Внучке своей она дала прекрасное образоваше: съ одной стороны, благодаря гувернантке, фрацузской эмигрантке, она освоилась съ французской классической литературой. Съ другой стороны, живя зимой въ Москве и вращаясь въ дружескомъ кружке Тургеневыхъ и Соковниныхъ, она разделяла восторгъ передъ Дмитрiевымъ и Карамзинымъ. Последшй на правахъ родства бывалъ въ доме ея бабушки. Но главное литературное влiяше исходило отъ В. А. Жуковскаго — побочнаго сына ея деда. Они выросли вместе и онъ руководилъ ею въ занят!яхъ.

16–ти летъ она вышла за В. И. Киреевскаго, которому было более 30–ти летъ. Мужъ внушилъ ей глубокую релипозность, которую она сохранила всю жизнь. Но до глубокой старости она сохранила свой светлый, живой нравъ. Она любила цветы, рисовала и вышивала ихъ, любила поэзпо, живопись, обладала юморомъ и остроумiемъ, ея письма къ сыновьямъ и друзьямъ очаровательны. Кроме того, она занималась переводами съ иностранныхъ языковъ, которыя составили бы много томовъ, если бы были напечатаны полностью.

Петръ Васильевичъ унаслѣдовалъ черты характера отъ обоихъ своихъ родителей: отъ отца его глубокую натуру, а отъ матери влечете къ прекрасному, поэтическое чувство. Самъ онъ рисовалъ, вырѣзывалъ силуэты, игралъ на рояли. Въ молодости онъ любилъ шутку, но впослѣдствш утерялъ жизнерадостность.

Петръ Васильевичъ остался 5–лѣтнимъ сиротой послѣ смерти отца. Онъ воспитывался со старшимъ братомъ Иваномъ и сестрой Марiей. Имъ было дано блестящее образоваше ихъ матерью и отчимомъ Елагинымъ. Они прекрасно изучили математику, иностранные языки и перечитали множество книгъ по словесности, исторш и философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 году для окончашя ихъ учешя семья перебралась въ Москву. Братья брали уроки у профессоровъ университета Мерзлякова, Снѣгирева и др. Оба брата за это время выучились англшскому языку, греческому и латыни.

По окончаши образовашя, старшш брать поступилъ служить въ Московскш Архивъ Иностранныхъ Дѣлъ. «Архивны юноши толпою на Таню чопорно глядятъ», сказалъ Пушкинъ объ этой золотой московской молодежи. Въ ея средѣ нашлось не мало высококультурныхъ и идеалистически настроенныхъ молодыхъ людей, изъ которыхъ некоторые остались на всю жизнь друзьями Кирѣевскихъ, какъ напр. Веневитиновъ и Титовъ. Образовался кружокъ молодежи, куда вошли Кошелевъ, Максимовичъ — собиратель малороссшскихъ пѣсенъ, кн. Одоевскш, гр. Комаровъ и братья Хомяковы. Съ послѣдними на релипозной почвѣ особенно сблизился Петръ Васильевичъ. Въ 1828 г. Петръ Кирѣевскш поѣхалъ заграницу слушать лекщи знаменитыхъ нѣмецкихъ профессоровъ. Въ Мюнхенѣ онъ засталъ Тирша, Окена и др., а также знаменитаго Шеллинга, у котораго Кирѣевскш бывалъ на дому. Шеллингъ отзывался съ похвалой о молодомъ студенте, какъ о многообѣщающемъ юношѣ. Петръ Васильевичъ также въ это время посѣщалъ домъ поэта Тютчева, который былъ тогда посланникомъ въ Баварш.

Между тѣмъ, оставшшся въ Москвѣ старшш братъ Иванъ Васильевичъ, человѣкъ обладавшш столь же горячимъ и глубокимъ сердцемъ, подвергся душевной ранѣ: любимая дѣвушка, ставшая позднѣе его женой, отказала ему въ своей рукѣ. Замѣчательно письмо, написанное по этому случаю Петромъ Васильевичемъ къ старшему брату, которое характеризуете внутреншй мiръ писавшаго: «Съ какой гордостью я тебя узналъ въ той высокой твердости, съ которой ты принялъ этоте первый, тяжелый ударъ судьбы! Такъ! Мы родились не въ Гермаши, у насъ есть Отечество. И, можетъ быть, отдалеше отъ всего родного особенно развило во мне глубокое релипозное чувство, — можетъ быть, и этотъ жестокш ударъ былъ даромъ неба. Оно тебе дало тяжелое мучительное чувство, но вместе чувство глубокое, живое; оно тебя вынесло изъ вялаго круга вседневныхъ впечатленш обыкновенной жизни, которая быть можетъ еще мучительнее. Оно вложило въ твою грудь пылаюгцш уголь; и тотъ внутреннш голосъ, который въ минуту решительную далъ тебе силы, сохранилъ тебя отъ отчаяшя, былъ голосъ Бога:

«Возстанъ пророкъ! и виждъ и внемли:

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли

Глаголомъ жги сердца людей».

«Ты хорошо знаешь все нравственныя силы Росаи: уже давно она ждетъ живительнаго слова, — и среди всеобщаго мертваго молчашя, — каюя имена оскверняютъ нашу литературу!

«Тебе суждено горячимъ энергическимъ словомъ оживить умы русоае, свежте, полные силъ, но зачерствелые въ тесноте нравственной жизни. Только побывавши въ Гермаши, вполне понимаешь великое значеше Русскаго народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоить поговорить съ любымъ нЬмецкимъ простолюдиномъ, стоитъ сходить раза четыре на лекщи Мюнхенскаго Университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы ихъ опередимъ въ образования»… Затемъ онъ описываетъ немецкихъ студентовъ, спящихъ на лекщяхъ великихъ ученыхъ профессоровъ, или читающихъ романы. «И это тотъ университетъ, где читаютъ Окены, Герресы, Тирши! Что если бы одинъ изъ нихъ былъ въ Москве! Какая жизнь кипела бы въ Университете!»

Далее Петръ Васильевичъ говорить о себе: «Что тебе сказать о томъ, что я делаю въ Мюнхене? Я, хотя и занимаюсь довольно деятельно, но сдЬлалъ очень немного; главныя мои занятая: философiя и латинскш языкъ и отчасти исторiя; но медленность моего чтешя не переменилась и я прочелъ очень немного: больше пользы получилъ отъ виденнаго и слышаннаго, и вообще отъ испытаннаго.

«Самымъ значительнымъ изъ моихъ впечатленш въ Мюнхене было свидаше съ Шеллингомъ и Океномъ и три концерта Поганини, который уЬхалъ отсюда на прошедшей неделе. Действiе, которое производить Поганини невыразимо: я ничего не слыхалъ подобнаго, и хотя, когда шелъ его слушать, готовился ко всему необыкновеннейшему, но онъ далеко превзошелъ все, что я могъ вообразить и это воспоминаше останется на всю жизнь. Довольно взглянуть на него, чтобы сказать, что это человекъ необыкновенный и, хотя черты совсемъ друпя, — въ выраженш глазъ его много сходдаго съ Мицкевичемъ».