Серафимъ Саровскій былъ, м. б., самымъ яркимъ и самымъ совершеннымъ представителемъ, какъ мы только что сказали, вновь возрожденнаго внутренняго дѣланія, настолько яркимъ, что за нимъ какъ бы даже скрываются величайшіе аскетическіе подвиги, предпринятые имъ, какъ напримѣръ, 1000 дневноногцное стояніе на камнѣ, невѣроятный постъ и др. подвиги. (Всѣ виды подвиговъ древнихъ отцовъ пустынниковъ). Наиболѣе типичное и характерное столкновеніе этихъ двухъ теченій, стараго и новаго, мы видимъ въ томъ непониманіи и въ томъ непризнаніи преподобнаго Серафима братіей монастыря и его настоятелями, которыя, несмотря на всю парадоксальность, продолжались не только при жизни Преподобнаго, но и по его смерти.

Въ Дивѣевской Лѣтописи Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 187 и 248) многократно упоминается о недовѣрчивомъ и непріязненномъ отношеніи къ Преподобному со стороны монастырскаго начальства. Къ нему вторгаются ночью съ обысками. Такіе же обыски постигаютъ и приходящихъ къ нему дивѣевскихъ сестеръ. Характеренъ случай (уже послѣ смерти Преподобнаго), когда батюшка Серафимъ является въ видѣніи исцѣленной имъ монахинь Магдалинѣ, пріѣхавшей въ Саровъ на богомолье. Въ видѣніи онъ говоритъ ей: «теперь иди въ Дивѣевъ». — «Зачѣмъ же идти мнѣ туда, тамъ нечего дѣлать». Но батюшка нѣсколько разъ повторилъ приказаніе идти въ Дивѣевъ и добавилъ: «Все мое тамъ, и я самъ постоянно и болѣе всего тамъ пребываю». Когда мать Магдалина проснулась, то все это передала Саровскому пещернику, о. Парѳенію, прося записать все случившееся исцѣленіе. Онъ рѣшительно отказался, говоря: «ступайте въ Дивѣевъ, тамъ запишутъ непремѣнно, иди, иди въ Дивѣевъ, это великая благодать, тебѣ и самъ о. Серафимъ на то указалъ. Тамъ запишутъ, потому–что тамъ болѣе всего почитаютъ его. И Богъ знаетъ, что еще будетъ изъ насъ и изъ Дивѣева. У насъ вотъ три раза видѣли горящія свѣчи на могилѣ его, да и то мы не вѣримъ, пока на гробѣ его развѣ что–либо ясно случится» (Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 581).

Читатель невольно спросить насъ: какъ же это такъ — господствующая школа ставитъ во главу угла внѣшніе аскетическіе подвиги, уставъ, быть, но вѣдь преп. Серафимъ превосходить ихъ всѣхъ своими подвигами? Да, это все такъ. Но никто изъ представителей господствовавшаго въ то время уклада еще не доросъ до пониманія умозрительнаго подвига. Потому все касающееся преп. Серафима для нихъ остается загадкой и вызываетъ у нихъ одно лишь подозрѣніе и полное недовѣріе. Самый взглядъ на подвить у стараго и новаго теченія не совпадаетъ. Возрожденная школа не противъ подвиговъ, а только не переоцѣниваетъ ихъ: это не цѣль, а средство; сами по себѣ они — ничто. Неправильно же примѣняемые и ставимые какъ цѣль, они могутъ только повредить, явившись причиною духовной прелести. Но, кромѣ того, по лѣстницѣ духовнаго восхожденія у подвижника моіутъ встрѣтиться величайшія испытанія. Это борьба съ духомъ злобы, обычно людьми не аскетами даже и не подозрѣваемая. Тогда подвижникъ прибѣгаетъ къ величайшимъ подвигамъ соразмѣрно съ силою борьбы.

Здѣсь можно привести случай изъ жизни схимонахини Платониды (род. въ 1802 г., Ставрополь) со словъ ея духовника: — «Засуха или сухость сердца — Это самое тяжелое положеніе въ подвижнической жизни». Но это испытаніе застало Платониду не въ расплохъ: она встрѣтила его благодушно. Когда почувствовала у себя сухость сердца и нѣкоторое разстройство духовной жизни, она не опустила рукъ, не впала въ уныніе. Напротивъ, она порѣшила въ душѣ своей поститься и молиться дотолѣ, пока Господь снова не коснется ея сердца Своею благодатью и не устроить попрежнему ея духовную жизнь. Подвить этого нарочитаго поста (неяденія) и молитвы начался. День за днемъ повторилось уже 10 разъ. Старица постилась и молилась, но душа ея все еще, яко земля безводная… Изсохли у ней языкъ и гортань, грудь надрывалась отъ стоновъ и воздыханій, но на очахъ все еще не слезинки. На сердцѣ лежитъ словно камень какой, а въ немъ ожесточеніе и страхъ, ужъ не действительно ли Господь отринулъ ее отъ лица Своего и отвергъ навсегда?.. Вотъ и врагъ издѣвается надъ нею, открыто говоритъ ей: «гдѣ же Богъ твой?» Такъ шло до 14–ой ночи, но тутъ положенъ былъ и конецъ испытанію. Не допускаюгцій искушеній сверхъ силъ нашихъ, Господь явилъ рабѣ Своей знаменіе Своего благоволенія и благоугодности Ему подвиговъ ея. Когда въ полуночный часъ, въ растерзанномъ сердцѣ своемъ, произнесла она слова: «слышишь ли Ты меня, Господи, слышишь ли стоны мои и страданія сердца моего?» въ это мгновеніе она почувствовала нѣкую теплоту въ сердцѣ и во всемъ существѣ своемъ. Въ это же мгновеніе отверзлись и ея духовныя очи. Она увидѣла двухъ ангеловъ, изъ которыхъ одинъ стоялъ по правую, а другой по лѣвую ея сторону. Оба они писали, каждый въ своей книгѣ. «Смотри», сказалъ одинъ изъ нихъ указывая на книги: «мы записали каждый вздохъ твой, каждый стонъ и слово твое». Позади же себя увидѣла толпу демоновъ. Ближе другихъ стоявшій къ ней былъ въ изорванной одеждѣ. Когда стоявшіе поодаль хотели подойти къ нему на помощь, онъ закричалъ: «куда лѣзете! Смотрите, какъ я изорванъ». Ангелы стали невидимы, демоны бѣжали. Съ тЬхъ поръ, до самой кончины своей блаженная Платонида не знала уже искушеній, и наслаждалась всегда невозмутимымъ миромъ души, радуясь о Господѣ (Жизнеоп. подв. благочестія. Декабрь. Москва 1910. Стр. 34–243).

Серафимово стояніе на камнѣ — столпничество — безконечно превосходящій по суровости и долговременности только что описанный подвигъ Платониды (по времени въ 70 разъ болѣе продолжительный). Подвигъ этотъ превышаете человѣческое разумѣніе. По поводу его можемъ мы лишь замѣтить, что нѣкоторые біографы неправильно понимаюте и по своему истолковываюте это боренье: — то полагаюте, что здѣсь была брань съ плотью, то съ помыслами честолюбія и т. д. Но такія гаданія не вяжутся съ той духовной высотой преп. Серафима, на которой онъ уже находился въ то время (1804–1807). Здѣсь только могло быть мѣсто борьбѣ не противъ плоти и крови, а непосредственно съ духами злобы поднебесной. Изъ бесѣды съ Мотовиловымъ выясняется эта тайна: — «Какъ–το разъ въ бесѣдѣ съ преп. Серафимомъ коснулся разговоръ о вражьихъ нападеніяхъ на человѣка. Свѣтски–образованный Мотовиловъ не преминулъ, конечно, усомниться въ реальности явленій этой человѣконенавистнической силы. Тогда Преподобный повѣдалъ ему о своей страшной борьбѣ въ течете 1000 ночей и 1000 дней съ бѣсами и силою своего слова, авторитетомъ его святости, въ которомъ не могло быть и тени лжи или преувеличенія, убѣдилъ Мотовилова въ сугцествованіи бѣсовъ не въ призракахъ или мечтаніяхъ, а въ самой настоящей горькой действительности».

Выйдя побѣдителемъ изъ этой страшной борьбы, преп. Серафимъ вознесся на высоту древнихъ величайшихъ подвижниковъ.

Итакъ, мы видимъ, что тотъ ключъ живой воды, который сохранился въ глубине монашества съ древнихъ временъ и почти уже совсемъ изсякавшій, въ преп. Серафимѣ сливается съ вешними водами возрожденнаго Паисіемъ Величковскимъ ученія Св. Отцовъ о внутреннемъ дѣланіи и обращается въ его лицѣ въ такой мощный и сильный потокъ, который поражаетъ и до нашихъ дней своимъ величіемъ и державностью весь духовный міръ.

Проф. прот. о. Г. Флоровскій въ немногихъ словахъ охватываетъ всю неизмѣримую глубину значенія преп. Серафима: «Начало прошлаго вѣка въ судьбахъ Русской Церкви ознаменовано какимъ то внутреннимъ и таинственнымъ сдвигомъ. Объ этомъ свидетельствуете пророческій образъ преп. Серафіима Саровскаго (1759–1833), его подвигъ, его радость, его ученіе. Образъ вновь явленной святости оставался долго неразгаданнымъ. Въ этомъ образѣ такъ дивно смыкаются подвиги и радость, тягота молитвенной брани и райская уже свѣтлость, предображеніе уже нездѣшняго свѣта». Онъ «съ неожиданнымъ дерзновеніемъ свидетельствуете о тайнахъ Духа». Преп. Серафимъ весьма напоминаете древнихъ тайновидцевъ, преп. Симеона больше другихъ, съ его дерзновеннымъ призывомъ искать даровъ Духа. Преп. Серафимъ былъ начитанъ въ отцахъ. Въ его опыте обновляется исконная традиція взысканія Духа, истинная цѣль жизни нашей и христианской состоите въ «стяжаніи Духа Святаго Божія». Все другое должно быть только средствомъ. Подъ елеемъ, котораго не доставало у юродивыхъ дѣвъ Евангельской притчи преп. Серафимъ подразумѣваетъ не добрыя дѣла, но именно благодать Св. Духа», творя добродетели, дѣвы эти, по духовному своему неразумію полагали, что въ этомъ то и дѣло лишь христианское, а до того получена ли была ими благодать Духа Божія, достойны ли онѣ ея, имъ и дѣла не было» (Толкованіе притчи о десяти дѣвахъ взято преп. Серафимомъ у преп. Макарія Египетскаго, который двукратно разбираетъ эту притчу и подъ елеемъ подразумѣваетъ благодать Св. Духа. Макарій Египетскій. Троицкая Лавра. 1904 стр. 25 и 405). Такъ со властію противупоставляется морализму духовность. «Духъ подается, но и взыскуется. Требуется подвигъ стяжанія. И подаваемая благодать открывается въ нѣкоемъ неизреченномъ свѣтѣ. Бесѣда съ Мотовиловымъ преп. Серафима внутренно принадлежите византійской традиціи и въ немъ она становится вполнѣ живой» (Прот. о. Флоровскій. «Пути Русскаго Богословія». Парижъ 1937. Стр. 391). Въ своемъ изслѣдованіи «Духовные предки Св. Григорія Паламы» Проф. Арх. Кипріанъ тоже говорите о непрерывной преемственности православной мистики: «Путь православной мистики и цѣль ея — стяжаніе Св. Духа, а не подражаніе страдающему Христу и не жертвенное самоистязаніе. Въ этомъ совершается для него личная встрѣча съ Параклитомъ, и заключается имъ его личный завѣте со Св. Духомъ, почему ему и чуждо ожиданіе Третьяго Завѣта и Третьяго Откровенія всему человѣчеству. Это откровеніе совершается на его личномъ пути, личнымъ стяжаніемъ благодати. Эта традиція нашей мистики идете отъ древнѣйшихъ духовидцевъ Востока, эта линія тянется отъ псевдодіонисія черезъ Максима Исповѣдника, Симеона Новаго Богослова, Григорія Паламу къ подвижникамъ и мистикамъ нашихъ дней, когда еще разъ расцвѣтаете въ лицѣ Пр. Серафима Саровскаго и опытно раскрываете въ его бесѣдѣ съ Мотовиловымъ то, что было драгоцѣннымъ сокровищемъ въ мистической ризницѣ Востока: видѣніе обоженной полноты человѣческаго существа» (Арх. Кипріанъ. «Духовные предки Св. Григорія Паламы>. Бог. Мысль. Чарижъ. 1942. Стр. 130).

Глава III. Исторія Оптиной Пустыни. Архимандритъ Моисей

Оптина Пустынь находится въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Козельска Калужской губерніи. Она расположена на берегу быстрой рѣчки Жиздры, отрѣзающей ее отъ остального міра, и окружена дѣвственнымъ боромъ. Оптинскій монастырь представляетъ собой величественный бѣлый кремль съ 4–мя храмами, крѣпостными стѣнами и башнями.

Высокая духовная жизнь Оптиной гармонируетъ съ ея внѣшней красотой. Гоголь послѣ посѣгценія Оптиной описываетъ ея исключительную духовность и благотворное ея вліяніе на все съ ней соприкасающееся.

Изъ Долбина отъ И. В. Кирѣевскаго Гоголь съ М. А. Максимовичемъ съѣздилъ въ сосѣднюю обитель Оптину. За двѣ версты, Гоголь со своимъ спутникомъ вышли изъ экипажа и пошли пѣшкомъ до самой обители. На дорогѣ встрѣтили они дѣвочку съ миской земляники и хотѣли купить у нея землянику, но дѣвочка, видя, что они люди дорожные, не захотѣли взять отъ нихъ денегъ и отдала имъ свои ягоды даромъ, отговариваясь тѣмъ, что «какъ можно брать съ дорожныхъ, т. е. странствующихъ людей?» — «Пустынь эта распространяете благочестіе въ народѣ» — замѣтилъ Гоголь, удивленный этимъ трогательнымъ проявленіемъ ребенка, «и я не разъ», — продолжалъ онъ — «замѣчалъ подобное вліяніе такихъ обителей.».

О посѣщеніи своемъ Оптиной Пустыни (въ іюнѣ 1800 г.) вотъ что писалъ Гоголь графу А. П. Толстому: «Я заѣхалъ по дорогѣ въ Оптинскую Пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминаніе. Я думаю на самой Аѳонской горѣ не лучше. Благодать видимо тамъ присутствуетъ. Это слышится и въ самомъ наружномъ служеніи… Нигдѣ я не видалъ такихъ монаховъ. Съ каждымъ изъ нихъ, мнѣ казалось, бесѣдуетъ все небесное. Я не распрашивалъ, кто изъ нихъ какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили свѣтлой ласковостью ангеловъ, лучезарной простотой обхожденія; самые работники въ монастырѣ, самые крестьяне и жители окрестностей. За нѣсколько верстъ, подъѣзжая къ обители, уже слышимъ ея благоуханье: все становится привѣтливѣе, поклоны ниже и участія къ человѣку больше. Вы постарайтесь побывать въ этой обители; не позабудьте также заглянуть въ Маломъ Ярославцѣ къ тамошнему игумену, который родной братъ Оптинскому иіумену и славится также своею жизнію; третій же ихъ братъ игуменомъ Саровской обители и тоже, говорятъ, очень достойный настоятель» («Жизнь и труды М. Н. Погодина», Николая Барсукова, XI книга, стр. 14546).

Теперь хочу перейти отъ историческихъ воспоминаній къ своимъ личнымъ и изобразить читателю ту картину, которая однажды раскрылась передо мной на пути при приближеніи къ монастырю: каждый разъ, когда я подъѣзжалъ къ Оптиной Пустыни уже издали она производила на меня своимъ видомъ неотразимое впечатлѣніе, но былъ такой случай, когда я увидѣлъ нѣчто необыкновенное и незабываемое: я ѣхалъ съ вокзала къ монастырю и вдругъ за поворотомъ увидѣлъ я какъ бы въ воздухѣ бѣлый городъ–кремль: бѣлыя крѣпостныя стЬны съ башнями, бѣлые храмы, надъ которыми господствовала, уходя далеко ввысь бѣлая колокольня. И все это высилось на фонѣ зубчатой стѣны многовѣкового дѣвственнаго бора.