Монахи Нитрийской пустыни встретили насколько умели торжественно знатную римскую гостью и знаменитого писателя и богослова. И настолько велик был подвижнический энтузиазм Павлы, что она со своей свитой молодых девушек (из Рима она уехала с несколькими десятками юных римлянок, желавших посвятить себя иноческой жизни) приняла было решение самой поселиться среди анахоретов Нитрии. "Удивительный пыл и твердость, едва вероятная в женщине! Забывши пол и слабость телесную, она желала обитать со своими девушками среди стольких тысяч монахов. И может быть, при общем согласии, выполнила бы свое намерение, если бы еще большее тяготение к святым местам не  отвратило  ее  от этого".

Вернувшись из Египта в Палестину, они, как на постоянном месте жительства, остановили свой выбор на Вифлееме. Иерусалим, со всеми своими святынями, не мог привлекать к себе этих людей, искавших душевного покоя и даже чисто внешней тишины после Рима: город Давида жил той же кипучей жизнью больших центров, как и остальные столицы десятков других государств, слившихся теперь в единое  тело  Римской Империи.

"Если бы места Распятия и Воскресения не находились в многолюднейшем городе, где есть и курия, и казармы, и публичные женщины, и комедианты, и шуты и все вообще, что обыкновенно бывает в других городах, или если бы этот город только и посещался, что толпами монахов, то всем монахам, разумеется, оставалось бы только желать для себя подобного обиталища. В данное же время было бы в высшей степени неразумно отрекаться от мира, оставлять отечество, бежать городов, признавать себя монахом, а с тем вместе жить в еще большем многолюдстве, чем жил бы на родине. Сюда стекается народ со всего света. Город полон людьми всякого рода, и происходит такое стеснение обоих полов, что здесь принужден бываешь выносить то, чего в другом месте избегал хотя бы отчасти".

Кругом же Иерусалима, как странный контраст с его многолюдством,

Богом сожжена,  Безглагольна,  недвижима

лежала отверженная страна,  которая уже в то время постепенно превращалась в пустыню.

"Едва малые следы руин различаем на месте сильных некогда городов. Силом, где была скиния и ковчег завета, едва являет основание алтаря; Гива — родина Саула — разрушена до основания; Рама и Бефорон и другие славные города, построенные Соломоном, стали  теперь  малыми  деревушками".

Даже самый Иерусалим во времена Иеронима был уже не тем городом, с которым иудеи связывали свое героическое прошлое. История последних веков этого места, священного и проклятого в одно и то же время, была ужасна. Разоренный еще Титом, окончательно разрушенный и потерявший имя свое при Адриане (он был переименован в Элию Капито-лину после вторичного иудейского восстания), Иерусалим должен был выносить еще новые проявления негодования и пренебрежения со стороны цезарей, ревнителей язычества, — и это уже не как центр иудейского культа, а как средоточие религиозных памятников христианства. "От времени Адриана и до Константина, в течение почти ста восьмидесяти лет, на месте Воскресения совершалось поклонение идолу Юпитера, а на скале, где некогда был распят Христос, стояла мраморная статуя Венеры: гонители думали, что уничтожат в нас веру в крест и воскресение, если идолами осквернять святые места. Даже наш Вифлеем, царственнейшее место на земле, где — как псалмопевец поет — "Истина над землею взошла", — этот Вифлеем осеняла роща Фамуза, т. е. Адониса, и в пещере, где некогда плакал малютка Христос, оплакивался любовник Венеры". Константин восстановил для христиан в прежней чистоте их святыни, но евреи и во времена Иеронима были так же отторгнуты от своего Сиона, как сотни лет назад. "Но даже до сего дня вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим, кроме как только для сокрушения. И они покупают за деньги, чтобы им позволено было оплакивать гибель царства своего, так что те, кто некогда покупали кровь Христа, теперь должны покупать свои слезы: самое рыдание не безвозмездно для них. Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ, стекаются отжившие век женщины и старики в лохмотьях, подавленные тяжестью лет, телами и обличьем своим свидетельствующие о гневе Божьем. Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви Воскресения Христова орудие его казни и с горы Олив (Елеонской) сияет знамя креста, на развалинах храма своего терзает  грудь  свою  жалкое  племя,  — жалкое,  но  не вызывающее сожаления. Слезы текут по щекам, худы и бледны руки, спутаны волосы, а воин требует платы, чтобы не мешать им плакать долее. И кто же усомнился бы, видя это, "в дни скорби и тесноты, в дни опустошения и разорения, в дни тьмы и мрака, в дни трубы и крика" (Соф 1, 15-16). Потому что есть у них и трубы во времена плача, и — согласно пророку — голос торжества превратился в стон печали. Взывают над пеплом святилища своего, над разрушенным жертвенником, над когда-то крепкими городами, над высокими зубцами храма, с которых некогда свергли они Иакова, брата Господня". Библейская способность создавать массовые сцены потрясающего трагизма, как можем видеть, не была потеряна евреями и в христианскую эпоху. По уже указанным причинам избегая Иерусалима, Иероним, Павла и их спутники поселились в Вифлееме. Здесь, казалось, должна была найти свое осуществление та идиллия, которую рисовал себе Иероним перед бегством из Рима. "В этой обители Христовой... все — простота, и кроме пения псалмов, всегда молчание. Куда бы ни обратился ты, — пахарь, налегая на плуг, напевает "аллилуя", жнец в поте лица развлекается псалмами, и виноградарь, кривым ножом подрезая лозы, поет что-нибудь из пророка Давида. Таковы стихи в этой стране, таковы любовные мелодии, как их называют, таков крик пастухов и орудия земледелия". Это лирическое изображение, конечно, не совсем отвечало действительности, скорее служа для автора упражнением в художественном описании, но основной элемент глубокого покоя, господствовавшего в небольшом палестинском местечке, передан несомненно верно.

 IX

В Вифлееме Павла основала монастырь и странноприимный дом. Иероним взялся за продолжение своих ученых трудов, за детальное изучение еврейского языка. Как всегда изысканный в своей речи, он и об этом сообщает не без некоторой стилистической грации: "Мы основали в этой области монастырь и гостиницу, чтобы случайно Иосиф и Мария, придя в Вифлеем, опять не оказались бы без крова". "С каким трудом, с какими издержками я достал себе Бар-Анину (имя раввина, с которым Иероним занимался изучением еврейского языка. — А. Д.) — ночного учителя. Он боялся своих, и являл для меня второго Никодима".

Здесь, в Вифлееме, и были написаны наиболее капитальные и ценные труды святого. Мы остановимся на них подробнее, потому что вифлеемский период жизни Иеронима важен преимущественно в отношении духовного творчества, событий же внешний жизни, как и естественно ожидать, на него приходится несоответственно мало с его продолжительностью в 35 лет. Первыми палестинскими работами Иеронима были комментарии на послания ап. Павла (к Филимону, Галатам, Эфессеям и Титу). Второй из этих комментариев интересен в том отношении, что чуть не сделался предметом недоразумения и враждебности между Иеронимом и Августином. Как известно, во второй главе послания к Галатам находится описание ссоры апостолов Петра и Павла из-за того, что первый требовал соблюдения иудейского закона между прочим и от уверовавших язычников. Павел уличил старшего апостола в лицемерии, так как и сам Петр часто не соблюдал этого закона. Поставленный в необходимость толковать данное место и в то же время желая придать менее соблазнительный вид всему происшествию, Иероним объяснил спор апостолов заранее условленной и затем нарочно разыгранной сценой в поучение язычников и иудеев. Согласие апостолов было спасено, но зато пострадала искренность их поступков. Нравственно более чуткий Августин тотчас заметил всю неуместность подобного объяснения и написал Иерониму чистосердечно и мягко свое возражение. Письмо к несчастию не дошло по назначению, между тем списки с него быстро распространились по многим местам и попали, наконец, кружным путем в руки самого Иеронима. Это заставило последнего предполагать, что Августин делает нападение на него без предупреждения, и он только после нескольких разъяснительных и извиняющихся посланий Августина внутренне примирился с ним (хотя в спорном вопросе продолжал настаивать на своей точке зрения).

После упомянутых трудов по новозаветной экзегезе Иероним перешел к занятию тем, в чем видел более надобности и где его разнообразные знания могли найти лучшее применение. Вполне овладев к тому времени еврейским языком, он покинул область Нового Завета и всецело отдался изучению вопросов, связанных с Ветхим. Трудность подобного предприятия должна была только еще увеличивать усердие самолюбивого ученого. Он сам писал однажды: "Третий (пророк, именно Иезекииль) имеет начало и конец до того темные, что евреям эти части вместе с первыми главами Бытия до тридцатилетнего возраста запрещено читать". Естественно, ему должна была льстить возможность восторжествовать над темнотой пророческого слова и тайнами Моисея, — и вот мы видим почти целые 35 лет отданными (с перерывами, правда) на перевод и изъяснение Ветхозаветного канона. Подход к работе был опять-таки замечателен и свидетельствовал о врожденном такте ученого. Иероним взялся прежде всего не за интерпретацию, не за комментарии — он пишет "Книгу о еврейских именах" (в Библии), "О положении и названиях еврейских местностей", наконец — "Еврейские исследования на книгу Бытия". Эта серия работ, несмотря на многие несовершенства, естественные для тогдашнего времени, представляла из себя явление несравненной важности в деле изучения Библии. В археологическом отношении вторая книга и до сих пор имеет высокую ценность, — так что из описанного выше благочестивого путешествия по св. местам Иероним сумел сделать вместе с тем и ученую экскурсию, обогатившую его обильным материалом для последующих изысканий в избранной им области. Он сам понимал важность своих писаний, и не без гордости мог говорить в предисловии к трактату "О еврейских именах": "Сейчас у меня на руках книга еврейских исследований — труд совершенно новый и до сих пор у греков и латинов неслыханный". По роковому закону, как и всякая новизна, эти труды Иеронима опять встретили ожесточенную критику. Его упрекали в неуважении к переводу LXX, в ученом самомнении, — и он опять должен был заявлять, что ничего не имеет против пользования старыми, признанными церковью, текстами. Он работает только для людей с высшими запросами знания. "Иноземные товары привозятся только для любителей; простой народ не покупает бальзама, перца и фиников", — иносказательно объяснял святой. И в сознании своей оскорбленной правоты он добавлял: "Я не покушаюсь подыматься высоко, но во всяком случае думаю, что возвышаюсь над пресмыкающимися".

Затем последовали толкования на псалмы, переводы из Оригена (Гомилии на еванг. Луки) и два жизнеописания — благочестивого монаха Малха и св. Илариона. В это же время Иероним нашел в Кеса-рийской библиотеке знаменитые "Гекзаплы" Оригена, т. е. ветхозаветный текст Библии, переписанный в шести (в некоторых частях даже более) параллельных столбцах, причем первые два были заняты еврейским текстом (переданным в одном случае еврейскими, а в другом греческими буквами), затем в остальных столбцах шли различные, известные во времена Оригена, переводы Библии на греческий язык (между прочим и перевод LXX). Этот колоссальный кодекс давал возможность выверять еврейским подлинником каждое слово любого перевода и, кроме того, самому быть обеспеченным (при самостоятельном переводе) от риска сделать какой-нибудь промах. Для Иеронима свод Оригена являлся ни с чем несравнимым сокровищем, и он немедленно  же принялся за использование его. Теперь один за другим появляются переводы Псалтири, Книги царств, Иова, Пророков, затем Соломона, Эздры и Пятикнижия. Весь перевод Библии был закончен приблизительно в 15 лет и послужил основой к возникновению Вульгаты — Библии католической церкви, образовавшейся из смешения с течением времени Иеронимова текста с текстами более древних латинских переводов,  так назыв.  Italae.

Перемежаясь с этой многолетней ученой работой святого шли комментарии к Ветхому Завету (именно к труднейшей для понимания его части — Пророкам), — труд еще более грандиозный по размерам и времени, потребовавшемуся на его завершение. Сделавши первоначальную пробу на меньших пророках, Иероним затем уверенно взялся за главнейших и в то же время наиболее темных. Над этими комментариями он работал 30 лет, и над одним из последних ("Толкования на Иеремию") застигла его смерть. При указанной длительности и частых перерывах, и эти творения святого не могли быть однородными со стороны совершенства в своем выполнении. В значительной мере вредила Иерониму, кроме упомянутых внешних причин, и воспринятая от александрийской школы склонность к аллегорическим толкованиям, но нельзя отрицать однако, что по отношению к местам и авторам, требовавшим особого внимания, Иероним проявлял всю серьезность толкователя, подходя к ним с должной возвышенностью понимания и во всеоружии своих знаний святоотеческой экзегезы. Кроме того, рассеянные там и здесь замечания, касающиеся современности и древностей, придают комментариям интерес не только богословский, но и исторический.