Я силы много раз еще утрачу;

Я вновь умру, и я воскресну вновь;

Переживу потерю, неудачу,

Рожденье, смерть, любовь.

И каждый раз, в свершенья круг вступая,

Я буду помнить о тебе, земля;

Всех спутников случайных, степь без края,

Движение стебля.

Но сразу вслед за клятвой помнить"землю"начинается восхождение и прорыв в иную, духовную реальность:

Но только помнить, путь мой снова в гору;

Теперь мне вестник ближе протрубил;

И виден явственно земному взору

Размах широких крыл.

Но знаю, – будет долгая разлука;

Неузнанной вернусь еще я к вам.

Так; верю, не услышите вы стука

И не поверите словам.

Но будет час; когда? – еще не знаю;

И я приду, чтоб дать живым ответ,

Чтоб вновь вам указать дорогу к раю,

Сказать, что боли нет.

Не чудо, нет; мой путь не чудотворен,

А только дух пред тайной светлой наг,

Всегда судьбе неведомой покорен,

Любовью вечной благ.

И вы придете все: калека, нищий,

И воин, и мудрец, дитя, старик,

Чтобы вкусить добытой мною пищи,

Увидеть светлый Лик. (87–88)

С этого стихотворения, последнего в"Дороге", мы полагаем, и начинается новый период в творчестве Кузьминой–Караваевой. Поразительно то, что А. Блок, чьи критически замечания обычно всегда точны, не сумел по достоинству оценить это стихотворение, написав на полях:"И все‑таки — не сказано"[24]. Прорыв к христианству им был не оценен и не понят.

3. Пророчество. Религиозно–философская проблематика второго периода творчества Кузьминой–Караваевой

Новый период творчества Е. Ю. Кузьминой–Караваевой отмечен ярко выраженным поворотом к религиозному искусству. Это касается и стихов (сборник"Руфь", поэма"Мельмот–Скиталец"), и живописных работ, и философской повести"Юрали". Уже в письме к А. Блоку от 28 ноября 1913 г., где сказалось противостояние людям"Башни", мы встречаем то, чего у Кузьминой–Караваевой до этого не было – ясное исповедание Христа:"Христос искупил мир"(637). Вспоминая об изменении своего отношения ко Христу в период общения с"последними римлянами", мать Мария пишет, что поначалу (видимо, в начале 1910–х годов), отношение к Нему возникло у нее в контексте сострадания всем, кто жертвовал собой ради людей:"Жалко революционеров… И еще мне жалко, – не Бога, нет, Его нету. Мне жалко Христа. Он тоже умирал… а мы можем об этом громко говорить, нет у нас ни одного запретного слова. И если понятна Его смерть за разбойников, блудниц и мытарей, то непонятна – за нас, походя касающихся Его язв и не опаляющихся Его кровью"(621). Совестливое сострадание человеку–Христу создает предпосылку для следующего шага:"Постепенно происходит деление, Христос, еще не узнанный, становится своим. Черта деления всегда углубляется. Петербург, башня Вячеслава, культура… реакция – одно. А другое – огромный, мудрый, молчащий и целомудренный народ, умирающая революция (после 1905 г. – Г. Б.), почему‑то Блок, и еще – еще Христос. Христос – это наше… Чье наше? Разве я там, где Он? Разве я не среди безответственных слов, которые начинают восприниматься как кощунство?.."(621).

В конце концов, Кузьмина–Караваева делает свой выбор – рвет с"последними римлянами"и уезжает. Следующий период в ее творчестве проходит под знаком того, что ею перечислено как стоящее по одну сторону: народ, революция, Блок, Христос. Довольно противоречивый ряд, тем не менее, Е. Ю. Кузьмина–Караваева в некоем творческом синтезе попытается сочетать то, что ей было в это время дорого. Здесь в первую очередь следует сказать о главном произведении этого периода – сборнике"Руфь"(1916). В сборник вошли стихи, сочиненные после 1912 г., часть из них входила в"Дорогу", но большинство написаны после 1913 г. и по тематике могут быть отнесены к христианской поэзии. В этот период Кузьмина–Караваева проявляет особый интерес к христианству, она изучает богословие и по собственному почину сдает экзамены преподавателям Петербургской Духовной Академии[25], хотя и не получает никакого диплома, так как высшего богословского образования для женщин в России тогда не существовало.

Тем не менее, несмотря на ясно выраженную в стихах этого периода приверженность к христианству, исповедание Христа Богом и Спасителем, упоминание о почитании святых мощей и участии в литургии, мы не вправе зачислять Кузьмину–Караваеву периода"Руфи"в число христиан в церковном смысле этого слова. Не забудем перечисленный ею ряд: народ, революция, Блок, Христос.

При внимательном чтении"Руфи"обнаруживается, что этот ряд остается для поэтессы актуальным. Начнем с названия сборника. Как и скифская девушка из первого сборника, Руфь — alter ego поэта. Это предположение подтверждается при внимательном чтении стихов. Моавитянка Руфь, согласно библейскому повествованию (Руфь 1, 2), после смерти своего мужа еврея, вместе со свекровью отправляется к нему на родину и присоединяется к народу Израиля, выйдя замуж за своего родственника по мужу Вооза. В повести Е. Скобцовой"Клим Семенович Барынькин"(1925) мы читаем такое описание Кубани:"Неудивительно было бы увидеть вдали смуглую Руфь, собирающую колосья на полях Вооза"(494). Но если Кубань, живущий там простой народ, сравнивается с Израилем (видимо потому, что православные христиане – это Новый Израиль, а крестьяне были все православными), то, как понимать, кто такая Руфь? В одноименном сборнике лирическая героиня не раз свидетельствует о своей"чуждости"людям, как и Руфь, которая"шла по жнивью чужому босая"(65), она уже от первого лица говорит:"И я, чужая всем"(89). Через образ моавитянки Руфи Кузьмина–Караваева постигала свою собственную судьбу. Но если это так, то, почему она, для которой Кубань – родина, а русский народ – ее народ, среди него ощущает себя чужой, хотя и хочет (как Руфь) с ним соединиться? Ответ прост, он кроется в известной диаде – "народ и интеллигенция".