A different attitude towards Erigene almost at the same time is again encountered on the part of other representatives of Catholic science, namely on the part of the historians of scholastic philosophy Kaulich and Stöckl. The first, even before the publication of his (unfinished) History of Scholastic Philosophy (1863), dedicated to Erigene a special treatise "The Speculative System of I. Sk. Erigen" (1860), which was included in almost the whole form in the "History", does not want to be unfair to the philosopher, despite his Catholic point of view, and expresses his judgment of him not in a particularly harsh form, accompanied by characteristic reservations, but the judgment is essentially unfavorable. The formal principles of the Erigena system, its relation to the authority of the Holy Scriptures. The Scriptures and the Church Fathers incline the author in his favor; one can agree, according to him, with the judgment of Gael, the first publisher of the work "On the Division of Nature", that Erigena did not want to be a heretic at all; but from the material point of view it is impossible to completely acquit him from the accusation of heresy[62]. In general, his teaching is a reproduction of the basic ideas of Neoplatonism with some borrowings from Aristotle; To this basis are added the individual teachings of the Church and the Holy Fathers. Since Neoplatonism forms the basis of the entire system of the philosopher, eclectic in character, although not without internal consistency, Erigena also has all the shortcomings inherent in Neoplatonic thinkers, although he also has some advantages over them, since Christianity is for him a living source of his profound views and knowledge. In particular, for example, in his system there is no place at all for the doctrine of free will and in general for the basic concepts of morality and imputation; but he is constantly led to recognize them when he turns to religion. Kaulich, however, does not refuse to recognize the "greatest importance" of Erigena as the forerunner of medieval mysticism and the founder of scholasticism, noting that he possesses a depth of understanding that is often overlooked in later scholastics.

Much more sharply, in the tone of Möller and the Bonn anonymous, Stöckl pronounces his verdict on Erigen and his views in his History of the Philosophy of the Middle Ages (1864). In contrast to Kaulich's opinion on the historical position and significance of Erigena, Stöckl does not even consider it possible, because of the non-Christian character of his system, to introduce it into the general history of "Christian Science of the Middle Ages," and therefore finds it necessary to consider it separately. The hostile attitude of an orthodox Catholic towards a philosopher recognized by the Catholic Church as unorthodox is reflected in Stöckl's work on almost every page. Even in what should be put in praise of Erigena, he sees bad sides[66]. The non-Christian character of his system for him is determined by the fact that none of the scholastics refers to him, not to mention the fact that the "Christian consciousness" directly rebelled against him (condemnation under Leo IX and Honorius III). The author clearly does not like the fact that Erigena "politely dismisses the Latin Fathers" (weist hOflich ab), usually referring to the Greeks: in the Latin Fathers he found less reprehensible Neoplatonic elements from the Christian point of view and therefore less appreciated them. The allegorical way of interpreting the Holy Scriptures. The writings of Erigena and his rationalistic attitude towards ecclesiastical authorities represent, according to Stöckl, a complete restoration of the point of view and method of the ancient Gnostics; thanks to mysticism, his system acquires the colour of a Christian-pious spirit, but this mysticism is false[69]. The Neoplatonic ideas that enslaved him always lead him to results that contradict the teaching of the Church. Erigena himself seems to be clearly aware of this; hence his attempts to soften too harsh statements. But if this is evidence in favor of the "Christian consciousness" (Sinn) of Erigena, the system itself becomes only "a strange mixture of Neoplatonic and Christian ideas, which in no way want to be reconciled with each other and everywhere reveal an internal contradiction." The whole system is therefore "strangely cohesive (zusammengekoppelt) of true and false elements." The elements explained by the "Christian consciousness" of Erigena do not, of course, need to be justified; but it is hardly possible to defend his own philosophical views without resorting to a violent interpretation of his expressions. We think, says the author in conclusion, that we have sufficiently proved that Erigena's system is "essentially not Christian." He stands entirely on the ground of Neoplatonic pantheism with the idea of emanation and the cosmic-theogonic process, although he assimilated Neoplatonic ideas through the intermediary of well-known ecclesiastical writers (Origen, Gregory of Nyssa, Dionysius). In his teaching, "all the disparate Neoplatonic elements that existed separately in the patriotic era were united (zusammengeflosst), and in this unification mutually complemented each other into an integral idealist-pantheistic theory. Such is the meaning of his system"[71].

Опять не трудно понять, какая сторона должна была получить решительный перевес. Скорее, конечно, можно встретить ссылку на оценку воззрений Эригены, авторитетного составителя «Истории философии средних веков» Штёкля, нежели на оценку Губера, хотя бы монография последнего и признавалась и была в действительности лучшим из всех доселе явившихся исследований об Эригене[72].

История вопроса о смысле системы Эригены в католической науке, с характерными для католиков колебаниями в его решении, не кончилась, однако, и после этого вторичного обнаружения разногласия католических ученых. Возможность более благосклонного отношения к Эригене оставалась открытой и на будущее время для католиков уже ввиду указанных прецедентов. Стоило, по–видимому, взглянуть на предмет с иной несколько точки зрения, чем обыкновенно, подойти к нему с другой стороны, в особенности же позабыть o папской булле и индексе, или взглянуть и на них с исторической точки зрения, чтобы установился и более благоприятный взгляд на философа с его сомнительной репутацией.

Пример этого и видим у Баха, вполне благонамеренного католика, в его «Истории догматов в средние века» (1873)[73]. В целом его отношение к Эригене и его системе должно быть признано самым благоприятным для последнего. Усматривая в его системе «глубокую, живую христианскую веру, соединенную с неоплатонической точкой зрения и облеченную в одежду латинского языка», Бах видит, правда, в этом соединении основание не только силы, но и слабости, не только величия, но вместе и сомнительности в догматическом отношении некоторых ее мыслей[74], даже прямо говорит о «противоречии некоторым важным догматам христианства»[75] (указывается, однако, лишь в одном месте, как противоречащий церковной доктрине, «чистый онтологизм» Эригены в учении о предопределении, хотя этому учению в то же время отдается решительное предпочтение перед учением Готтшалка)[76], об идеалистической и в отдельных местах гностической окраске его системы[77]; но сам он в действительности, при изложении его учения, всюду лишь берет его под свою защиту против протестантских и частью католических ученых[78]. Справедливым отношением к его учению, именно об искуплении, он считает то отношение, когда не предпринимают и оправдания его перед догмой церкви, но и не навязывают этому учению, через неправильное сопоставление глубоко верующего философа IX века с неверующими мыслителями XIX, характера пантеизма[79]. Разумеется, трудно ожидать, чтобы пример Баха нашел многих подражателей в католичестве, хотя его более чем снисходительное отношение к философу во всяком случае должно пролагать путь к более благоприятной его оценке в сравнении с предлагаемой, например, Штёклем.

Итак, католическими учеными на вопрос об основном смысле воззрений Эригены даются ответы частью прямо противоположные один другому. Наряду с заявлением, что Эригена, если иметь в виду воззрения его в целом, «ни в чем не отступил от истины» (Шлитер), встречается заявление, что напротив, если иметь в виду его учение в целом, оно «ни в чем не согласно ни с здравым разумом, ни с учением христианским» (боннский аноним); одни находят в его системе истинный «философский теизм» (Губер), «глубокую, живую христианскую веру» (Бах), по другим — его система «по существу не христианская» (Штёкль).

Для неблагоприятных отзывов об Эригене католиков можно бы, по–видимому, усматривать внешнее основание — в факте осуждения его воззрений церковной властью. Однако на самом деле несправедливо было бы видеть у них одно только пристрастное отношение к Эригене. Сами защитники Эригены должны признаться, что в самой же системе его находятся основания для обвинений против него, и лишь пытаются так или иначе оправдать его от этих обвинений. И если мы обратимся к протестантской литературе об Эригене, мы и здесь встретим факт разногласия в суждениях о нем и его воззрениях. И в то же время, что важно в данном случае, голос большинства протестантских ученых, при оценке системы Эригены, склоняется далеко не в его пользу, так что приведенное, например, выше суждение Штёкля представляет в сущности не что иное, как воспроизведение наиболее распространенного у протестантов мнения.

Во всяком случае, прежде всего, мнения о христианском смысле его системы можно было слышать и здесь, и они принадлежат писателям, суждение и похвалу которых в этом отношении можно без опасения принимать в прямом смысле (чего, как известно, нельзя сказать о всех протестантских ученых). Более чем снисходительное, переходящее по временам в защиту и даже похвалу, отношение к Эригене находим, например, в «Христианской мистике» (1842) Гельфериха, гегельянца правой стороны[80]. Прямой защиты философа, или даже хотя бы только обсуждения апологетических доводов Штауденмайера, автор не хочет брать на себя, «ибо легко заставить писателя, который еще не ориентировался с совершенной ясностью в глубочайших вопросах спекуляции и потому запутывается в явные противоречия, говорить задним числом (hinterher) что кому угодно»[81]. Но в некоторых отношениях Эригена, по нему, далеко оставляет за собой даже своего учителя — Дионисия (Ареопагита) в своем приближении к истинно христианским воззрениям[82].

Значительное преимущество учения Эригены перед учением неоплатоническим, перенесенным на христианскую почву именно в сочинениях Дионисия, в смысле приближения к христианству, признает и известный историк философии Риттер (1844)[83]. Констатируя в учении Эригены два направления, пантеистическое и теистическое, и признавая за первым преобладающее значение, он говорит, что при этом беспристрастному суждению часто, однако, навязывается (drSngt sich auf) замечание, что и «тот вид учения, который можно бы счесть с первого взгляда за пантеистический, может иметь у него и другой смысл»[84]. Во всяком случае, Эригена «обладал такими мыслями, которые одни, при истинно научном стремлении к познанию мира и Бога, могут предохранить нас от пантеизма»[85]. В особенности из подробностей учения Эригены о возвращении всего в Бога ясно видно, что несправедливо было бы обвинять его в том, будто он принес в жертву пантеистическому направлению безусловно все, что должно принадлежать бытию и жизни тварей[86]. Касательно учения о Троице, между прочим, Риттер замечает, что Эригена в этом случае в общем остается верным греческим отцам, соединяя лишь их учение с своим учением о разделении природы и с учением латинской церкви о Filioque[87].

Под свою защиту, без всяких при том, по–видимому, ограничений, берет Эригену с его учением Гамбергер, последователь Баадера, в своем сочинении: «Physica sacra или понятие небесной телесности» (1869). По его мнению, несмотря на целый ряд монографий о системе Эригены, этот великий ум (Geist) все еще не получил справедливой оценки. Против обвинения в пантеизме Эригену победоносно защитил Штауденмайер; но даже Губер является не всегда справедливым к философу, например, по вопросу о необходимости творения. Мнение о неоригинальное идей Эригены Гамбергер считает прямо странным и соглашается с Штауденмайером, что появление Эригены необъяснимо из условий времени и среды, в каких он жил, и есть в действительности чудо[88].

Пример весьма благосклонного отношения к Эригене и его учению со стороны протестантских ученых представляет еще в своем рассуждении «Сравнение учения Эригены с христианским учением» (1869) Мейзель, желающий при этом, по–видимому, стоять вполне на почве ортодоксии. Он признает, что «даже ученейшие мужи, притом свободные от какого бы то ни было пристрастия, утверждали, что «два ли можно освободить Эригену от подозрения в пантеизме»[89]. Но сам в своем рассуждении, решая вопрос, «к еретикам или учителям церкви должно его причислить», он прямо становится на сторону Эригены, не считает его пантеистом и в оправдание различных пунктов его учения ссылается на сходные мнения старых и новых протестантских богословов[90], хотя указывает и на разногласие его с «общепринятым христианским учением», собственно с учением лютеранских символических книг, впрочем более или менее извинительное для него. В общем, Эригена обнаружил, по нему, в своем творении о разделении природы «одинаково как высоту ума, так и смирение духа, как разносторонность в учении и познаниях, так и чистоту религиозно–настроенной мысли»[91]. «И хотя мы, — говорит в заключение автор, — соглашаемся, что он, более, впрочем, в выражениях, чем на самом деле, в некоторых мнениях своих уклонился от правого пути, в некоторых даже прямо погрешил, но относимся к нему с чувством благоговейного почтения, как к учителю церкви» (magistrum ecclesiae pie colimus et observamus)[92].

Далеко не столь благоприятно, однако, для Эригены мнение о нем большинства других протестантских ученых. Его система, согласно этому мнению, должна быть признана прямо пантеистическою, с учением христианства несогласною. Они хотят быть справедливыми к Эригене, признают за ним и теистическую тенденцию. Но встречаемый в его сочинении теистический элемент относится на счет лишь религиозного чувства автора, система же его есть система пантеистическая. Он искренно стремится примирить свое учение с христианским, но это стремление совершенно безуспешно: в зависимости от своих источников, он мыслит и пишет не так, как хотел бы в силу своего религиозного чувства, — мышление у него находится в разладе с его чувствами и стремлениями. Система Эригены, таким образом, здесь отделяется, так сказать, от его личности.

Подобный взгляд можно встретить, уже у Неандера (1836), который, считая Эригену пантеистом, не хочет, однако, сомневаться, что он «с благочестивым чувством молился Богу–Искупителю, хотя логическое понимание им божественного Существа (begriffliche Auffassung des gOttlichen Wesens), по–видимому, исключает такое отношение человека к Богу, какое предполагается в молитве»[93]. Тот же взгляд проводится у Куртца (1856). «Спекулятивно–богословская система величественнейших размеров», созданная Эригеной, вопреки всему искреннему стремлению творца ее удержать основные положения церковного учения, есть только, однако, по нему, «единая от начала до конца гетеродоксия» (eine einzige Heterodoxie von Anfang bis zu Ende) и по самому существу должна переходить в пантеизм; но, с другой стороны, факт и то, что «христианское сознание Эригены сильно (machtig) реагировало против пантеистического направления его мышления и он искренно был озабочен тем, нельзя ли спасти по крайней мере основные истины христианского теизма»[94].

Но в особенности выразителем такого взгляда является Кристлиб, сочинение которого «Жизнь и учение Иоанна Скота Эригены» (1860) представляет самую обстоятельную монографию о данном предмете с протестантской стороны. В заслугу ему и поставляется именно ясное указание двойственной точки зрения Эригены[95]. Результат, к которому он приходит в своем исследовании о системе Эригены, сводится к тому, что «в этой системе спекулятивный пантеизм и идеализм перекрещивается (sich durchkreuzt) с христианскиреалистическим теизмом»[96]. Первый, при этом, и составляет действительную основу системы, иногда будучи прикрыт так или иначе, иногда обнаруживаясь вполне ясно. Теизм же обязан своим присутствием собственно религиозному чувству автора, который сам содрогается перед пантеистическими выводами системы и чувствует себя как бы вынужденным предотвратить их положениями теистического характера, обращаясь к церковному учению[97]. Но это учение, например церковная христология, не может быть согласовано с его собственным учением[98]. Сам творец системы, при безуспешном его стремлении возвыситься над недостатками усвоенного им ареопагитского понятия о Божестве, был, таким образом, по неоднократно употребляемому Кристлибом выражению, «лучше своей системы» (der Mann besser war, als sein System)[99].