Итак, если Антоний ищет совершенства, то Пахомий хочет прознать и исполнить совершенную Волю Божию.

Скорее всего, это видение имело место около 320 года. Более ранняя его датировка заставила бы нас сократить до минимума годы обучения Пахомия у Паламона и годы его самостоятельного подвижничества в Тавенниси. О том, что происходило впоследствии, вы узнаете из следующей лекции. Пока же мы лишь отметим, что киновийная жизнь, зачинателем которой был Пахомий, восходила к отшельничеству. Она переняла и его язык так, что через какоето время словами «монах» и «монастырь» вопреки их исходному значению — стали называть не только анахорета и его келью, но также киновита и его обитель.

* * *

Немногим ранее или позднее того же знаменательного 313 года богатый юноша, рано потерявший родителей и живший в Дельте, женился, поддавшись уговорам своего Дяди. Всю брачную ночь он убеждал свою супругу в том, что им следует предпочесть брачным отношениям целомудренную жизнь. Она согласилась с ним при условии, что они станут жить под одною крышей как брат и сестра. Так они провели восемнадцать лет, зарабатывая себе на жизнь выращиванием бальзама, пока, наконец, и ей не открылся подлинный смысл уединенной жизни. Он оставил ее в доме и поселился в построенных им «внутри горы Нитрийской» двух «куполообразных» кельях (θόλοι), приходя два раза в год в свой прежний дом, чтобы свидеться со своей супругой. Это произошло немногим позже 330 года, поскольку Аммон (Амун) прожил в пустыне 22 года, когда же он скончался, Антоний, умерший в 356 году, видел, как душа его возносится на небо.[59]

Обитель Аммона находилась на самом краю Ливийской (Западной) Пустыни, там, где она образует северный, обращенный к Дельте, пологий выступ, находящийся возле местечка Пернудж или Нитрия, в девяти милях к югозападу от города Даманхура (Гермополь Парва), где жил епископ, управлявший всеми окрестными землями. Арабское название этого местечка ЭльБарнуги все еще находится в употреблении. Географическое положение ЭльБарнуги и «Житие» святого хорошо согласуются с позднейшей историей Нитрии, которая являлась подлинными вратами пустыни, связывавшими ее с миром. Именно здесь монашеское сообщество впервые было приспособлено к приходской системе диоцеза, обретя собственное священство и клир (надо заметить, что здесь пути анахоретов и киновитов отличались друг от друга не столь разительно, как у Антония и Пахомия). Местоположение Нитрии оставалось совершенно неизвестным до той поры, пока Ивлин Уайт (Evelyn White) не опубликовал в 1932 году свою работу «History of the Monasteries ofNitria and of Scetis», которая, как ни странно, далеко не сразу получила должную оценку.[60]

Неподалеку от Барнуги находятся соленые озера, коммерческое использование которых началось еще в древности. Сорока милями южнее, во впадине, носящей ныне название ВадиэльНатрун (ВадиэнНатрун), существует еше большее месторождение соды (натра), разработкой которого сейчас занимается Salt and Soda Company. Здесь сохранилось не только название, но и четыре некогда знаменитых монастыря, разбросанных по пустыне на расстояние примерно в тринадцать миль. В самом поселке ЭльБарнуги и в его окрестностях монастырей не сохранилось и, насколько мне известно, серьезные поиски их развалин там никогда не велись. Тем, кто не знает коптского, нынешнее название кажется совершенно не связанным с древним названием этого места. Нет ничего удивительного в том, что Нитрия отождествлялась именно с ВадиэльНатрун, хотя этому полностью противоречили топографические детали, представленные в «Лавсаике». ВадиэльНатрун это Скитская пустыня, Нитрия же, как сообщает нам Палладий, находилась в сорока милях от нее в месте, до которого в его время из Александрии можно было добраться на лодке![61] Термин «Скит» порой используется в наших источниках для обозначения как самой Скитской пустыни, так и Нитрии. Что же касается термина «Нитрия», то он никогда не используется для обозначения Скита. К рассмотрению последнего мы теперь и перейдем.[62]

Естественный подход к Скиту находится не со стороны Нитрии, которая лежит за пустыней в сорока милях к северу (хотя монахи, конечно же, часто пользовались именно этим путем), но со стороны ближайшего поселения на берегу канопского рукава Нила, называемого Теренуфом и находившегося примерно в двадцати милях от Скита.[63] О местонахождении Теренуфа можно судить по развалинам КомАбуБилло примерно в миле от сохранившей свое название Тарраны (Tarraneh). До появления железной дороги караваны, отправлявшиеся за содой в ВадиэльНатрун, выходили именно из Тарраны.[64] Железная дорога, принадлежащая Salt & Soda Company, начинается на пять миль южнее. В римскую эпоху данная (соледобывающая) индустрия являлась государственной монополней, контора которой находилась в Александрии, а управление в Теренуфе.[65] Апофтегма пятого века повеетвует о том, как брат Мартирий принес в свою келью кусок натра, который свалился с верблюда на пути в Теренуф. Авва Агафон настоял на том, чтобы Мартирий вернул свою находку на место, расстояние до которого составляло двенадцать миль.[66] В этой отдаленной пустыне контрабандисты, должно быть, всегда являлись серьезной проблемой для властей. В письме на папирусе, датированном 346 годом и подписанном чиновником из Теренуфа, последний призывает арестовывать их и их верблюдов, будь они задержаны в Файюме или в любом ином месте.[67] Разумеется, названные контрабандисты прекрасно знали вади (арабекое слово, означающее русло (обычно пересохшее) или долину прим. пер.) и тайные верблюжьи тропы и проходы. В частности, они знали здесь каждый колодец и свойства его воды, а также места, которые аскеты могли бы избрать своим прибежищем. Мог настать и такой день, когда они сами вняли бы зову пустыни.

Около 330 года тридцатилетний Макарий поселился в Ските, где и преставился через шестьдесят лет.[68] Он рассказывал о том, как в египетском селении вступил на стезю аскезы, как ушел в другое селение, дабы избегнуть священства, как был обвинен в том, что, обесчестив девушку, стал причиною ее беременности, как принял это обвинение и стал ее кормильцем, пока во время затянувшихся родов та не созналась в своем обмане, как поношения сменились похвалами, и, наконец, как сбежал из селения и перебрался в Скит.[69] Однако существует и другая история, иначе объясняющая причины того, почему он избрал Скит своим приютом. «Об авве Макарий говорят следующее. Ежели какойнибудь брат приходил к нему со страхом как к святому и великому старцу, он хранил молчание. Если же один из братьев, словно вменяя его ни во что, обращался к нему с такими словами: «Авва, когда ты был погонщиком верблюдов, воровал натр и торговал им, не случалось ли тебе быть битым сторожами?» — ежели брат обращался к нему так, авва охотно отвечал на все его вопросы».[70]

Нитрия врата египетской пустыни. Скит ее твердыня, настолько униженная в своей отдаленности (три сохранившихся до нашего времени ее монастыря находятся ниже уровня моря), что ей удалось выстоять и после того, как на северном склоне в пределах видимости появилась автострада Александрия — Каир.

Теперь обратимся к Палестине. Блаженный Иероним пишет, что тамошнее монашество начиналось с Илариона,[71] уроженца палестинского селения Тавафа (это название встретится нам еще не раз), находившегося в пяти милях от Газы. Судя по всему, он родился около 293 года и был послан на обучение в александрийскую школу, однако привлеченный славою святого Антония (который незадолго до этого вышел из своего «внутреннего святилища») провел подле него несколько месяцев и, вернувшись в родную Палестину а было ему в ту пору пятнадцать лет уже не застал в живых своих родителей. Раздав свое имение, он стал вести отшельническую жизнь подобную той, что видел в Египте, поселившись неподалеку от побережья, в семи милях к юговостоку от Майюма, порта Газы. После того, как он провел в уединении двадцать два года, к нему стали присоединяться другие, и вскоре по всей стране стали возникать монастыри, произошло же это около 330 года. Иероним очень хороший рассказчик, и нам не следует слишком уж полагаться на детали представленного им жития. Однако Иларион, вне всяких сомнений, является исторической фигурой. По всей видимости, основу Для своего повествования Иероним берет у Епифания, Другого палестинца, который также учился монашеству в Египте и, возможно, до некоторой степени, являлся учеником Илариона. Обитель Епифания в Висандуке возле Элеутерополя, в предгорьях на полпути из Газы в Иерусалим, также, возможно, стала одним из первых монастырей. В 367 году Епифаний оставил эту обитель и отправился на Кипр, где стал епископом Саламинским.[72] Согласно Иерониму, в год кончины Антония (356) Иларион бежал из Палестины, устрашившись людской славы, и уже никогда туда не возвращался.

Газа и Элеутерополь в течение всего этого периода оставались важными центрами монашеской жизни и сохраняли свои связи с Египтом. Пустыня же, находившаяся возле Иерусалима, имела свою собственную историю и предысторию, о которой Иероним, по всей видимости, умалчивает. В конце второго столетия престарелый епископ Наркисс бежал от клеветы в пустыню и провел там несколько лет.[73] Несколько позже в пещерах Каламона близ Мертвого моря появляются бежавшие от преследований люди, ведущие отшельническую жизнь.[74] Сама Иудейская пустыня призывала их к такой жизни. Пустыня, помнившая Илию, Елисея и Иоанна Предтечу (в которых со времени написания Vita Pachomi [75] стали видеть прообраз монашества) и искушение Самого нашего Господа Иисуса Христа. Кумранские находки и сведения о ессеях, живших в этой и в других частях пустыни, свидетельствуют о том, что евреи уже тяготели к чемуто, подобному монашеству. И, хотя у нас нет никаких оснований для того, чтобы считать христианских монахов преемниками ессеев, трудно поверить, что на этой земле в течение длительного времени не было аскетов.

Примыкающий к пустыне Иерусалим заставляет вспомнить о другом элементе монашеского призвания о ξενιτεία или о жизни на чужбине. Именно к Иерусалиму, прежде всего, обращается тот, кто внемлет призванию Авраама: «Изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу» (Быт. 12,1). По меньшей мере, дважды стих этот приводится в жизнеописаниях монахов, живших в Иудейской пустыне.[76] Но его можно было бы включать в каждое из них.

Это — лавра преподобного Харитона, которая оставалась монастырем по меньшей мере до двенадцатого столетия,[77] в то время, как МуаллакХаритун в точности соответствует κρεμαστόν Χαρίτωνος «нависающей» пещере Харитона, о которой мы читаем в житии святого,[78] которое, возможно, было написано в шестом веке одним из монахов так называемой Старой Лавры, именуемой также Суккой (сирийское Сукка, эквивалентное арабскому Сук (рынок или базар), переводимому греческим λαύρα).

Писателя вдохновляют монашеские жизнеописания Кирилла Скифопольского (одно из которых было написано при жизни описываемого в нем героя),[79] он стремится представить жизнь человека, который, как считалось, основал монашеское жительство в Иудейской пустыне за сто лет до того, как сюда прибыл Евфимий, первый великий святой Кирилла. Сообщается, что Харитон при императоре Аврелиане стал исповедником в Иконии, откуда он и отправился в свое паломничество в Иерусалим и основал свой первый монастырь в пещере разбойников возле АйнФара (некогда полноводного, не пересыхающего ни зимой, ни летом источника в Иудейской пустыне в семи милях к северовостоку от Иерусалима за Анатотом) еще до установления церковного мира, после чего основал еще две лавры: в Дуке, на утесах над старым Иерихоном, и в вади, которое, как мы видим, и поныне носит его имя. Конечно же, это очень позднее житие, и приводимые в нем даты могут объясняться желанием убедить читающего в том, что Харитон жил до Антония. Однако в нашем распоряжении имеются независимые свидетельства того, что в четвертом веке существовали все три лавры. Дука упоминается в «Лавсаике» Палладия как пристанище монаха Елпидия (Элпидия),[80] упоминаемого и в Житии преподобного Харитона (которое в данном случае может находиться в зависимости от Палладия).[81]