Редакция Б2 Московский свод 1479 г. Сии бо государи рода Владимеря Святославича, сродника Борису и Глебу . Святого корени отрасли, Богом насажденнаго сада цветы прекрасныи, въспитани быша в благочестии и в молитве с всяцем наказании духовнем. От самых пелен Богом възлюблени. О церквах Божиих велми печахуся, пустошных бесед не творяху, срамных глагол не любяху, злонравных человек отвращашеся, а с благими всегда беседоваша, божественых писаний всегда в умилении послушаше. Сей убо благоверный великый князь Дмитрей . корень святаго и Богом насажденнаго саду отрасли благоплодныя и цвет прекрасный, великого князя Володимера .., сродник же бе новых чюдотворець Бориса и Глеба. Въспитан же бысть в благочестии и славе, со всякыми наказании духовными и от самех пелен Бога възлюби. Еще же млад сыи възрастом, но духовных прилежа делесех, и пусглагол не любляше, злонравных человек отвращашеся, а с благыми всегда бесесо умилением послушаше. О церквах Божиих велми печашеся … Ратным же в бранех страшны являшеся. Многи враги, въстающих на нь, победишя, в всех странах славна имя имяше . А по браце целомудрено живяста, смотряющи своего спасениа. В чистой совести, и крепости, и разума предержа земное царство[801] и к небесному приближаяся. Плоти угодиа не творяше, съблюдающи тело свое по браце чисто и греху непричястно. Государьский бо сан дръжа, а посту и молитве прилежаще, честь и славу[802] от всего мира приимаста, а крест Христов на раме своем ношаста. А святыя дни святого поста чисто храняще, а по вся святыя посты причащастася святых пречистых таин. Ратным же в бранех страшен являшеся, многы же врагы, въстающая на нь, победи .., и во всех странах славно имя его бяше. По браце же целомудрено живяста, смотряюще своего спасения. В чистей совести и крепости разума предержа земное царство и к небесному приближаяся. Плоти угодия не творящи . Соблюде же и по браце тело свое[803] чисто и греху непричастно … Аще бо царскый сан держаше, а посту и молитве прилежаше … Честь и славу от всего мира приемля, а крест Христов на рамо ношаше. Божественныя дни поста в чистоте храняше и по вся недели святых таин причащашеся. И многи труды и победы по правой вере показаша. А с погаными половци чясто биашася за святыа Божиа церкви и за православную веру (341—343). Многы же труды и победы по правоверной вере показа, с погаными бьяся за святыя церкви и за все православное християнство[804].

Существует один признак, по которому определяется старшинство летописного «Слова о житии» перед Похвалой роду рязанских князей. «Слово о житии» буквально пронизывает идея утверждения царского достоинства великого князя Дмитрия Ивановича, поэтому оно насыщено понятиями соответствующего значения: «царь», «царь Русский», «всей земли государь», «царский сан», «царская багряница», «царский венец», «царский престол» и т. д. Обратим внимание на следующие возвышенные выражения: «прием скипетры всея Русскыя земля и настолование земнаго царства», «предержа земное царство и к небесному приближаяся». Составитель Похвалы роду рязанских князей старательно избегает «царственной» символики и не ставит рязанских князей в один ряд с владыками мира, но в двух случаях его выражения повторили тексты «Слова о житии», в соответствующем стиле рисующие образ «государя всей земли»: «предержа земное царство и к небесному приближаяся» (301) и «честь и славу от всего мира приимаста» (301). Более естественно эти слова, конечно, подходят для характеристики «самодержца всея Русскыя земли».

Но имеется способ выяснения взаимоотношения между «Словом о житии» Дмитрия Ивановича и Похвалой рязанским князьям, надежность которого не вызывает сомнений. Суть подхода состоит в изучении истории текста «Слова о житии» в процессе движения его в составе различных летописных сводов, а затем сравнения развернувшейся картины с Похвалой роду рязанских князей. Если Похвала будет содержать чтения позднего летописного памятника, то, естественно, она не могла являться источником «Слова о житии» при его составлении, а сама была написана под влиянием позднего варианта «Слова».

Старшие тексты «Слова о житии» Дмитрия Ивановича содержатся в Софийской I и Новгородской IV летописях. Легко заметить, что Похвала роду рязанских князей сближается с традицией Софийской I летописи, но для большей убедительности мы будем производить сравнение с обеими старшими редакциями. В результате становится очевидной близость Повести о Николе Заразском к Московскому своду 1479 г. Так, в Софийской I и Новгородской IV читается: «ратным же всегда в бранех страшен бываше», в Московском своде текст сокращен и переделан: «ратным же в бранех страшен являшеся» — и в том же виде воспроизведен в Повести о Николе. Вместо слов «к небесному присягая» (Софийская I и Новгородская IV) в Московском своде читается «к небесному приближаяся» — то же и в Повести. Фраза «и по браце совокупления тело свое чисто же соблюде» (Софийская I и Новгородская IV) в Московском своде после сокращения и перестановки слов выглядит иначе: «соблюде же и по браце тело чисто», что и запечатлелось в Повести о Николе Заразском[805].

В рассмотренном фрагменте каждая из редакций Повести имеет свои дефекты. В редакции А (301) пропущено «чисто» после слов «по браце», в Б2 (342) вместо «царство» написано «государство». Но одна ошибка свойственна только редакциям Бх и Б2, именно: в фразе «честь и славу от всего мира приимаста» указанные редакции опускают слова «и славу». Это является еще одним свидетельством существования у Бх и Б2 общего протографа.

Заключительный эпизод Повести — о вокняжении в Рязани Ингваря Ингоревича—также основан на летописном известии (1238 г.):

Редакция Б2 Московский свод 1479 г. Благоверный великий князь Ингаварь Ингоревичь . приде во град Резань и сяде на столе отца своего великого князя Ингоря Святославича. И обнови землю Резанскую, и церькви постави, и монастыри согради, и пришелцы утеши, и люди многи собра. И бысть радость крестьяном, их же избави Бог рукою своею кърепкою от безбожных тотар. Князь великий Ингеварь Ингоревичь отпусти кир Михаила на отца его отчину, на Пронеск, Всеволода Пронского (321). Ярослав же, сын великого князя Всеволода Юрьевича, пришед седе на столи в Володимери. И обнови землю Суждальскую и церкви очистив от трупия мертых и кости их съхранив, и пришелци утеши, и люди многи собра. И бысть радость велика християном, их же избави Бог рукою своею крепкою от безбожных татар. Тогда же Ярослав даст брату своему Святославу Суздаль, а другому дасть брату Иоану Стародуб[806].

Фрагмент имеет ближайшие параллели именно с Московским сводом 1479 г., потому что в Новгородско–Софийских летописях известие вообще отсутствует, а в Московский свод оно проникло из Троицкой (но в самой Троицкой летописи, судя по Лаврентьевской, текст имел отличия[807]).

Сравнение Повести с выявленным летописным источником показывает, что наибольшее количество искажений в тексте рассмотренного фрагмента имеется в редакции А (301): пропущено имя Ингваря Ингоревича, в словах «люди многи» опущено «многи», вместо «тотар» написано «зловернаго царя Батыя».

Итак, в результате сопоставлений с летописями различных традиций мы пришли к выводу, что в Повести о Николе Заразском использован Московский свод 1479 г. Этот памятник известен в трех списках: Уваровском 20—30–х годов XVI в. (ГИМ, собр. А. С. Уварова, № 1366 (40) — издан в XXV томе ПСРЛ), Эрмитажном середины XVIII в. (РНБ, Эрмитажное собр., № 416б — при издании XXV тома ПСРЛ по нему восполнены тексты утраченных листов Уваровского списка), Архивский конца XVII — начала XVIII в. (РГАДА, ф. 181 (Собр. МГАМИД), № 20 — так называемая Ростовская летопись), в котором текст Московского свода соединен с летописью Дубровского (доходящей до 1539 г.) и местами выправлен по Никоновской летописи[808]. Источник Повести о Николе вряд ли может быть сближен с Уваровским списком, пропуски и искажения которого нам пришлось в процессе анализа исправлять по другим спискам, и тем более с очень поздней Эрмитажной рукописью, в которой ошибочных чтений еще больше. А вот с Архивским списком параллели в Повести о Николе действительно находятся. Первый такой признак обнаруживается в рассказе о крещении князя Владимира. Во всех летописях современные Владимиру византийские императоры называются «цари Василий и Константин». В Архивском списке (под влиянием Никоновской летописи) цари названы «греческими» и добавлено, что они являются сыновьями царя Романа, внуками Константина Багрянородного, правнуками Льва Премудрого (Арх., № 20, л. 37)[809]. Эти сведения заимствованы из статьи «Царие, царьствующии в Констянтине граде, православнии же и еретици», которая, кстати, находится среди вводых статей Никоновской летописи. В Повести о Николе (282) императоры Василий и Константин также названы «греческими», затем в результате обращения к статье «Царие царьствующии» раскрыто прозвище Багрянородного — «Порфирогенит», переданное в разговорной огласовке — «Парфиенитос». Другое сближение с Архивским списком, вернее, с его протографом наблюдается при описании разорения Рязани: «и не бе в ней ничто благо видети, токмо дым, и земля, и пепел» (317). «Дым и земля» читаются в Московском своде (и Софийской I), в Новгородской IV еще добавлено — «персть, прах и пепел». Таким образом, в Повести слились чтения Московского свода и Новгородской IV летописи, а эти источники как раз и скомпилированы в Архивском списке. Данное замечание, правда, ослабляется тем обстоятельством, что в Архивском списке Повесть о разорении Москвы Тохтамышем передана по Новгородской IV летописи и в таком виде влиять на Повесть о Николе Заразском явно не могла. Поэтому можно только осторожно предположить, что составитель Повести, вероятно, имел возможность пользоваться такими источниками, как Никоновская летопись, Московский свод 1479 г. и Новгородский свод 1539 г. (летопись Дубровского) в то время, когда они еще не были объединены в одном памятнике, — а это было возможно только в период правления митрополита Макария (1542—1563).

Но и открытие того бесспорного факта, что Московский свод 1479 г. являлся источником Повести о Николе Заразском, уже дает многое для решения проблемы происхождения Повести. Во–первых, отсюда следует, что Повесть о Николе не могла возникнуть ранее конца XV в. Следует, впрочем, заметить, что написание имени князя Александра Ярославича с прозвищем «Невский» (во всех редакциях Повести) свидетельствет о еще более позднем времени возникновения Повести: на официальном уровне Александр Ярославич назван «Невским» впервые в Никоновской летописи (под 6800 и 6903 г.) — т. е. только в конце 20–х годов XVI в.; но широкое распространение прозвище «Невский» получило лишь после канонизации князя Александра Ярославича в конце 40–х годов XVI в. Учитывая данное обстоятельство, приходим к выводу, что Повесть о Николе Заразском не могла быть составлена ранее середины XVI в.

Во–вторых, мы получили строгое текстологическое обоснование схемы взаимоотношения редакций Повести: редакции Бх и Б2 восходят к одному протографу (редакции Б), в котором, наравне с редакцией А (и независимо от нее), отразился оригинал Повести. В–третьих, использование в обеих частях Повести однородного летописного источника, более того, наличие в первой части фразы из плача Ингваря (переделанного из плача княгини Евдокии) — свидетельствуют об одновременном создании обеих частей памятника и их принадлежности одному автору. Впрочем, на последнем тезисе следует остановиться подробнее.

Не приходится сомневаться, что доминирующей темой Повести является прославление местночтимой иконы св. Николая Чудотворца. Первая часть Повести целиком отвечает этой главной цели. Корсунская икона с самого начала объявляется «чудотворной». Ее значительность определяется такими фактами, как соседство с корсунской церковью апостола Иакова, в которой принял крещение святой князь Владимир Святославич, и с «красной полатой», предназначенной для пиров византийских императоров. Перенос иконы в Рязанскую землю предопределен «великим святителем» Николаем Чудотворцем с характерным напутствием: «Тамо хощу быти, и чюдеса творити, и место прославити». Чудотворения от иконы начинают проявляться еще в Корсуне (исцеление ослепшего Евстафия), во время же путешествия образ Николы «нача великие чюдеса творити», а в Новгороде исцелил тяжело заболевшую жену Евстафия. Уведав о «великих и преславных чюдесах», спешит поклониться иконе рязанский князь Юрий Ингоревич. Основание Никольского храма в Рязанской земле окружено ореолом значительности: его строит рязанский великий князь Юрий и освящает местный епископ Евфросин. Внесение в Повесть легенды о Федоре и царевне Евпраксии очевидным образом преследует цель осмыслить название «Заразской» иконы и самого места нахождения храма. Во второй части Повести, несмотря на ее преимущественно воинский характер, тема Заразской иконы и церкви постоянно находится в поле внимания автора. Рассказ начинается с того, что описываемые события происходят в 12–е лето «по принесении чюдотворного Николина образа ис Корсуня». Вновь повторяется легенда о смерти князя Федора и царевны Евпраксии. Перед сражением рязанские князья молятся в городском соборе «великому чюдотворцу Николе». В конце Повести рассказывается о захоронении Федора, Евпраксии и Ивана Постника у «великого чюдотворца Николы Корсунского» и вновь объясняется, почему икона называется Заразской. А завершается Повесть родословным перечнем служителей «великого чюдотворца Николы Заразского»[810] — окончательно раскрывающим основную идею произведения и среду, из которой вышел его автор.

Род никольских попов, начинающийся именами Евстафия и его сына, второго Евстафия, очевидным образом связан с первой частю, где названы те же лица. Вместе с тем, несмотря на крайнюю лаконичность перечня служителей церкви Николы Заразского, в нем обнаруживается достаточно редкий лексический элемент, соотвествующий как раз воинскому сюжету второй части Повести: в родословном перечне утверждается, что потомки Евстафия служили 335 лет «непременно» (321), а в эпизоде об осаде Рязани татарами рассказывается, что защитники города бились также «непременно»[811] (в отличие от Батыева войска, которое «переменяшеся»). Вообще язык обех частей Повести один и тот же, несмотря на различие тематики. В первой части Евстафий «нача ужасатися», а потом «скорбети и плакатися», во второй части уже Батый «нача велми скръбети и ужасатися», Юрий же «нача плакатися», а Ингварь «плачася безпрестано». В первой части Федор «испущал слезы от очию, яко струю», во второй части у Ингваря «слезы от очию, яко поток течаше». «Великий чюдотворец Никола Корсунский» называется так и в первой части, и во второй, и в перечне служителей Никольской церкви. В обеих частях Батый непременно фигурирует как «безбожный царь», Евпраксия — «царска рода», Федор — «благоверный», а храм Николы воздвигнут в некоей «области». Описание самоубийства Евпраксии в двух частях вообще доходит местами до полного тождества: