Монахи отвечали ему с достоинством, Артемий же вел себя достаточно сдержанно. Когда поиски не дали результата, стратег пригласил монахов помолиться за него, однако они, заметив среди его людей арианского епископа, покинули Синаксис, оставив его молиться в одиночестве. Разморенный полуденным зноем он заснул и проснулся в ужасе с кровотечением из носа, говоря, что только по милости Божией избежал смерти. Через два года он был умерщвлен в Антиохии Юлианом. Несмотря на то, что Артемий обычно ассоциируется с арианством, он почитается Православною Церковью как великомученик.[270]В то время, когда Артемий прибыл в Пбоу, Феодор посещал монастыри Гермополя.[271] Весной 363 года он вновь отправился в Гермополь, чтобы встретить Афанасия, который с разрешения Юлиана вновь появился в Александрии, чтобы тут же удалиться в Фиваиду.[272] Торжественная и воеторженная его встреча весною описана в Vita Prima Пахомия столь живо, словно автор жития был ее свидетелем. Феодор должен был вернуться на Пасху в Пбоу, однако оставил тавеннисиотскую лодку для нужд Афанасия.[273]Этому противоречит записанный Аммоном собственный рассказ блаженного папы о том, как в июне в Антиноэ (напротив Гермополя) он нашел прибежище на том же тавеннисиотском судне, а присутствовавшие на нем Феодор и авва Паммон Антинойский сначала обменивались непонятными улыбками, а затем объяснили озадаченному Афанасию, что Юлиана уже нет в живых.[274]

Феодор скорбно наблюдал за разрастанием земель и увеличением числа лодок, принадлежавших обители.[275] Он стал уговаривать авву Орсисия вновь вернуться к управлению монастырем.[276] По ночам же Феодор уходил к находившимся на горе могилам, до которых нужно было идти около трех миль. Некто (возможно, автор Vita Prima) незаметно последовал за ним и услышал молитвы Феодора у могилы его возлюбленного учителя.[277] Его молитвы были услышаны и вскоре после Пасхи 27 апреля 368 года Феодор отошел ко Господу.[278] Орсисий вновь вернулся к управлению обителью и «правил братьями по мере сил; был он очень добрым и любил спасать души братьев. Ибо Бог дал ему силу, открыв ему толкование Писаний. И управлял он братьями долгое время в мире».[279] Vita Prima заканчивается утешительным письмом Афанасия, направленным Орсисию.[280]

* * *

Ученик и преемник Антония на Внешней Горе Писпир Аммон (Ammonas), возможно, прибыл туда, прожив четырнадцать лет в Скитской пустыне;[281] впрочем, это имя в ту пору было весьма распространенным, и потому сказанное не более чем предположение. Впоследствии он стал епископом,[282] сменил же его в Писпире, согласно Historia Monachorum, Питирион.[283] Однако Руфин, посетивший Писпир после 373 года, упоминает только Поэмена и Иосифа.[284] В Apophthegmata епископ Аммон предстает очень притягательной фигурой. До нас дошло немало его посланий, сохранившихся на сирийском[285] и уже не столь полно — на греческом,[286] но только не на коптском. Они отличаются от «Посланий преподобного Антония», с которыми их издавна ассоциировали, активным привлечением апокалиптических апокрифов, которые вообще не упоминаются у Антония, и своеобразным развитием учения о стяжании Святаго Духа, которое, возможно, имеет связь с мессалианством.

Вне зависимости от того, откуда именно пришел в Писпир Аммон, мы знаем из Apophthegmata, что после успения Антония Сисой, сочтя Скитскую пустыню слишком уж густонаселенной, покидает ее и находит желанный покой на Внутренней Горе Антония.[287] Мы можем предположить, что произошло это уже после упоминаемого у Иеронима набега сарацинов 357 года, когда, как здесь сказано, ими был убит ученик Антония Сармат.[288] Перед этим, если верить Иерониму, Иларион посетил Внутреннюю Гору, где его сопровождали два других ученика Антония, один из которых выступал в роли его переводчика.[289] Разумеется, во время прибытия Сисоя на Внутреннюю Гору она уже обезлюдела. Подобно Антонию, он время от времени приходил в Писпир, часть которого, согласно другой истории, все еще была наводнена мелетианами.[290] Все необходимое жившему на Внутренней Горе Сисою доставлял διακονητής «агент» из Писпира. Бывало, он задерживался, и однажды Сисой провел в полном одиночестве десять месяцев. Им стали овладевать горделивые помыслы, но тут ему встретился охотник из Фарана (Синайский полуостров), который не видел людей одиннадцать месяцев.[291] Много позже, когда авву Сисоя спросили, как он оставил Скитекую пустыню, где он жил вместе с аввой Ором (Ор известен как нитрийский монах, соответственно, понятие Скит здесь надлежит толковать в расширительном смысле), Сисой ответил, что Скит стал представляться ему слишком людным, узнав же об успении Антония, он пришел на Внутреннюю Гору, нашел ее тихой и «какоето время пожил там». Когда его спросили, сколько же времени он там провел, авва Сисой ответил: «Семьдесят два года».[292]

III. ВТОРЖЕНИЕ МИРА

Иноземцы и монахи Египта и Палестины. Иероним, Руфин и их спутники. Евагрий Понтийский жизнь, творения и влияние. Палладий. Historia Monachorum in Aegypto. Кассиан. Золотой век Нитрии и Скита. Патриарх Феофил и разрушение языческих храмов. Споры вокруг Оригена в Палестине и в Египте. Закат Нитрии. Разорение Скита варварами (407408).

Ко времени кончины Антония в 373 году и Нитрия, и Скит вступили в пору зрелости. Подавляющее большинство монашествующих, разумеется, составляли египтяне. Но мы не можем считать их чистыми коптами, памятуя о том, о какой части Египта идет здесь речь. Смешанная кровь и двуязычие в Дельте должны были встречаться куда чаще, чем в Фиваиде. Следует обратить внимание и на то, что в ту пору не существовало конфликтов между образованными и необразованными монахами. Так, Памво, один из первых пресвитеров Нитрии, судя по всему, вообще не владел грамотой; [293]однако четверо Длинных Братьев, о которых мы еще услышим, являлись его учениками, при этом, по меньшей мере, один из них Аммоний был очень начитан и сведущ не только в Священном Писании («…великий сей муж обладал ученостию необыкновенною»).[294] Но мы должны понимать, что с самого раннего времени здесь (так же как и в Фау) жили и иноземцы. В 340 году, во время ссылки, Афанасия сопровождали в Риме лица, являвшие собою образец монашеской жизни,[295]после чего благочестивые римляне обратили свои взоры к Египту.[296] Одна из самых трогательных историй о Макарий Скитском связана с двумя молодыми иноземцами, келью которых после их смерти Макарий называл «мартириумом маленьких чужеземцев».[297] Эта история, возможно, имеет определенное отношение к названию обители ДеирБарамус «монастырь римских братьев».

Василий Каппадокийский (Великий) вскоре после своего крещения в 357 году отправился в путешествие по монастырям Палестины и Египта.[298] Каким бы ни был его анатолийский опыт, это путешествие, вне всяких сомнений, оказало серьезное влияние на составленные им впоследствии правила. Афанасиево «Житие преподобного Антония», написанное примерно в то же время и адресованное «инокам, пребывающим в чужих странах», в скором времени было переведено на латинский язык. Наделе, еще до смерти автора этого жития появилось два совершенно независимых латинских его перевода.[299] Изгнанные с Запада Иларий Пиктавийский и Евсевий Веркельский вернулись из ссылки на родину, зная восточное монашество не понаслышке, и вдохновили своим опытом святого Мартина и других.[300] Имена самых знаменитых египетских монахов вскоре стали обыденными в христианских домах Рима.[301]

Примерно в то же время, когда умирает Афанасий, эта тенденция приобретает еще более серьезный характер. Иероним отбывает в Сирию и живет в Антиохии, когда его достигает весть о том, что его друг Руфин находится в Египте в Нитрии в обители блаженного Макария.[302]

Вероятно, речь идет о 374 годе; в ту пору Иероним знал о существовании всего одного Макария — вероятно, Макария Александрийского. Прибытие Руфина в Египет примерно совпадает по времени с появлением там знатной вдовы Мелании, так же как и он сам прибывшей из Рима. В Нитрию ее сопровождал Исидор, епископ Даманхурский.[303] Здесь стоит вспомнить знаменитую историю о том, как она принесла великому Памво триста литр серебра и, смутившись тем, что старец даже не попытался оценить столь великое ее приношение, сказала: «Господин мой, да будет тебе известно, серебра здесь триста литр», на что Памво ответил: «Дочь моя, Кому ты принесла это, Тому не нужно сказывать, сколько тут весу. Он взвесил горы и холмы поставил весом — тем паче знает вес твоего серебра. Если бы ты отдала его мне, то хорошо было бы сказать и о его количестве, но если ты принесла его Богу, Который не отвергнул и двух лепт, то молчи…» В скором времени Памво отошел ко Господу, завещав Мелании сплетенную им незадолго до этого корзину.[304]

Это был не единственный монашеский подарок Мелании. Макарий Александрийский дал ей овечью шкуру, принесенную ему гиеною в благодарность за то, что он исцелил ее детеныша от слепоты [«…кожу эту раб Христов отказал святому и блаженному Афанасию великому и блаженная раба Христова Мелания сказывала мне, что она брала сию кожу у святого и дивного мужа Макария под именем дара гиены»].[305]

Однако кончина Афанасия послужила сигналом к насильственному захвату поддерживаемым императором Валентом арианином Луцием епископской кафедры в Александрии. Преемник Афанасия Петр вынужден был бежать в Рим.[306] Сопротивление православных вызвало ответные действия со стороны императора, и в скором времени множество епископов вместе с пресвитерами и монахами отправились в ссылку в палестинскую Диокесарию. Среди них был и Исидор Даманхурский. Проведшая шесть месяцев в Нитрии Мелания отправилась к ним на помощь и привела в смятение имперских чиновников, пытавшихся было запугать ее, но внезапно узнавших, с кем они имеют дело.[307]

Два Макария были сосланы на языческий остров в Дельте. Однако после того, как они исцелили одержимую нечистым духом дочь языческого жреца, островитяне разрушили языческий храм и построили на его месте церковь, после чего монахам было дозволено вернуться в пустыню.[308]