Изъ письма этого виденъ характеръ 23–лѣтняго Петра Васильевича, такимъ онъ остался до гроба: религюзность, непоколебимая вера въ Росаю, горячая любовь къ брату и убежденность въ его высокомъ призванш и собственная скромность, трудолюбiе, постояннство въ работе, любовь къ музыке. Старшш брать вскоре присоединился къ младшему. Въ сентябре 1830 г. Петръ Васильевичъ съ обгцимъ ихъ прiятелемъ Рожалинымъ уехалъ въ Вену, где они весело провели время въ осмотре произведенш искусства и толкотне по городу и его окрестностямъ. Между темъ, до нихъ дошла весть объ эпидемш холеры въ средней Россш. Иванъ Васильевичъ первымъ бросилъ свои занятiя въ Мюнхене и поскакалъ домой, опасаясь за участь своихъ родныхъ. Возвратясь въ Мюнхенъ, Петръ Васильевичъ уже не засталъ тамъ брата и помчался вследъ за нимъ. Еще из Вены, передъ отъёздомъ домой пишетъ онъ матери: «Кто на море не бывалъ, тотъ Богу не маливался! Это говорится не даромъ: и я въ полноте узналъ это вместе и возвышающее и греющее чувство молитвы только здесь, вне Россш, вдалеке отъ васъ. Только здесь, где я раздвоенъ, где лучшая часть меня за тысячи верстъ, вполне чувствуешь, осязаешь эту громовую силу, которая называется судьбою и передъ которой благоговеешь, чувствуя полную безсмысленность мысли, чтобы она была безъ значешя, безъ разума, и остается только одинъ выборъ между верою и съумасшестаемъ. Что до меня касается, то я спокоенъ, какъ только можно быть, и делаю все, что могу, чтобы вытеснить изъ сердца всякое безплодное безпокойство, оставя одну молитву».

Всехъ родныхъ, по прiезде, Киреевскш засталъ здоровыми.

Вернувшись въ Москву, Петръ Васильевичъ поступилъ на службу въ Архивъ, где ранее служилъ его брать. Порученное ему дело (свидетельство иностранныхъ паспортовъ) его увлечь не могло. Но зато въ то же время онъ имелъ возможность знакомиться съ историческими документами прошлаго Россш и онъ постепенно начинаетъ втягиваться въ изучеше русскихъ историческихъ памятнике въ и становится глубокимъ знатокомъ въ области исторш древней Руси.

Начало собирашя Киреевскимъ былинъ, духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ относится къ 30 годамъ, т. е. сразу после возвращешя изъ заграницы. И это навсегда осталось деломъ его жизни.

Онъ глубоко вѣрилъ, что въ жизни древней Руси заложены тѣ начала, которыя могутъ служить залогомъ для славной будущности Россш. Онъ искалъ эти черты прошлаго, еще не совсѣмъ исчезнувипя среди народнаго быта.

Горячо любя русскую народность во всей ея первобытности и простотѣ, онъ не гнушался ея въ нищенской одеждѣ и относился къ простому нищему брату, точно такъ же, какъ къ ученому и богатому, сильному. Съ палкой въ рукѣ и котомкой на плечахъ, странствовалъ Кирѣевскш пѣшкомъ по селамъ и деревнямъ, вдали отъ болынихъ дорогъ, туда, гдѣ слѣды старины сохранились живѣе и ярче, неутомимо собирая народныя пѣсни, пословицы, сказанья, изучая народный быть и нравы, стараясь разглядѣть и понять обломки давно прошедшей русской жизни. Въ февралѣ 1832 г. Авдотья Петровна (мать его) пишетъ Жуковскому о своемъ сынѣ Петрѣ, что онъ издастъ «собираше пѣсенъ, какого ни въ одной землѣ еще не существовало, около 800 однихъ легендъ, то есть стиховъ по ихнему… Когда онъ въ нынѣшнее лѣто собиралъ въ Осташковѣ нищихъ и стариковъ и платилъ имъ деньги за выслушиваше ихъ не райскихъ пѣсенъ, то городничему показался онъ весьма подозрительнымъ, онъ послалъ раппортъ губернатору; то же сдѣлали мнопе помѣщики, удивленные поступками слишкомъ скромнаго такого чудака, который, по несчастью, называется студентомъ».

Послѣ поѣздокъ 1831 и 1832 гг. для собирашя пѣсенъ, Кирѣевскш лѣтомъ 1834 г. предпринялъ еще одну, послѣднюю такую поѣздку, въ болынихъ размѣрахъ: Исходнымъ пунктомъ былъ, повидимому, опять Осташковъ, уже знакомый ему по прежнимъ розыскамъ; отсюда онъ неутомимо разъѣзжалъ по ближнимъ и дальнимъ мѣстамъ, съ мая до осени. Дошелъ до него слухъ о ярмаркѣ, гдѣ–то въ Новгородской губерши, которая д.олжна продолжаться цѣлыхъ четыре дня — «стало быть, можно надѣяться на добычу», — онъ отправляется туда, плыветъ 40 верстъ по Селигеру, потомъ ѣдетъ 25 верстъ на лошадяхъ; вернувшись изъ этого похода, оказавшагося неудачнымъ, онъ черезъ два дня плыветъ верстъ за 12 отъ Осташкова на какойто сельскш праздникъ, проводить тамъ три дня и вывозить оттуда 20 свадебныхъ пѣсенъ, и т. д. Въ концѣ iюля, оставивъ Осташковъ, онъ пустился по Старорусской дорогѣ, свернулъ въ сторону, чтобы посмотрѣть верховье Волги, заѣхалъ въ Старую Руссу, и оттуда на пароходѣ добрался до Новгорода. Здѣсь онъ не искалъ ни пѣсенъ, ни предашй: «здѣсь только однѣ могилы и камни, а все живое забито военными поселешями, съ которыми даже тѣнь поэзш несовмѣстна»; но онъ хотЬлъ познакомиться съ богатой каменной поэзiей Новгорода. И какъ онъ умѣлъ чувйвовать поэзiю прошлаго! Онъ самъ становится поэтомъ, когда описываетъ впечатлите, произведенное на него Новгородомъ. Онъ увидЬлъ его съ Волховскаго моста, въ первый разъ при заходе солнца; верстъ за 40 въ окрестностяхъ горели леса, и дымъ отъ пожарища доходилъ до города. «Въ этомъ дыме, соединившимся съ Волховскими туманами, пропали все промежутки между теперешнимъ городомъ и окрестными монастырями, бывшими прежде также въ городе, такъ что городъ мне показался во всей своей прежней огромности; а заходящее солнце, какъ исторiя, светило только на городоае башни, монастыри и соборы и на белыя стены значительныхъ здашй; все мелкое сливалось въ одну безличную массу, и въ этой массе, соединенной туманомъ, было также что–то огромное. На другой день все было опять въ настоящемъ виде, какъ будто въ одну ночь прошли 300 летъ, разрушившихъ Новгородъ». Онъ и комнату себе нанялъ въ Новгороде, хотя скверную внутри, но зато на берегу Волхова, съ видомъ на Кремль и Софшскш соборъ, «самое прекрасное здаше, какое я виделъ въ Россш». Дело собирашя народныхъ песенъ нашло живой откликъ въ среде лучшихъ людей того времени: Пушкинъ прислалъ песни изъ Псковской губернш, Гоголь изъ разныхъ месть Россш, Кольцовъ изъ Воронежа, Снегиревъ изъ Тверской и Костромской губернш, Шевыревъ изъ Саратовской губ., Поповъ изъ Рязанской губ., Кавелинъ изъ Тульской и Нижегородской, Вельтманъ изъ.Калужской, Даль изъ Прiуралья, Якушкинъ изъ разныхъ месть, Ознобишинъ свадебныя песни изъ Псковской губ. Такимъ образомъ, собрате Киреевскаго обнимало почти все великорусски губернш и захватывало часть южныхъ, кроме того въ составъ его вошло значительное количество песенъ белорусскихъ. Киреевскш своимъ личнымъ трудомъ, или за плату изъ своихъ личныхъ средствъ при помощи местныхъ силъ, собралъ и записалъ до 500 народныхъ песенъ изъ белорусскихъ областей: «отъ Чудскаго озера до Волыни и Сурожа (Крымъ), отъ Литовскаго Берестья до Вязьмы и подъ Можайскъ».

Еще въ 1833 г. пишетъ Петръ Васильевичъ поэту Языкову: «Знаешь ли ты, что готовящееся собрате русскихъ песенъ будетъ не только лучшая книга нашей литературы вообще, но что оно, если дойдетъ до сведЬшя иностранцевъ, въ должной степени, и будетъ ими понято, то должно ихъ ошеломить такъ, какъ они ошеломлены быть не ожидаютъ!» Далее онъ говорить, что «въ большей части западныхъ государствъ живая литература предатй почти изгладилась». Онъ перечисляетъ европейсюе сборники народныхъ песенъ: Вальтеръ Скоттъ собралъ 77 №-овъ шотландскихъ песенъ. Шведскихъ собрано и переведено на нЬмецкш языкъ 100 №-овъ. Датскш сборникъ не превосходить этого количества. Французскихъ песенъ не существуетъ. Итальянскш беденъ въ поэтическомъ отношеши и включаетъ 100 №-овъ; испанскихъ существуетъ два: въ одномъ 68 №-овъ, въ другомъ 80. Англiя известна своей бедностью и нѣмецкш сборникъ ничтоженъ. А «у насъ, если выбрать самоцвѣтныя каменья изъ всЬхъ нашихъ песенниковъ, загроможденныхъ соромъ (а это, по моему мнѣшю, необходимо) то будетъ 2000!» Здесь онъ не считаетъ те песни, которыя ему привезетъ Пушкинъ, кроме доставленныхъ ему 40 номеровъ и другихъ изъ Рыльска отъ некоего Якимова. Затемъ онъ сообщаетъ, что предисловiе къ сборнику обещано самимъ Пушкинымъ. Издать берется Смирдинъ на свои средства. Цыфры, указанныя выше соответствовали началу собирашя. Подъ конецъ жизни Петра Васильевича число нумеровъ увеличилось въ несколько разъ.

Въ течете 25 летъ П. В. неослабевающей любовью трудился надъ песнями. Этотъ трудъ сопровождалъ его всюду; онъ корпитъ надъ песнями и въ Симбирско.й деревне Языкова, и на водахъ заграницею. А было отчего охладеть! Самый способъ его работы: установлеше идеальнаго текста песни съ подведешемъ всехъ варiантовъ требовалъ неимоверной усидчивости и крайне утомительнаго напряжешя мысли: работа подвигалась черепашьимъ шагомъ. Добро бы еще онъ могъ, по мере накоплешя матерiала, безпрепятственно выпускать его на светъ, но при тогдатттнихъ цензурныхъ условiяхъ это оказалось невозможнымъ. Черезъ 12 летъ после перваго замысла о печаташи, дело не подвинулось ни на пядь; въ 1844 году брать Иванъ Васильевичъ писалъ ему изъ деревни въ Москву: «Если министръ будетъ въ Москве, то тебе непременно надобно просить его о песняхъ, хотя бы тебе къ этому времени не возвратили экземпляровъ изъ цензуры. Можетъ быть и не возвратятъ, но просить о пропуске это не помешаетъ. Главное на чемъ основываться это то, что песни народныя, а что весь народъ поетъ, то не можетъ сделаться тайной, и цензура въ этомъ случае столь же сильна, сколько Перевозчиковъ надъ погодою. Уваровъ верно это пойметъ, также и то, какую репутащю сделаетъ себе въ Европе наша цензура, запретивъ народныя пѣсни, и еще старинныя. Это будетъ смехъ во всей Гермаши… Лучше бы всего тебе самому повидаться съ Уваровымъ, а если не решишься, то поговори съ Погодинымъ». Наконецъ, въ 1848 году, после многихъ хлопотъ, удалось напечатать 55 духовныхъ стиховъ въ «Чтешяхъ Общества исторш и древности».

Къ этимъ «стихамъ» Киреевскш предпослалъ предисловiе: «Руссия песни», говорилъ онъ здесь, «можно сравнить съ величественнымъ деревомъ, еще полнымъ силъ, и красоты, но уже срубленнымъ: безчисленныя ветви этого дерева еще покрыты свежей зеленью, его цветы и плоды еще благоухаютъ полнотою жизни, но уже нѣтъ новыхъ отпрысковъ, нѣтъ новыхъ завязей для новыхъ цвѣтовъ и плодовъ. А, между тѣмъ, прежше цвѣты уже на нѣкоторыхъ вѣтвяхъ начинаютъ сохнуть. Уже много изъ прежнихъ листьевъ и цвѣтовъ начинаютъ облетать, или глохнуть подъ блѣдной зеленью паразитныхъ растенш».

Кирѣевскш объясняетъ, что въ его собрате вошли только пѣсни старинныя, настояиця, тѣ на которыхъ сказалось влiяше городской моды, исключены. Кромѣ того было напечатано еще въ Московскомъ Сборникѣ въ 1852 г. въ первомъ выпускѣ: четыре пѣсни и во второмъ выпускѣ двѣнадцать пѣсенъ. Т. обр., при жизни Кирѣевскаго свѣтъ увидѣли только всего 71 пѣсня изъ нѣсколькихъ тысячъ имъ собранныхъ. Какъ разъ послѣ 1848 г. очень усилилась строгость въ отношеши печаташя памятниковъ народнаго творчества. «Великому печальнику за русскую землю», какъ называлъ Петра Васильевича Хомяковъ, не удалось завершить того дѣла, на которое онъ положилъ всѣ свои силы.

Послѣ его смерти его сотрудникъ Якушкинъ приступилъ къ разбору его бумагъ и замѣтилъ страшный недочетъ: «по крайней мѣрѣ двухъ, или трехъ стопъ бумаги, исписанной пѣснями, не оказалось. «Потомъ я узналъ, что сверхъ этой страшной потери», пишетъ Якушкинъ, «пропало еще множество бумагъ покойнаго Петра Васильевича, оставленныхъ въ Москвѣ». А потомъ Якушкинъ былъ оттертъ отъ этой работы, драгоцѣнное собрате попало въ безконтрольное вѣдѣше Безсонова и, если бы Кирѣевскш, пишетъ его бюграфъ Гершензонъ, «могъ, вставъ изъ гроба, увидѣть какъ издалъ Безсоновъ, онъ м. б. пожалѣлъ бы, что не все пропало».

Вотъ перечень содержашя этого сборника (1860–70): «Пѣсни собранныя». Пѣсни былевыя. Время Владимiрово.

Вып. 1. «Илья Муромецъ» — богатырь–крестьянинъ.