Община стала привлекать к себе людей, живших в иных землях; так, примерно за тринадцать лет до кончины Пахомия, в Пбоу появился дом грекоязычной братии, которым управлял другой Феодор, пришедший из Александрии. Среди его первых обитателей были два римлянина, армянин и четверо александрийцев.[186] Вероятно, именно обитателями этого дома (следующим их поколением) была составлена греческая Vita Prima Пахомия и Феодора (составлявшая одну книгу), основывавшаяся на коптском материале, который не сохранился до нашего времени.[187]

Мы можем попутно обратить внимание на характерные аспекты этой ранней антониевой и пахомиевой литературы. В обоих случаях делается особый акцент на διάκρισις различении.[188] Духовная жизнь направлена к «стяжанию Святаго Духа».[189] В «Посланиях Антония» это достижение Духа Усыновления[190] и становление «друзьями и братьями» Иисуса (Ин. 15, 15 цитируется здесь трижды с прибавлением «братьями»).[191] В греческих «пахомиевых» источниках ипостась Святого Духа представлена менее отчетливо.[192] В отличие от «Посланий» Антония, а также коптских «Катехизисов» Пахомия и его последователей,[193]здесь так же как в Vita Antonii никогда не употребляется просто «Иисус», но всегда «Иисус Христос». О Пахомий говорится, что «больше чем вечных мук боялся он оказаться отдаленным от смирения и сладости Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа».[194]

Для всех рассматриваемых здесь памятников характерно особое трезвомыслие, свидетельствующее о том, что они создавались в объятом мороком ложных чудес языческом мире. В Житиях Пахомия и Антония говорится, что мы никогда не должны внимать предсказаниям демонов.[195]Если не ошибаюсь, там приводится всего три чуда святого (три случая чудесного исцеления).[196] Имеет смысл привести здесь поучение Пахомия. «Помимо целительства телесного существует и целительство духовное. Ибо, ежели человек страдает душевною слепотою и не видит света Божиего в слепом своем поклонении идолам, но впоследствии, будучи ведомым верою в Господа, обретает зрение, приближаясь к единому истинному Богу, то не великое ли это исцеление и спасение? … Один из братьев както попросил меня: «Поведай нам об одном из своих видений». Я же ответствовал ему: «Грешнику подобному мне не пристало просить Господа о даровании видений, ибо сие противно Его воле и может повредить человеку… И все же я поведаю вам об одном дивном видении. Если увидите вы человека чистого и смиренного, то знайте, что Господь сподобил вас великого видения. Что может быть выше подобного видения Невидимого Бога в видимом человеке, Его храме?»[197]

В сентябре 346 года Закхей и Феодор отправились на тавеннисиотской лодке в Александрию. Узнав, что Антоний находится на Внешней Горе, они пристали к берегу и отправились к нему за благословеньем. Нашему вниманию предлагается разговор Антония с Закхеем, во время которого Антоний, видя слезы братьев, узнает, что Пахомий умер. «Не плачьте. Вы — все вы — стали подобными авве Пахомию. Великое служение воспринял он, собрав вкруг себя столь многих братьев, — воистину, он шел путем апостолов». Закхей возразил: «Отче, но ведь ты светоч для всего этого мира!» Антоний же отвечал ему: «Нет, Закхей, послушай, что я скажу тебе. В ту пору, когда я сам стал монахом, киновии, в которых могли бы окормляться и другие души, не существовало; первые монахи вершили свой аскетический подвиг в одиночку. Ваш отец был научен сему доброму делу Самим Господом. До него лишь один человек, носивший имя Аотас, пожелал принять сие служенье, но поскольку не отдал он ему всего своего сердца — оно так и оставалось неисполненным. Много раз слышал я о том, что отец ваш живет именно так, как учит нас Писание. Сколь часто хотелось мне увидеть его в теле, однако каждый раз ощущал я свое недостоинство и отказывался от этой мысли. И все же там, в Царствии Небесном, мы увидим друг друга и встретимся со всеми святыми отцами, но прежде всего мы увидим там нашего Господа и Бога Иисуса Христа».[198]

В подобном посещении не было бы ничего удивительного, ибо Антоний являл поразительную свободу как в своих посланиях, так и в своих перемещениях. Говорится, что в 335 году он направил Константину послание, встулившись за Афанасия во время первого его, Афанасия, изгнания, и получил от императора ответ, в котором тот обращал его внимание на решение Тирского собора.[199] Разумеется, когда в июле 338 года Афанасий вернулся из ссылки, Антоний прибыл в Александрию и, вероятно, провел в ней три дня, желая тем самым поддержать его. Однако это нисколько не помешало распространению слухов о том, будто он принял сторону мелетиан или ариан.[200] В это же время он посетил Дидима Слепца»[201] и — мы вправе это предположить Аммона Нитрийского.»[202]

Мы высказали предположение, что Аммон мог удалиться в Нитрию около 330 года (или несколько позже). Это подтверждается датами жизни первых его спутников и учеников. Так, Памво родился около 304,[203] а Вениамин около 311 года,"[204] Макарий Александрийский или «горожанин», которого не следует путать с основавшим Скит Макарием Египетским, — был крещен в возрасте сорока лет около 333 года.»[205] Нафанаил выстроил свою келью в ту пору, когда отшельников было еще немного, при Палладии же, то есть в конце столетия, она окончательно опустела, поскольку цивилизованный мир успел придти и сюда. Около 338 года Нафанаил перешел в келью, которая находилась еще ближе к селению, однако через три или четыре месяца понял, что поддался дьявольскому искушению, и вернулся в свою первую келью, чтобы не покидать ее уже до самой смерти тридцатью семью годами позже.»[206]

К 338 году количество монашествующих возросло настолько, что Аммон стал печалиться о тех братьях, которые стремились к большему уединению. После обычной девятичасовой трапезы Антоний предложил ему отправиться в пустыню. Они шли по ней до самого захода солнца, и Антоний сказал: «Сотворим молитву и установим на сем месте крест, чтобы тот, кто хочет строить, строил бы здесь, а приходящий оттуда или идущий туда могли бы участвовать в трапезе девятого часа, нисколько не мешая друг другу». Говорится, что они прошли двенадцать миль и это немалое расстояние восьмидесятисемилетний старец преодолел всего за несколько часов с трех часов дня до заката.[207]

Вне всяких сомнений, запись эта повествует об основании второго нитрийского поселения, вторых Келлий, где со временем стало жить около шестисот анахоретов, кельи которых отстояли друг от друга на расстояние крика; хлебом их снабжала Нитрия, однако у них были собственные священник и церковь.[208] Кассиан оценивает расстояние до Нитрии в пять миль,[209] Созомен в семь,[210]Руфин в десять;[211] вследствие этого двенадцать миль Апофтегм могут показаться преувеличением. Однако если мы вспомним о том, что некоторые из келий находились более чем в трех милях от церкви, и о том, что Нитрия также являла собою весьма обширную обитель, это кажущееся несоответствие уже не будет нас беспокоить.

Точная топография монашеской Нитрийской горы еще не прояснена. Гора была отделена от селения некой рекой или каналом, что — по крайней мере, вначале с одной стороны, ограждало ее от мира, с другой, — позволяло анахоретам иметь среди селян своего διακονητής («агента») мирянина, защищавшего материальные интересы обители и помогавшего обеспечивать ее всеми необходимыми припасами.[212] Представленное в руфиновой Historia Monachorum описание придорожной котловины, из которой ушла вода, со спящими на ее берегах крокодилами, достаточно характерно для этой страны натровых озер.[213]Существует и канал, связывающий Нил с озером Мариут (Мареотида) и проходящий в четырех милях к югу от теперешнего селения Барнуги; в четвертом веке мог существовать и какойто другой канал, находившийся ближе к селению.

В этом районе «гора» поднимается не более чем на четыре метра над уровнем моря, а «темь» поднимается еще метра на три. В двенадцати милях южнее селения, сразу же за каналом Нубарийя, пустынная земля поднимается до одиннадцати или даже до пятнадцати метров. Здесь, как это видно на километровой карте, с востока на запад примерно на шесть миль тянется ряд так называемых «замков» (Qusur) КасрэльВахейди, КасрэльРубайят и так далее. Карта ничего не сообщает о природе этих объектов. Однако словом «каср» (qasr) нередко называют некие каменные строения, к которым, возможно, относились и кельи; у меня есть все основания предполагать, что при более внимательном рассмотрении они действительно окажутся Келлиями анахоретов, находящимися в двенадцати милях от Нитрии и, как мы уже говорили, стоящими поодаль друг от друга. Настоящая пустыня начинается только здесь.

(При беглом знакомстве с этим районом господин Антуан Гийомон в марте 1964 года обнаружил серьезные свидетельства в пользу этого предположения, которые, как хочется надеяться, будут подтверждены и результатами раскопок. См. A. Guillaumont, Le site des 'Cellia', Revue Archeologique, 1964, torn. II (JulySeptember), pp. 4350).

В Нитрии аскеты могли жить поодиночке, парами или группами. Мы черпаем свои сведения из источников, написанных только через полстолетия (это Палладий и Historia Monachorum);[214] однако то, что они сообщают нам, вероятно, приложимо и к тому времени, когда монахов здесь было сравнительно немного. Руфин в своей «Церковной истории» [215]сообщает (речь идет примерно о 373 годе), что здесь находилось не менее трех тысяч монашествующих. Через двадцать лет Палладий говорит уже о пяти тысячах монахов. Согласно Historia Monachorum они занимали около пятидесяти «обителей» (μονού) разных размеров, в которых могли жить как двоетрое, так и несколько сотен монахов. Так, в палладиевом «Диалоге о жизни святого Иоанна Златоустого» (Dialogus de Vita Sancti Joannis Chrysostomi) мы читаем об обителях с 210 и со 150 монахами.'[216] Здесь уже не могло идти и речи о том, чтобы жить на «расстоянии крика» друг от друга. Если бы в девятом часу вы оказались в центре [Келлий], вы услышали бы пение псалмов, доносящееся изо всех обителей и решили бы, что находитесь в Раю. Здесь, в центре, находилась единственная «экклесия» это слово так же как и в Сирии, повидимому, обозначало всю совокупность церковнообщинных строений, а не одно только место богослужения (которое Афанасий называет κυριακόν, откуда происходит и наше «церковь»). По всей видимости, по субботам и воскресеньям на общее богослужение и общую трапезу сюда сходились все монахи. За оградой стояли три пальмы, с которых свисали плети для наказания провинившихся монахов, грабителей и какихто иных нарушителей. Семь пекарен обеспечивали хлебом как Нитрию, так и Келлий. Здесь же находился и странноприимный дом, в котором страннику дозволялось неделю жить «без дела», после чего он получал работу в саду, в пекарне или на поварне; грамотным давали читать книги и оставляли их в одиночестве до полудня. Странники порою проводили здесь по дватри года. На Нитрийской горе существовали свои врачи и пирожники (pastrycooks πλακουντάριοι в русском переводе «Лавсаика» «аптекари» прим. пер.), здесь употреблялось и продавалось вино — вещь немыслимая для тавеннисиотов.[217] Помимо традиционного для монастырей производства канатов здесь занимались и льном, что в очередной раз напоминает нам о близости этих мест к плодородным землям Дельты (так, в ВадиэльНатрун подобное занятие было бы невозможным). Этим же ремеслом, скорее всего, занимались и в тавеннисиотской общине: Аммон рассказывает о доме в Пбоу, в котором жило двадцать два ткача.[218]

Как Антоний, так и Пахомий избежали рукоположения. Нитрия же имела свое собственное священство с очень раннего времени. Памво, хотя, по меньшей мере, в одной истории он изображается неграмотным,[219] вероятно, стал священнослужителем еще до 340 года.[220] Относящееся примерно к 356 году послание Феодора Тавеннисиотского адресовано «Моим возлюбленным братиям, пресвитерам, диаконам и монахам Нитрийской горы»;[221]«Послание Аммона», в котором оно представлено, приводит имена четырех священников: Памво, Пиора, Гераклида (вероятного, старшего над ними) и Агия.[222] Уже тогда мы имеем полный клир, возглавляемый коллегией пресвитеров. Во времена Палладия численность последних достигала уже восьми, и они образовывали нечто вроде совещательного совета, хотя служение Литургии, проповедь и отправление правосудия вверялись единственно старшему пресвитеру.[223]

Нитрийская гора всегда находилась в тесном контакте с епархиальным епископом Даманхура (Гермополь Парва), находившегося в десяти милях от обители. Драконтий, ставший епископом, скорее всего, в 353—4 году, сам являлся настоятелем монастыря (хотя мы и не знаем, где именно находилась его обитель); его же непосредственные преемники Исидор[224] и Диоскор[225] были известными нитрийскими монахами. Возведенный против собственной воли в епископский сан Драконтий начал свое служение с возвращения в монастырь и отказа от исполнения епископеких обязанностей (создается впечатление, что его монахи взяли с него соответствующее обещание еще до поставления Драконтия в епископы). В нашем распоряжении имеется послание Афанасия с достаточно резкими и в то же самое время дружескими увещеваниями,[226] где он убеждает Драконтия исполнить свой долг в отношении Церкви и приводит имена не менее семи епископов, которые были монахами — среди них великий Серапион Тмуисский, являвшийся прежде учеником Антония и ставший епископом до 339 года, и, вероятно, один из двух тавеннисиотских епископов, участвовавший в латопольском синоде 345 года.[227] Судя по всему, послание Афанасия возымело действие, ибо к моменту взятия его под стражу и высылки в 356 году Драконтий уже исполнял свои обязанности.[228]