Это одно устроение, когда злое состояние является обычным. Другой, когда услышит слово, также теряет спокойствие и также говорит в ответ и пять, и десять слов и скорбит, что не сказал еще трех слов более обидных, и печалится, и помнит зло, но проходит немного дней и он умиротворяется; иной неделю остается в подобном состоянии, а иной через день утихает, а иной обижает, враждует, смущается, смущает и тотчас же утихает. Вот сколько бывает различных устроений, и все они подлежат суду, пока остаются в силе. Поэтому можно судить и о всех других случаях, почему страстный не может очиститься благодатию Христовой от повседневных грехов, кажущихся малыми.

Рассмотрим теперь, когда подобные же грехи бывают простительны новоначальным и страстным. Тот же святой Дорофей говорит: бывает, что кто-нибудь, услышав слово, скорбит в себе, но не о том, что получил неприятность, но о том, что не перетерпел. Этот находится в устроении сопротивляющегося страсти. Другой борется и трудится и побеждается страстью. Иной не хочет отвечать злом на зло, но увлекается привычкою. Иной старается не сказать ничего злого, но скорбит, что получил огорчение, и упрекает себя за то, что скорбит, и кается в этом. Иной же не скорбит, что получил огорчение, но и не радуется. Все они суть сопротивляющиеся страсти: они не хотят служить страсти и скорбят, и подвизаются. Таковые хотя и страстные, но благодатию Христовой могут получить прощение вседневных грехов, не с намерением, но невольно совершаемых, о которых Господь заповедал святому Петру до седмижды семидесяти раз прощать в день. Это же самое говорит и святой Анастасий Синаит: "мы так рассуждаем и думаем о принимающих святые Таины Тела и Крови Господних, что если они имеют некоторые малые и простительные грехи, как то: погрешают языком, слухом, оком или тщеславием, или печалью, или раздражительностью, или чем-нибудь другим подобным, но осуждают себя и исповедуют свой грех Богу, и таким образом, принимают святые Таины, таковое принятие бывает им во очищение грехов их. Так как в начале было нами сказано о благоискусном преодолении страстей умною молитвою и заповедями, покажем теперь яснее и самый ход умного сражения со страстями. Находит ли на нас прилог вражий какой-либо страстью или злым помыслом, делатель молитвы призывает на них Христа и погибает диавол со своим прилогом. Падет ли по немощи мыслью или словом, или раздражительностью, или плотским пожеланием, молит Христа, исповедуясь Ему и каясь. Объят ли бывает унынием и печалью, стесняющими его ум и сердце, хватается за память смерти и геенны и вездеприсутствия Божия и, немного при помощи их потрудившись, призывает Христа. Затем, обретши мир от борьбы, снова молит Христа быть милостивым к нему за его грехи вольные и невольные. И, одним словом, в час брани и мира душевного прибегает он ко Христу, и бывает ему Христос вся во всех, как в добрых, так и в злых обстоятельствах. И не увлекается таковой самомнением, будто бы он выполняет что-либо, молясь или угождая Богу. Ибо иной есть смысл внешнего моления, иной же сего внутреннего: тот, исполняя количество пения, уповает этим угодить Богу; оставляя же его, осуждает себя. А этот, будучи укоряем со-вестью в повсечасных грехах и терпя нападение вражиих прилогов, всегда вопиет ко Христу, держа в уме своем слова: "если и на всю лестницу совершенства взойдешь, о прощении грехов молись". И опять: "хочу лучше пять слов сказать умом моим, нежели десять тысяч языком", и таким образом без всякого сомнения выполняет указанное святым Дорофеем сопротивление страстям.

Если же кто скажет, что можно и без умного делания очиститься от грехов благодатию Христовой через покаяние, тому отвечаем так: поставь с одной стороны заповеди Христовы, с другой же всегдашнюю молитву: и остави нам долги наши. Дай мне и истинную решимость не нарушать ни одной заповеди, т. е., не похотствовать, не гневаться, не осуждать, не клеветать, не лгать, не празднословить, любить врагов, добротворить ненавидящим, молиться за обижающих, уклоняться сластолюбия, сребролюбия и блудных помыслов, печали, тщеславия, презорства: одним словом, всех грехов и злых помыслов. И с такою решимостью приступи к обучению умному деланию и замечай внимательно, сколько раз в день, вопреки своей решимости, ты нарушишь заповеди и какими грехами, страстями и злыми помыслами уязвишься. Поревнуй той вдовице, которая умоляла судью день и ночь, и начни вопить ко Христу ежечасно за всякую заповедь, которую нарушишь, и за всякую страсть, за всякий злой помысл, которым будешь побежден. Присоедини к этому доброго советника — святое писание, и, проведя так немало времени, приди и научи меня, что ты увидишь в душе своей. Едва ли и сам ты не признаешь, что невозможно уместиться всему этому во внешнем молении, но только в умном делании. Ибо оно научает своего ревнителя всем этим тайнам и удостоверяет душу его, что, оставляя многое псалмопение, каноны и тропари, и обращая всю свою заботу на умную молитву, он не только не погубляет своего правила, но еще и умножает его. Как у ветхозаветного закона сила и хотение были в том, чтобы всех приводит ко Христу, хотя этим казалось и умалялся сам закон, так и многое пение отсылает делателя к умной молитве, а не распростирается на всю монашескую жизнь. Ибо и сам опыт научает такового, когда он, молясь, замечает как бы некоторое преграждение между ним и Богом, как бы медную стену, по пророку, не позволяющую уму ясно взирать к Богу в молитве, или внимать сердцу, в котором заключены все душевные силы и источник помыслов, как добрых так и злых.

Умное делание несомненно требует страха и трепета, сокрушения и смирения, и многого испытания священного писания и советования с единодушными братия-ми, но ни в каком случае не бежания и отрицания, а также и не дерзости, и не самочиния. Дерзкий и самонадеянный, стремясь к тому, что выше его достоинства и устроения, с гордостью поспешает к зрительной молитве. Охваченный тщеславною мечтою взойти на высокую степень, проникнутый сатанинским, а не истинным желанием, таковой легко уловляется диавольскими сетями. И что нам порываться к высокому преуспеянию в умной и священной молитве, которого по святому Исааку едва удостаивается один из десяти тысяч? Довольно, вполне довольно для нас, страстных и немощных, увидеть хотя след умного безмолвия, т. е., делательную умную молитву, которою прогоняются от сердца прилоги вражии и злые помыслы, в чем и состоит дело новоначальных и страстных монахов, через которое можно достигнуть, если Бог захочет, и зрительной или духовной молитвы. И не следует нам унывать от того, что немногие удостаиваются зрительной молитвы, ибо у Бога нет неправды. Только не будем лениться идти путем ведущим к этой священной молитве, т. е., делательною умною молитвою будем сопротивляться прилогам и злым помыслам. Идя этим путем святых, мы удостоимся и жребия их, хотя и не здесь на земле, как говорят святой Исаак и многие другие святые.

Умная молитва сопровождается различными телесными ощущениями, среди которых нужно отличать правильные от неправильных, благодатные от естественных и от происходящих от прелести. Ужаса и удивления достойно, говорит старец Василий, как некоторые, зная священное писание, не вникают в него. Другие же, и не зная и не спрашивая опытных, осмеливаются, полагаясь на собственный разум, приступать к умному вниманию и при этом говорят, что внимание и молитву нужно совершать в желательной области: это, говорят они, есть область чрева и сердца. Такова первая и самопроизвольная прелесть: не только молитвы и внимания не следует совершать в этой области, но и самую ту теплоту, которая происходит в час молитвы из похотной области в сердце, ни в каком случае не нужно принимать.

Впрочем, делателю умной молитвы полезно знать и то, что жжение или теплота иногда поднимается от чресл к сердцу и сама собою, естественным образом, если не сопровождается блудными помыслами. И это, по словам святейшего патриарха Каллиста, происходит не от прелести, но от естества. Если же кто-нибудь посчитает эту естественную теплоту за благодатную, то это уже будет, несомненно, прелесть. Поэтому подвизающийся должен не останавливать на ней своего внимания, но отгонять ее. Иногда же диавол, соединивши свое жжение с нашею похотью, увлекает ум в блудные помыслы. И это есть несомненная прелесть. Если же тело все разогревается, а ум остается чистым и бесстрастным, и как бы прикрепленным и погруженным в глубине сердца, начиная и оканчивая молитву в сердце, это есть, несомненно, от благодати, а не от прелести.

В другом месте старец Василий говорит о телесных ощущениях при умной молитве следующее: прежде всего по словам святейшего патриарха Каллиста приходит теплота от почек, как бы опоясующая их, и она кажется прелестью, но это не так: теплота эта не от прелести, но от естества, и есть последствие молитвенного подвига. Если же кто считает эту теплоту от благодати, а не от естества, то это несомненная прелесть. Но какова бы ни была эта теплота, подвизающийся должен не принимать ее, но отвергать. Приходит и другая теплота — от сердца, и если при этом ум впадает в блудные помыслы, это есть несомненная прелесть; если же тело все от сердца разогревается, а ум остается чистым и бесстрастным, и как бы прикрепленным во внутреннейшей глубине сердца, то это есть несомненно от благодати, а не от прелести. Зная все это, необходимо с самого начала приучать свой ум в час молитвы стоять сверху сердца и смотреть в глубину его, а не на половине сбоку и не на конце внизу. Следует это делать потому, что когда ум стоит сверх сердца и внутри его совершает молитву, тогда он как царь, сидя на высоте, свободно наблюдает плещущие внизу злые помыслы и разбивает их, как вторых вавилонских младенцев о камень имени Христова. При этом, будучи значительно удален от чресл, он может легко избежать похотного жжения, ставшего присущим нашей природе через преступление Адама. Если же кто собирает внимание к молитве на половине сердца, тогда или по оскудению сердечной теплоты или вследствие ослабления ума и притупления внимания от частого совершения молитвы, или же под влиянием возбуждаемой от врага брани, ум сам собою ниспадет к чреслам и против воли смешивается с похотною теплотою. Некоторые по крайней своей нерассудительности или, лучше сказать, по неведению, начинают творить молитву снизу на конце сердца при чреслах, и, таким образом, касаясь умом своим частью сердца, частью чресл, сами призывают к себе прелесть, как заклинатель змею. Другие же, страдая совершенно неразумием, не знают даже самого места сердечного и думая, что оно находится посреди чрева, дерзают там творить умом молитву — горе их обольщению!

Так же следует различать и теплоту в молитве, какая есть естественный дар, излиянный в сердце, как миро благоуханное через святое крещение, и какая привходит к нам от прародительского преступления, и какая возбуждается диаволом. Первая в одном только сердце с молитвою начинается и в сердце же заканчивает молитву, подавая душе успокоение и духовные плоды. Вторая от почек имеет начало и к почкам оканчивает молитву, причиняя душе жесткость, студеность и смущение. Третья, возникши от смешения с похотным жжением, распаляет члены и сердце блудным сладострастием, пленяет ум скверными помыслами и влечет к телесному совокуплению. Внимательный все это скоро распознает и заметит: время, опыт и чувство все ему сделают ясным. Священное писание говорит: "Господи, не доброе ли семя сеял еси? откуду убо возрастоша плевелы?" Невозможно не вкрадываться злу в доброе: так и со священным умным деланием сплетается прелесть как плющ с древом. Возникает прелесть от самомнения и самочиния и врачеством для нее служат смирение, исследование писаний и духовный совет, но не уклонение от обучения умному деланию. Ибо, по словам святого Григория Синаита мы не должны ни бояться, ни сомневаться, призывая Бога: ибо, если некоторые и сбились с пути, повредившись умом, знай, что они потерпели это от самочиния и высокоумия. Причина же высокоумию, с одной стороны, безрассудный и безмерный пост, когда постящийся думает, что он совершает добродетель, а не ради целомудрия постится; с другой стороны уединенное жительство. Устраняя первую причину, святой Дорофей говорит: "Безмолвствующий должен всегда держаться царского пути, ибо неумеренность во всем легко сопровождается самомнением, за которым следует прелесть". Уничтожая же вторую, говорит: "только сильным и совершенным подобает единоборствовать с бесами и извлекать на них меч, который есть слово Божие".

Самый способ и действие прелести состоят, во-первых: во вражием приобщении в похоти внутренних чресл, и, во-вторых: в призраках и мечтании ума. Предостерегая от первого, святой отец говорит: хотя враг и преобразует естественное движение чресл, как бы в духовное, вместо духовной теплоты, возбуждая свое жжение, и вместо веселия, принося бессмыслен- ную радость и заставляя принимать свою прелесть за действие благодати, но время, опыт и чувство изобличают его обман. Указывая на вторую опасность, святой отец учит так: ты же, когда безмолвствуешь, ни в каком случае не принимай, если что-нибудь видишь чувственно или умно, внутри или вне себя: образ ли Христов или ангелов, или святого, или свет, или огонь и прочее. Здесь снова оживет возражатель и обвинит в прелести умное делание. Ибо они думают, что прелесть не примешивается внешнему пению. Однако да будет известно, что во всем: в пении ли, в молитве ли, прелесть имеет одинаковое место при неискусстве делателей, как говорит святой Иоанн Лествичник: "испытаем и посмотрим, и измерим, какая нам в пении сладость прибывает от блудного беса и какая от живущей в нас благодати и силы". И в другом месте: "поя и молясь, наблюдай приходящую сладость, как бы она не оказалась растворенною горькими отравами". Итак, ты видишь, что прелесть может одинаково постигнуть как поющих, так и проходящих молитву: но так как не знающие умного делания имеют одно только опасение, как бы им выполнить песенное правило, о злых же помыслах и похотном кипении они не доискиваются, то они и не знают, когда похотная часть сама вскипает, и когда возбуждается вражиим приобщением, и как всего этого избегнуть. Они сражения слышат и раны получают, но кто их враги, и ради чего они воюют, этого не ведают. Познав из сказанного, что не умное делание бывает причиною прелести, но одно только наше самочиние и высокоумие, не следует нам убегать умной молитвы: ибо она не только не вводит нас в прелесть, но, напротив, открывает нам умные очи к ее познанию и уразумению, чего мы никогда не могли бы достигнуть, если бы не обучались этому священному умному деланию, хотя бы кто был и великий постник и безмолвник.

* * *

Ознакомившись с учением об умной молитве старца Василия, обратимся теперь к учению о том же предмете старца Паисия Величковского. Как было уже сказано, старец Паисий вынужден был выступить со своим сочинением ради предостережения своих братий от распространившихся в то время нападок на умную молитву, хотя и сознавал, что поставленная им себе задача превосходит силу его разумения.

"Дошел до меня слух, пишет он, что некоторые лица монашеского звания, основываясь лишь на песке собственного суемудрия, осмеливаются хулить божественную Иисусову молитву, умом в сердце священнодействуемую. Вооружает их на это, смею сказать, враг, чтобы их языками, как собственным орудием, опорочить это божественное дело и слепотою их разума омрачить это духовное солнце.

И так я, прах и пепел, преклонив мыс-ленные колена сердца моего пред неприступным величием Божественной славы Твоей, молю Тебя, единородный Сыне и Слове Божий, просветивший слепорожденного, просвети и мой омраченный ум, даруй душе моей Твою благодать, да будет сей мой труд во славу имени Твоего и в пользу тем, кто хочет через умное делание молитвы духом прилепляться Тебе и всегда носить в сердце своем Тебя, а также и во исправление тех, кто по крайнему своему невежеству дерзнули похулить это божественное делание!" Далее следует изложение учения об умной молитве в шести главах.

В главе первой старец пишет о том, что умная молитва есть делание древних святых отцов и защищает ее против хулителей этой священной молитвы. Да будет известно, что это божественное делание было постоянным занятием древних богоносных отцов наших и просияло как солнце во многих местах пустынных и в общежительных монастырях: Синайской горе, в Египетском ските, в Нитрийской горе, в Иерусалиме и окружающих его монастырях — словом, на всем востоке и в Царьграде, и во святой горе Афонской, и на островах морских, в последние же времена и в Великой России. Этим умным деланием священной молитвы многие из богоносных отцов наших, воспламенившись Серафимским огнем к Богу и ближнему, соделались строжайшими хранителями заповедей Божиих и удостоились стать избранными сосудами Святого Духа. Многие из них, побуждаемые сокровенным божественным вдохновением, написали об этой божественной молитве, в согласии с божественным писанием ветхого и нового завета, книги святых своих учений, исполненные премудрости Святого Духа. И они это сделали по особому Божьему промыслу, чтобы как-нибудь в последующие времена не пришло в забвение это божественное дело. Но из написанных ими книг многие, Божиим за грехи наши попущением, истреблены сарацинами, овладевшими греческим царством, другие же милостью Божией сохраняются и до нашего времени. На это божественное умное делание и хранение сердечного рая никто из правоверующих не дерзал когда-либо произнести хулу, но всегда все относились к нему с великим почтением и крайним благоговением, как к вещи, исполненной великой духовной пользы.