Нам сообщается о том, что Феодосии был особенно известен тремя вещами: своей аскетической жизнью и правой верой, радушным отношением ко всем, не взирая на лица, и особенною сосредоточенностью на богослужении.[785] Создается такое впечатление, что во всей Иудейской пустыне один только он следовал идеалу Василия Beликого, который, как мы уже об этом говорили, оказал существенное влияние на Пассариона и на Петра Иверийца. Достойно внимания то, что Феодор из Петры Аравийской в своем панегирике Феодосию воспроизводит перед своими учениками пространный отрывок из Regulae Fusius Tractatae («Пространных правил») Василия Великого.[786]Надо заметить, что цитаты из Василия Великого совершенно не характерны для палестинской монашеской литературы.

Мы находим истории, свидетельствующие о том, что Маркиан Вифлеемский находился в дружеских отношениях с Феодосией,[787] еще одна история повествует о том, как Маркиан отправил Савве различные припасы в 492 году,[788] когда строители Кастеллия оказались в стесненных обстоятельствах. Судя по всему, Второе Объединение действительно возымело здесь действие. В этой связи следует сказать несколько слов о монашеском управлении диоцеза. Мы уже говорили о том, что в середине столетия оно находилось в руках двух иерусалимских архимандритов: Елпидия и Геронтия.[789] В восьмидесятые годы, после изгнания Геронтия, собранное и строгое монашеское жительство ακρίβεια — было уже не свойственно здешним архимандритам, поглощенным мирскими заботами и выгодами.[790] Анархию усиливала и свобода, предоставленная «апосхистам» после восшествия на престол в 491 году нового императора Анастасия. Патриарх Саллюстий поставил архимандритом названного Маркиана. Однако в ноябре 492 года Маркиан умер.[791] Тогда пустынные монахи явились к патриарху, который тогда был уже болен, и просили его поставить Савву и Феодосия архимандритами отшельников и пустынножителей и общежительных монастырей соответственно.[792] Каждому из них был дан помощник: Феодосию игумен киновии аввы Мартирия, Савве игумен лавры святого Герасима. Таким образом, управление монахами диоцеза перешло из городов в саму пустыню, Патриарх Саллюстий умер 23 июля 494 года.[793]Его место занял Илия, согласие которого с двумя монашескими лидерами в течение следующих двадцати лет способствовало становлению здорового халкидонства, над которым императормонофизит был практически не властен.

Один из первых предпринятых Илией в городе шагов состоял в том, что он собрал «ревнителей»«спудеев» храма Воскресения, живших прежде по разбросанным вкруг Башни Давида кельям, построив уютную обитель возле епископского дома[794] — мы вправе предположить, что с этого и началась история православной Патриаршей обители. Савва воспользовался представившейся возможностью для того, чтобы приобрести кельи и устроить в них три гостиницы: первую для собственной лавры, вторую для Кастеллия и третью для странствующих монахов.[795] О гостиницах такого рода мы слышим уже не впервые. Мы читаем, что в 485 году игумен обители святого Феоктиста дал монахам монастыря святого Евфимия двести монет (nomismata) для того, чтобы они могли самостоятельно содержать гостиницу (до этого обители занимались ею совместно).[796] Монахи обители святого Евфимия израсходовали эти деньги на гостиницу возле Башни Давида, купленную ими у монахов Сукки.[797] В одном из своих садов в Иерихоне Савва также построил гостиницу для Кастеллия.[798]

Когда два исаврийских зодчих, Феодул и Геласий, пришли в лавру, Савва тут же поручил им строительство пекарни и больницы, а над ними (вероятно, пекарня и больница находились в подвале) большой церкви Божией Матери, которая осталась главным храмом лавры, отделенным от Богозданной церкви внутренним двором, под которым находилось монашеское кладбище и [впоследствии] фоб самого преподобного. Илия освятил новый храм 1 июля 501 года.[799] Армяне, которым к этому времени стало тесно в маленькой молельне, были переведены в Богозданную церковь. Однако Савва, заметив, что при пении Трисвятого поармянски они присоединяют антиохийскую прибавку «Распныйся за ны», настоял, чтобы с той поры оно пелось только погречески.[800]

Тем временем, епископ Иоанн Колонийский, прибывший в обитель в 491 году и принятый в нее послушником,[801]покорно выполнял все самые тяжелые и грязные работы, носил из долины воду и готовил еду для строителей.[802] При смене должностных лиц в первый индиктион (4923) новый «эконом» назначил его гостинником и поваром.[803] Через год Савва отвел ему отдельную келью, где он жил в течение трех лет, покидая ее только по субботам и воскресеньям.[804] Затем (496—7) его самого избрали на год экономом лавры.[805] К концу 497 года Савва нашел его готовым к принятию священства и привел его в Иерусалим для рукоположения.[806] С этой целью Илия прибыл на Голгофу. Иоанн попросил патриарха: «Владыка, я грешен, и мне хотелось бы исповедовать свои грехи перед тобою; если же после этого ты сочтешь меня достойным рукоположения, я приму его». Неподалеку от Голгофы он тайно признался Илии в том, что был епископом. Патриарх призвал к себе Савву и, не выдавая тайны, сказал ему такие слова: «Он исповедовался передо мною. Рукополагать его я не могу. Но пусть с этой поры он живет уединенною жизнью, и пусть его никто не тревожит». Савва, глубоко опечаленный тем, что составил о своем чаде превратное мнение, отправился в пещеру возле Кастеллия, и, вознесши к Богу молитвы, получил вразумление, о котором он поведал Иоанну, обещав хранить его тайну.[807] В течение четырех лет Иоанн пребывал в келье, не видя никого кроме своего келейника, и вышел из нее только [в день] освящения Великой Лаврской Церкви (1 июля 501 года — прим. пер.).[808]

Вскоре после этого Савва, обнаруживший, что сорок человек из братии питают к нему вражду, оставил собственную лавру.»[809] По этой причине оттуда ушел и Иоанн, поселившийся в пещере во внутренней пустыне Рува, которую он покидал раз в дватри дня, отправляясь на поиски мелагры.»[810]

В течение какогото времени Савва жил в окрестноетях Скифополя и Гадары, успев посеять и там семена киновийного жительства.»[811] После этого он вернулся в свою лавру, но нашед, что число его недругов возросло до шеетидесяти, отправился в Никополь, где возникла еще одна киновия.»[812] Тем временем, недруги его отправились к патриарху и стали просить его о поставлении нового игумена, сказав, что прежний их авва был съеден львами возле Мертвого моря (λεοντόβρωτος γέγονεν). Илия не поверил их словам и начал поиски Саввы. Он узнал его, когда старец пришел из Никополя на праздник Обновления (Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня), и настоял на его возвращении в лавру, дав ему письмо, в котором требовал от братии безусловного подчинения своему игумену.»[813] Вознегодовавшие [после прочтения письма] монахи разрушили башню Саввы, побросав ее дерево и камень в ущелье, и покинули обитель. Сначала они пытались найти прибежище в лавре Сукка, однако, в конце концов, избрали своим прибежищем развалины древнего монастыря Романа возле Текоа. Через какоето время Савве удалось разыскать их. Он провел у беглых монахов пять месяцев и построил им за это время пекарню и церковь, которая была освящена в 507 году. Так появилась Новая лавра главныйисточниктревогираздороввтечение последующих сорока лет.[814]

Иоанн же так и жил в одиночестве. Именно в это время лахмидский царь АльМундир начал устрашать своими набегами земли Аравии и Палестины.»[815] Опасаясь за Иоанна, отцы лавры просили его вернуться назад. Однако он не желал оставлять сладостного своего безмолвия, препоручив себя Богу со словами Даниила, ученика Арсения, сказанными им в пору Разорения Скита: «Если Бог не печется о мне, то зачем мне и жить?»"[816] Господь послал ему на защиту огромного льва. В первую ночь Иоанн был несколько напуган, обнаружив лежавшего рядом с ним зверя. Однако, заметив, что лев денно и нощно сопровождает его, отпугивая своим грозным видом варваров, он возрадовался и возблагодарил Бога, «ибо не оставит [Господь] жезла нечестивых над жребием праведных».»[817]

Наконец, к нему пришел сам Савва и повторил слова, сказанные старцем Даниилом при Разорении Скита: «Бог помог тебе, и ты не умер; сделай же и ты подобающее человеку: беги, как бежали отцы».[818] Только после этого Иоанн вернулся в лавру, где Савва в 509 году затворил его в келье,[819] в которой он, теперь уже сточетырехлетний старец, пребывал сорок семь лет спустя, когда Кирилл Скифопольский написал его «Житие».[820]

В течение нескольких лет на расстоянии двух или трех миль от лавры появилось еще четыре связанных с нею обители.[821] Мы не будем останавливаться на их истории, скажем только несколько слов о Башне (Замке) Евдокии на Джебель Мунтар.[822] Двух изгнанных оттуда в период введения «Энотикона» монофизитов сменили два монаханесторианина. Все монастыри Саввы так или иначе связаны с Джебель Мунтар, и потому нет ничего удивительного в том, что Савва так радел об их обращении, которого он и добился своими молитвами и наставлениями. После названного обращения он препоручил этих братьев заботам Феодосия, поставив игуменом башни одного из своих учеников Иоанна Схолария и отправив в эту обитель несколько лаврских монахов. Осенью 511 года Иоанн Схоларий встретил на Пасху в Иерусалиме находившегося в паломничестве человека Божия, которого (поскольку обитель его не имела собственной гостиницы в Иерусалиме) он привел в гостиницу Великой Лавры и представил Савве. С разрешения Саввы он отвел его в свою башню, где тот с готовностью принял жизнь общины.[823] Это был Авраамий, который вот уже десять лет как был пресвитером и игуменом основанного им же монастыря в гонорской Кратее (между Пафлагонией и Вифинией), но бежал от славы.[824]Тамошний епископ Платон разыскивал его повсюду и, узнав о том, что Авраамий объявился в Палестине, поспешил направить ему письмо с просьбой вернуться назад.[825]После того, как Авраамий провел четыре года в обители Иоанна Схолария, отчаявшийся вернуть его обратно Платон отлучил его от церкви.[826] Тогда Схоларий отправил Авраамия к Савве, а Савва к патриарху, с тем чтобы тот помог найти выход из этой ситуации. Илия же сказал, что церковное отлучение может быть снято только тем же епископом, который и совершил его, вследствие чего Авраамию не оставалось ничего иного, как только вернуться в Кратею, где он тут же был присоединен к церкви.[827] Векоре после кончины Платона Авраамий был поставлен вместо него в епископы.[828] Спустя еще пятнадцать лет он был отправлен по делам диоцеза в Константинополь и, воепользовавшись этой возможностью, сбежал от своего епископства и вернулся к Иоанну Схоларию.[829]

Приведем еще одну относящуюся к тому же периоду жизни Саввы историю.[830] Постом старец шел из Рувы к поросшим тростником (Calamon Κάλαμος) берегам Иордана и встретил хромавшего величайшего льва, в лапе которого засела большая заноза. Савва вынул эту занозу, после чего лев сопутствовал и служил ему до конца поста. В ту пору при Савве в Руве жил его ученик сирианин Флавий, у которого был осел. Отправив Флавия с какимто поручением, Савва приказал льву сторожить осла. Лев послушно исполнял повеление старца до той поры, пока оказавшийся в Иерусалиме Флавий не впал в тяжкий грех. В тот же день лев съел осла. Узнавший об этом Флавий понял причину происшедшего и, не смея явиться на глаза старцу, в отчаянии вернулся в родное селение. После долгих поисков Савва не только нашел, но и вернул заблудшую овцу. Раскаявшийся Флавий затворился в келье и стал вести жительство угодное Богу.

* * *

В то же самое время на побережье и возле Элеутерополя противники Собора, вероятно, продолжали жить посвоему. Однако около 508 года возмутитель спокойствия монах Нефалий, который за двадцать лет до этого входил в число непримиримых противников «Энотикона» в Александрии,[831] после усиления позиций халкидонитов в Палестине стал угрожать «апосхистам» изгнанием из обителей. Север вынужден был отправиться в Константинополь в качестве апокрисиария Феодора Аскалонского и других майюмских монахов.[832] Он находился там три года, организуя сопротивление Собору и оказывая, по всей видимости, определяющее влияние на императора Анастасия. Помимо прочего, он добился низложения патриарха Македония, хотя и не был переизбран вместо него.[833] После этого Север вернулся в свою обитель в Майюме, но ненадолго.[834]О дальнейшей истории борьбы палестинских монахов за Халкидон я писал в другой работе[835] и надеюсь однажды более подробно осветить эту тему и рассказать о зиме 511 512 годов, проведенной Саввой в столице, о его защите Илии перед императором,[836] о том, как он принудил Мамаса (Маму), игумена обители Романа близ Элеутерополя, принять Халкидон,[837] о низложении Флавиана Антиохийского и поставлении на его место Севера,[838] об отказе Илии и монахов принять синодики Севера или анафематствовать Халкидон,[839] о послании монахов Алкисону Эпирскому, имевшем целью согласие всего халкидонского сопротивления,[840] о низложении в 516 году Илии и поставлении Иерусалимским епископом его диакона Иоанна,[841] о колебаниях Иоанна и согласии его собрать всех монахов за стенами Иерусалима, в храме первомученика Стефана (единственном храме, который мог вместить их), на амвон которого взошли и стали рядом с Иоанном Савва и Феодосии, единодушно провозгласившие анафему на тех, кто выступал против Халкидона, о добавлении Феодосием анафемы на тех, кто «не приемлет Четырех Соборов как Четырех Евангелий»,[842] о составленном ими впоследствии пространном защитительном послании, в котором «истина веры святых мест» противопоставлялась политике императора,[843] о смерти Анастасия и кончине на десятый день после этого в июле 518 года Илии,[844] о великом празднике 6 августа того же года, когда по приказу нового императора Юстина четыре собора были записаны в диптихи церкви.[845] Здесь же я единственно представлю несколько замечаний общего характера. Прежде всего, мы должны обратить внимание на то, что многонациональное Православие, центром которого стал Иерусалим, смогло не борением, но терпением своим — устоять против имперского монофизитства. Также мы видим, что «Энотикон», как временная мера (которая, конечно же, впоследствии утратила свое значение), сыграл положительную роль, дав время на выбор и свободу этого выбора, вследствие чего последователи тех, кто подобно Маркиану Вифлеемскому начинал с безоговорочной анафемы Халкидону, теперь уже был готов умереть, защищая Халкидон. Помимо прочего, мы стали свидетелями того, как благодатная сила Святых Мест помогла их почитателям сохранять трезвость и оставаться верными исторической Вере.

Наша история демонстрирует и полную интеграцию монашества в епархиальную систему. Кроме того, мы воочию можем убедиться в том, что монашество играет в исполненной нравственных и духовных опасностей истории очень существенную роль, сохраняя при этом свое достоинство и свою правоту. Савва и другие монахи без малейшего смущения используют и даруемые им богатства, что, на первый взгляд, говорит об их существенном отличии от преподобного Антония и вообще от монахов первого поколения. Но мы не должны забывать о том, что принятие названных богатств свидетельствовало, прежде всего, о принятии ответственности за происходящее в обществе, о чем в скором времени мы поговорим более подробно.