Нагруженный верблюдъ только на коленяхъ съ трудомъ могъ протискиваться сквозь низыя, тесныя iерусалимскiя врата, именуемыя «Игольныя уши», но еще труднЬе, несмотря на все усилiя, мыслителю, богатящемуся «лжеименнымъ разумомъ» (I Тим. VI, 20) войти въ Царстае Божте истины и духовной свободы: «Господь есть Духъ, а где Духъ, тамъ свобода» (II Кор. III, 17). «Если пребудете въ слове Моемъ, то вы истинно Мои ученики и познаете истину, и истина сделаетъ васъ свободными» (iоан. VIII, 31–32).

Основываясь на законе динамичности знашя по причине его органической связи съ духовной сферой, Киреевскш предполагаете, что и упадокъ «самобытной русской образованности», хотя произошелъ и при неблагопрiятныхъ внешнихъ условiяхъ, но и «не безъ внутренней вины человека». «Стремлеше къ внешней формальности, которое мы замечаемъ въ русскихъ раскольникахъ, даетъ поводъ думать, что въ первоначальномъ направленш русской образованности произошло некоторое ослаблеше еще прежде петровскаго переворота» (II, 327). Здесь важно отметить, что начало упадка Киреевскш относитъ къ XV и XVI векамъ, что совпадаете съ началомъ упадка духовнаго дЬлашя, согласно и нашему изследовашю.

Итакъ, Киреевскш положилъ начало новой одухотворенной философш «цельности духа», которая могла бы стать основашемъ для развитая самобытной русской культуры.

Въ его лице русское самосознаше достигаете уже своего полнаго раскрытая. Русская мысль освобождается оте многовекового плена чуждыхь ей начале, выходите на самостоятельный исконный путь, обращаясь ке истокаме своего возникновешя. Она возвращается ве «отчш доме». Но Киреевскш не успеле совершить задуманный име труде — написать философiю, оне положиле лишь ея основаше и указале путь. Смерть унесла его ве расцвете его силе. Оне погребене ве Оптиной Пустыни рядоме со старцеме Львоме. Стареце Макарш легь здесь же вскоре. Все, что совершалось ве Оптиной, имеете таинственный смысле. Саме Митрополите Филарете удивился, какой чести удостоился Киреевскш (Жизнь К–го была подтверждешемъ его учешя. «Сердце, исполненное нежности и любви, говорите о неме близко его знавшш Хомякове, уме, обогащенный всеме просвегцешемъ современной наме эпохи, прозрачная чистота кроткой и беззлобной души, какая–

В. Киреевскаго»… (Русскш Бюграф. Словарь. СПБ. 1897, стр. 695.). Писатели и философы следующаго поколешя, хотя и посещали Оптину, но подлиннаго ея духа уже не охватывали.

Могло казаться, что продолжателемъ дела Киреевскаго былъ В. Соловьевъ. И, действительно, въ своей магистерской диссертащи «Кризисъ западной философш» онъ взялъ у Киреевскаго целикомъ его мiровоззреше: «синтезъ философш и религш, взглядъ на западную философт, какъ на развитте ращонализма, идеи о цельности жизни, о метафизическомъ познанш. Но онъ исключилъ все руссие месаансюе мотивы и западной мысли противоставилъ не русское православiе, а туманныя умозрешя (не хриспанскаго) Востока». И въ дальнейшемъ творчестве Вл. Соловьевъ остается не только вне «любомудрiя св. Отцовъ», но и вне православiя: онъ мнилъ себя выше исповедныхъ раздЬленш и говорилъ о себе, что онъ скорее протестантъ, чемъ католикъ. Онъ прiемлетъ идею спасешя по протестантски: не отъ дЬлъ, а отъ веры. Отсюда отрицаше духовнаго дЬлашя: «греши постоянно и не кайся никогда» Мочульскш. Вл. Соловьевъ. II изд., Парижъ 1951 г., стр. 52 и 254). Естественно, что познаше истины уже не связывается съ состояшемъ моральной сферы и съ цельностью духа, какъ у Киреевскаго. И Соловьевъ, благодаря исключительному своему вл!яшю на современниковъ, использовавъ вначале идеолопю Киреевскаго, отвелъ затемъ пробуждающуюся русскую релипозную мысль отъ того пути, который указывалъ ей этотъ последнш.

У Достоевскаго въ «Братьяхъ Карамазовыхъ» мы находимъ лишь внешнее описаше, сходное съ виденнымъ имъ въ Оптиной Пустыни. Старецъ Зосима вовсе не списанъ со старца Амвроая, какъ полагали некоторые.

Сердцемъ ближе другихъ къ Оптиной былъ Леонтьевъ, тайный постриженникъ ея. Тамъ жилъ онъ несколько летъ, тамъ сложилъ бремя ошибокъ и греховъ молодости, которые онъ искупалъ болезнями и искреннейшимъ покаяшемъ. Леонтьевъ — художникъ слова и одинъ изъ выдающихся русскихъ мыслителей, о чемъ свидетельствуете его глубокое понимаше современной ему жизни и ея проблемъ, и прозрите судебъ Росаи. Въ своей идеологш онъ отстаиваетъ греко–россшское православiе, утверждая, что сущность русскаго православiя ничѣмъ не отличается отъ византшскаго. Тъ выводы о русской святости, къ которымъ мы пришли въ нашемъ изслѣдоваши, находятъ подтверждеше и въ словахъ Леонтьева: «византшской культурѣ вообще принадлежать всѣ главные типы той святости, которой образцами пользовались руссие люди»… «Аеонская жизнь, созданная творческимъ гешемъ византшскихъ грековъ, послужила образцомъ нашимъ первымъ юевскимъ угодникамъ Антошю и Феодоаю», «возгорѣвшейся сердечной вѣрой, еще и долгою политическою дѣятельностью въ средѣ восточныхъ хриспанъ, я понялъ почти сразу и то, что я самъ лично внѣ православiя спасенъ быть не могу, и то, что государственная Росая безъ строжайшаго охранешя православной дисциплины разрушится еще скорѣе многихъ другихъ державъ, и то, наконецъ, что культурной самобытности нашей мы должны попрежнему искать въ греко–россшскихъ древнихъ корняхъ нашихъ»… I Леонтьевъ. Москва 1902, т. 6. Письма къ Вл. Соловьеву, стр. 332–333, 337) Изъ мыслителей, общавшихся со старцами, дальше всѣхъ отъ оптинскаго духа былъ Левъ Толстой. По причинѣ его крайней гордости о. Амвроспо было всегда трудно вести съ нимъ бесѣду, которая сильно утомляла старца. Послѣ своего отлучешя Толстой больше со старцами не видѣлся. Такъ однажды, подойдя къ скиту, онъ остановился: какая–то невидимая сила задерживала его у святыхъ воротъ. Ясно было, что въ немъ шла сильная борьба со страстью гордости; онъ повернулся обратно, но нерѣшительно вернулся опять. Вернулся онъ и въ третш разъ уже совсѣмъ нерѣшительно и затЬмъ, рѣзко повернувшись, быстро ушелъ оттуда и уже больше никогда не дѣлалъ попытокъ войти въ скитъ. Только въ послѣдше дни своей жизни, можно думать, почувствовавъ близость конца, и что ему не уйти отъ суда Божiя, Толстой рванулся въ Оптину, бѣжавъ отъ своего ближайшаго окружешя, но былъ настигнуть. И когда оптинскш старецъ о. Варсонофш, по поручешю св. Синода, прибыль на станщю Астапово, дабы принести примиреше и умиреше умирающему, онъ не былъ допущенъ къ нему тѣми же лицами. Отецъ Варсонофш до конца своей жизни безъ боли и волнешя не могъ вспомнить объ этой поѣздкѣ.

Письмо И. В. Кирѣевскаго къ старцу Макарію

(Изъ пропущенной главы книги С. А. Нилуса «На берегу Божiей Ргьки», т. II)

«1855–го года. 6 поля. Полночь. Искренне–любимый и уважаемый батюшка! Сейчасъ прочелъ я ваше письмо изъ Калуги къ Наталье Петровне и теперь же хочу поздравить васъ съ получешемъ наперснаго креста. Хотя я и знаю, что ни это, ни какое видимое отличiе не составляютъ для васъ ничего существенна го, и что не таия отличiя вы могли бы получить, если бы сколько–нибудь желали ихъ, однако же все почему–то очень прiятно слышать это. Можетъ быть, потому, что это будетъ прiятно для всехъ любящихъ васъ. Мы всегда видели, какъ вы внутри сердца вашего носите Крестъ Господень и сострадаете Ему въ любви къ грешникамъ. Теперь та святыня, которая внутри любящаго сердца вашего, будетъ очевидна для всехъ на груди вашей. Дай, Боже, чтобы на мнопя, мнопя и благополучныя лета! Дай, Боже, мнопя лета за то и благочестивому архiерею нашему! Другая часть письма вашего произвела на меня совсемъ противоположное дейсгае. Вы пишете, что страдаете отъ безсонницы и что уже четыре ночи не могли заснуть. Это, кроме того, что мучительно, но еще и крайне вредно для здоровья. Думаю, что сонь вашъ отнимаетъ забота о всехъ насъ грешныхъ, которые съ нашими страдашями и грехами къ вамъ относимся: вы думаете, какъ и чемъ пособить требующимъ вашей помощи, и это отнимаетъ у васъ спокойствiе сердечное. Но подумайте, милостивый батюшка, что душевное здоровье всехъ насъ зависитъ отъ вашего телеснаго. Смотрите на себя, какъ на ближняго. Одного вздоха вашего обо всехъ насъ вообще къ милосердному Богу довольно для того, чтобы Онъ всехъ насъ прикрылъ Своимъ теплымъ крыломъ. На этой истинной вере почивайте, милостивый батюшка, на здоровье всемъ намъ. Отгоните отъ себя заботныя мысли, какъ враговъ не только вашего, но и нашего спокойсгая и, ложась на подушку, поручите заботы о насъ Господу, Который не спить. Ваша любовь, не знающая границъ, разрушаетъ тело ваше».

Знакомство И. В. Киреевскаго съ благостнымъ старцемъ нашимъ, о. Макарiемъ, произошло, по словамъ супруги Ивана Васильевича, Натальи Петровны, при следующихъ обстоятельствахъ.

«Сама я», — такъ поведала намъ Наталья Петровна, — «познакомилась съ о. Макарiемъ въ 1833–мъ году черезъ другого приснопамятнаго старца, его предшественника, о. Леонида; тогда же сделалась его духовною дочерью и съ тѣхъ поръ находилась съ нимъ въ постоянномъ духовномъ обгцеши.