядку наследования от отца к сыну, они, вследствие дружбы с Римлянами, выгоды торговых сношений и ежегодно посылаемых им императорами даров, постоянно удерживали Скифов, — что на языке Зосимы равносильно — Готов. Когда же царский род прекратился, — очевидно, Зосима хочет сказать, что вследствие возмущения прежняя династия была низвергнута — и во главе управления стали люди недостойные, то они, как сказано, из боязни предоставили врагам Рима проходить чрез Воспор в Азию и даже перевезли их на собственных судах, которые взяли обратно и возвратились домой [293]. Вораны и Готы таким образом появились на восточном побережье Черного моря, грабя и опустошая все на своем пути. Они достигли Питиунта (теперь Пицунда). Здесь они натолкнулись на сильное противодействие. Самый город был защищен крепкою стеною, а во главе гарнизона стоял неустрашимый и опытный воин Сукцессиан, человек старого римского склада. Все нападения врагов были отбиты с большим для них уроном. Варвары, опасаясь, чтобы не пришли на помощь гарнизоны других крепостей, захватили суда и с большою опасностью возвратились домой.

Спасенные, благодаря храбрости и предусмотрительности Сукцессиана, обитатели побережья Евксииского Понта питали надежду, что Скифы, устрашенные поражением при Питиунте, не осмелятся снова сделать нападение. Но император Валериан отозвал доблестного защитника Питиунта Сукцессиана в Антиохию, назначил его praefectus praetorio и поручил восстановить и устроить Антиохию, разоренную Персами. Едва только известие об этом дошло до Готов, они предприняли на воспорских судах новый поход; но на этот раз они задержали суда и не позволили своим провожатым уплыть обратно. После напрасной попытки овладеть храмом Артемиды в Фазисе (близ нынешнего Поти), богатства которого сильно прельщали их, они снова направились на своих судах к Питиунту. На этот раз они очень легко овладели укреплением. Между тем наступило лето — самое благоприятное время для мореплавания. Готы решили продолжить свой набег. Для этого они имели достаточно судов, а из многочисленных пленников они выбрали самых искусных гребцами и поплыли к Трапезунду, на каппадокийском берегу Понта. Город был богатый и с многочисленным населением; со времени Адриана он сделался центром местного управления, имел хорошо устроенную гавань, был окружен двойным кольцом стен и сильно укреплен. Он охранялся гарнизоном, значительным по числу, но крайне распущенным и беспечным. Жители окрестностей, напуганные приближением варваров, бежали в крепость, захватив с собою все ценное. Гарнизон, уверенный в несокрушимости стен, не допускал и мысли, чтобы варвары могли взять город, и обнаружил преступную небрежность, не установив даже надлежащего наблюдения за осаждавшими. Пользуясь этим, враги ночью стащили к стенам заготовленные раньше бревна, взошли на беззащитные стены и незаметно небольшими отрядами проникли в город. Гарнизон был объят ужасом; часть его бежала в противоположные ворота, прочие были избиты. Тяжелая участь постигла и многочисленное население города. Множество пленных и всякого рода сокровища достались в добычу варварам. Храмы и другие богатые здания были разрушены, и их развалины долго напоминали о страшном нашествии. Не встречая противодействия, варвары прошли почти весь Понт, грабя, умерщвляя и опустошая. Можно думать, что главный поток этого разрушительного нашествия направлялся по красивым, плодородным и густо населенным долинам реки Лика. До Неокесарии, как можно заключить из послания св. Григория, враги не дошли. Затем, они так же быстро, как и появились, возвратились на своих кораблях домой, увозя громадное число пленников и богатую добычу.

Таковы подробности нашествия варваров на Понт. С ним обычно и отожествляют то нашествие Ворадов и Готов, которое послужило поводом для „Канонического послания“св. Григория. Должно, впрочем, оговориться, чта это нашествие не было единственным: есть данные, что и позднее — в 264 г. — Готы были в Каппадокии, захватили города и оттуда направили свой путь в Вифинию [294]. Однако подробности нашествия, изображенного св. Григорием, соединение Ворадов и Готов и вообще большая определенность в изложенном повествовании Зосимы о набеге Воранов и Готов склоняют к признанию, что именно оно было тем нашествием, от которого пострадали руководимые св. Григорием понтийские церкви. Когда же было это нашествие?

Дрэзеке, на основании анализа известий Зосимы о нападениях готских племен на римскую империю, настойчиво доказывает, что первый — неудачный поход Воранов и Готов на восточное побережье Черного моря был в 253 г., а следующий, закончившийся взятием Трапезунда и разграблением Понта, летом 254 г. [295]. Но другие исследователи, пользующиеся той же историей Зосимы, относят последний набег к 256 [296], 257 [297] и, наконец, к 258 году [298]. Это объясняется тем, что у Зосимы нет точных хронологических дат, и относительно набегов Воранов и Готов, о которых он рассказывает, можно только утверждать, что они происходили в царствование Валериана и его сына и соправителя Галлиена. Других оснований для хронологических вычислений, вне истории Зосимы, пока не найдено. Поэтому, если верно обычное мнение, что послание св. Григория вызвано последствиями того набега Воранов и Готов, о котором сообщается в истории Зосимы, то относительно времени этого нашествия можно только сказать, что оно было в царствование Валериана (253–260 г.), но не раньше 254 г., так как за год до нашествия на Понт они совершили неудачный набег на Питиунт [299].

Таким образом, св. Григорию предстояло выполнить трудную пастырскую задачу — осудить и покарать допустивших такие тяжкие нарушения требований не только христианской любви и милосердия, но и самого обычного человеколюбия, с другой же стороны и не оттолкнуть совершенно от церкви еще мало культурных понтийцев. Епископы понтийских церквей испытывали большое затруднение и, как показывает послание, один из них (а может быть и несколько) обратился к основателю понтийской церкви и авторитетному руководителю и истолкователю церковных установлений, св. Григорию Неокесарийскому с просьбою дать разъяснения и указания. Св. Григорий ответил посланием, которое отправил с Евфросином, можно думать, неокесарийским пресвитером; последний должен был не только доставить послание, но и установить всюду практику неокесарийской церкви и рассудить, от кого должно принимать обвинения и кого отучать от молитвы.

Из последующей жизни св. Григория известен факт участия его на первом антиохийском соборе против Павла Самосатского, бывшем в 264 г.

Евсевий сообщает, что на этот собор был приглашен и Дионисий Александрийский, но, извиняясь старостью и телесною слабостью, он отказался от личного присутствования и мнение свое об этом вопросе представил письменно. „Прочие же пастыри церквей со всех сторон устремились на Павла и поспешно собралпсь в Антиохии. Из них наиболее знамениты были: епископ Кесарии Каппадокийской Фирмилиан, пастыри понтийских епархий — братъя Григорий и Афинодор, потом тарсийской епархии Елен и иконийской — Никомас“и т. д. [300] Блаж. Феодорит ставит св. Григория на первом месте: „из собравшихся, — пишет он, — первенствовали — Григорий великий, знаменитый, совершивший ради обитающей в нем благодати Духа всеми воспеваемые чудотворения, и Афинодор, брат его, и Фирмилиан, епископ Кесарии Каппадокийской, муж славный, обладаюший тем и другим знанием — и внешним и божественным“и т. д. [301].

Ясно, что на этом соборе св. Григорий занимал видное место, и, можно думать, это обусловливалось и высоким образованием его, и широко известною плодотворною деятельностью, и положением в качестве митрополита церквей своего округа. Но для нас было бы весьма важно выяснить, чем вызвано было его присутствие на этом соборе, направленном против еретика Павла Самосатского? Естественнее всего было бы предположить, что понтийские пастыри поспешили в Антиохию потому, что ересь успела проникнуть и в Понт; однако мы не можем утверждать этого по совершенному отсутствию каких-либо данных. Не исключена, конечно, возможность, что опасное религиозное движение в Антиохии нашло отзвуки и в Понте. Но св. Григорий мог быть осведомлен о нем тем же способом, как и Дионисий Александрийский, Фирмилиан Кесарие–Каппадокийский и др., и, постигая сущность новой ереси, а также ясно представляя пагубные для подлинно–христианского религиозного сознания последствия ее распространения, поспешил на этот собор, который, впрочем, не вынес определенного осуждения Павлу Самосатскому [302]; однако из общения с виднейшими епископами, собравшимися в Антиохии, он, несомненно, еще более точно узнал сущность этой ереси и ее отношение к православному исповеданию. Присутствие св. Григория на антиохийском соборе, не давая материала для суждения о состоянии его церкви, вносит новую черту в характеристику неокесарийского святителя: он чутко прислушивался ко всяким религиозным движениям и живо откликался на них, как ради ограждения чистоты обще–церковного учения, так и соблюдения в ней своих пасомых. И св. Василий, очевидно, в этой стороне деятельности св. Григория имел основание, когда писал к неокесарийской церкви: „вас не касалось обуревание еретических ветров, которое доводило изменчивые души до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыко всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание этой церкви“ [303].

В 268 г. был „последний“антиохийский собор по делу Павла Самосатского. Евсевий не перечисляет участников этого собора, но зато дает список епископов, подписавших соборное послание [304]. Среди них нет имени св. Григория Неокесарийского. Допускать, что здесь он разумеется под именем Феодора, [305] нет оснований, так как, во–первых, у того же Евсевия он раньше назван Григорием, и непонятно, почему здесь ему было бы усвоено другое имя; во–вторых, вопреки прежнему причислению св. Григория к знаменитым, в числе епископов, подписавших послание, Феодор назван на последнем месте. Но из того, что св. Григорий не был на соборе, не следует, что он умер до этого собора. Этот обычный вывод, по–видимому, имеет свое основание в том, что другой знаменитый участник первого антиохийского собора Фирмилиан, епископ Кесарии Каппадокийской, не присутствовал на последнем соборе действительно потому, что умер в Тарсе, по пути в Антиохию [306]. Однако по отношению к св. Григорию возможность такого заключения, не имеющего за себя документальных доказательств, осложняется еще тем, что на последнем соборе не присутствовал и брат св. Григория — Афинодор. Нужно ли предполагать смерть обоих братьев в промежутке между соборами 264 и 268 гг.? Может быть, какие-нибудь местные дела задержали их обоих в Понте.

Свида полагает смерть Григория в царствование Аврелиана, и хотя его сообщение не может иметь важного значения, так как он в известии о св. Григории вообще не самостоятелен, однако и нет оснований оспаривать это известие! Можно, таким образом, думать, что св. Григорий умер не раньше 270 г.: но, повторяем, ничем не оправдывается определенное датирование его смерти 270 годом, Если рождение св. Григория относится ко времени между 210–215 г., то он умер в возрасте около 60 лет.