Память о прошлом в Келлиях была все еще жива. В одной из историй рассказывается, как один пришедший в лавру чужеземец хотел поселиться в келье Евагрия.[1004] Пресвитер предупредил его о том, что там все еще живет злой дух, совращавший Евагрия. Брат же этот настоял на своем, и вот, не наступило еще второе воскресенье [со времени его появления в Келлиях], как его нашли повесившимся.

История о Келлиях из «Апофтегм»[1005] возвращает нас ко времени до запустения Скита, когда там и жил ее рассказчик Фока (впоследствии он перешел в киновию святого Феогния в Иудее). Он говорит, что в Келлиях было две церкви: одна халкидонитов, другая монофизитов. Молодой смиренномудрый Иаков («Иаков младший»), у которого отец по плоти был и отцом духовным (впоследствии он перешел в Скит),[1006] не знал, чьим призывам он должен внять. Не умея разрешить сего затруднения, он заключил себя в келье за пределами лавры, [надел на себя погребальные одежды], лег наземь и так в посте и молитве провел сорок дней, после чего увидел пред собою Отрока, сказавшего ему: «Оставайся там, где ты и был». В тот же миг Иаков увидел пред собою двери церкви халкидонитов.

История эта свидетельствует об относительно мирном сосуществовании двух названных сторон. Этою особенностью возможно объяснить и появление «парных» монастырей во всех четырех скитских общинах, хотя, вне всяких сомнений, впоследствии все восемь обителей принадлежали монофизитам. Одна из подобных пар сохранилась: Сирский монастырь является «Богородичной» парой обители аввы Псоя. Одно время и три другие обители — Макария, Римских братьев и Иоанна Колова — также имели подобные «Богородичные» пары.[1007]

Как мы уже говорили, большая часть египетских историй, скорее всего, была услышана Мосхом во время его более длительного и более позднего посещения Египта. Мы знаем, что на Синае он побывал до 590 года[1008] (вероятно, это произошло вскоре после 580 года). Если Илиотская лавра,[1009] в которой Мосх провел десять лет,[1010] являлась иерусалимской колонией на Синае (мы не можем говорить об этом с уверенностью), то мы вправе предположить, что он находился в ней с 584 по 594 год, когда вместе со своим игуменом отправился в Иерусалим на поставление в патриархи аввы Аммоса.[1011] Иоанн, взошедший на Иерусалимекую патриархию в 583 г. после Макария и умерший, не назначив преемника в 593 [594] году, когда историк Евагрий Схоластик и писал о нем, [некогда] был монахом«акимитом» (вероятно, в Константинополе).[1012] Мосх рассказывает о предпринятом им строительстве водоема возле илиотской лавры[1013] на Синае (если только греческий текст верен — в латинском тексте вместо слова «Синай» стоит сигма, что может указывать и на какоето иное место, находившееся ближе к Иерусалиму). Преемник Иоанна также был монахом — и, возможно, монахом Синайским, ибо Мосх пишет о том, что он «спустился» в Иерусалим. Однако отношение его к монашеству оставляло желать лучшего.[1014] Когда к нему привели инока, впавшего в некие прегрешения, он прилюдно сорвал с него монашеское облачение и надел его на свинью, которую по его приказанию вывели на городские улицы. Этою же ночью во сне ему явился святой Иоанн Креститель, обратившийся к нему с такими словами: «Как смел ты так поступать с моим облаченьем? В день Страшного Суда я буду свидетельствовать против тебя». Пришедший в ужас патриарх поспешил выстроить за пределами города, к востоку от храма первомученника Стефана, церковь святого Иоанна Предтечи. Однако едва эта церковь была построена и украшена, Предтеча явился ему вновь: «Выстрой ты мне еще хоть пять церквей, больших, чем эта, все равно на Страшном суде я буду свидетельствовать против тебя». Патриарх этот скончался в 601 году, и отцы решили навсегда вычеркнуть его имя из диптихов Иерусалима.

Конец столетия стал для Мосха временем собирания цветов Палестины в самом Иерусалиме, в Иудейской пустыне и в долине Иордана. Многие из его обращенных в прошлое повествований несут на себе характерные приметы этого времени. Мосха сопровождал его молодой друг Софроний, уроженец Дамаска,[1015] который получил «софистическое» образование, предполагавшее и известное знание медицины.[1016] Он — еще не оставивший мира[1017] — был вместе с Мосхом в Египте, затем, вероятно, на Синае,[1018]после чего стал монахом киновии преподобного Феодосия.[1019]

Эта великая киновия над Пещерою Волхвов и находившаяся за нею лавра преподобного Саввы в ущелье Кедрона попрежнему оставались основными центрами горной пустыни. Однако, если большинство обителей, упоминаемых Кириллом Скифопольским, можно более или менее точно идентифицировать по его описаниям, то рассказы Мосха, полностью подтверждаемые современными исследованиями, свидетельствуют о том, что пустыня и долина Иордана буквально изобиловали неведомыми нам обителями. В долине Иордана особое место занимали лавра Каламон («тростниковые заросли»)[1020] и лавра «Башен» (Пиргия).[1021] В этой половине столетия по контрасту с предшествующим и с последующим периодом наш монашеский мир как будто воссоздает собственную духовную историю (события, происходящие во внешнем мире фиксируются, но не оказывают на нее заметного влияния). Монастырь, о котором в этот период мы знаем очень многое Хозива. Его можно увидеть с римской дороги в Иерихон на крутом северном склоне ущелья ВадиКельт (единственный не пересыхающий летом ручей во всей окрестной пустыне) несколько южнее Иерихона, неподалеку от того места, где текущий со стороны Фарана поток сбегает в долину Иордана. За монастырем, на крутом склоне виднеются тропки, ведущие к кельям отшельников. В наше время о большой пещере над обителью говорят как о том месте, где Иоаким молил Бога о даровании ребенка, а также (это уже позднейшая традиция) где пророка Илию питали вороны. Несколько ниже находится пещерное монастырское кладбище, на стенах и сводах которого можно увидеть множество древних покрытых копотью граффити, и на сей раз свидетельствующих о многонациональном характере монашества в Иудее.[1022] Основателем обители принято считать египтянина Иоанна. Однако говорится также о живших здесь до него в разное время пяти сирийских отшельниках, по крайней мере, последний из которых являлся учеником своего предшественника.[1023] Вне всяких сомнений, Иоанн являлся главой общины в девяностые годы пятого века, когда он отправил изгнанного святым Феодосием монаха в обитель святого Саввы.[1024] Существует также история, свидетельствующая о том, что Иоанн поддерживал отношения с Маркианом из Вифлеема. Согласно другой истории, вначале Иоанн был противником Халкидона, однако затем обнаружив, что не может войти в Гроб Господень, Иоанн стал халкидонитом.[1025] Не позднее 518 года он был поставлен митрополитом Кесарии Палеетинской и именно в этом сане приветствовал Савву, пришедшего с тем, чтобы объявить о восстановлении Халкидона в диптихах.[1026]

Несколько позже, в том же столетии в Хозиву пришел молодой паломник из Галатии, Феодор Сикеот, принявший до своего возвращения на родину монашество[1027] (уже став епископом, он вновь совершил паломничество в Палестину, проведя весь Великий пост в MapСабе и надеясь оставить свое епископство, однако явившийся ему во сне великомученик Георгий повелел ему вернуться назад).[1028] У Мосха мы находим историю[1029] о жившем в обители Хозива старом монахе, имевшем обыкновение встречать на дороге паломников, идущих в Иерусалим: монах этот помогал нести им ношу или их утомленных отроков, провожая странников до самой Елеонской горы, или же сидел у дороги (он брал с собою инструменты сапожника) и чинил их износившуюся обувь. Однако самое поразительное из имеющихся в нашем распоряжении свидетельств это Житие преподобного Георгия Хозевита, написанное учеником его Антонием, в приложении к которому описываются различные чудеса, случившиеся в этой обители Божией Матери, а также рассказывается о ее истории.[1030] Георгий был младшим сыном небогатого кипрского землевладельца.[1031] По смерти родителей один из его дядей решил женить его, однако Георгий принял сторону другого своего родетвенника, который был игуменом монастыря,[1032] и сбежал к своему старшему брату Ираклиду, успевшему стать монахом лавры Каламон. Поскольку борода у юноши еще не росла, Ираклид передал юношу игумену монастыря Хозива, который должным образом постриг его в монахи и надел на него монашеское облачение,[1033] после чего отправил юношу к старому грубому монаху из Месопотамии с тем, чтобы Георгий помогал ему ухаживать за садом. Когда старый монах ударил юношу, вменив ему некую вину, у него тут же стала усыхать рука, однако по молитвам Георгия рука его вновь стала здоровой. Когда братия прослышала об этом, Георгий поспешил удалиться к брату в лавру Каламон.[1034] Здесь он оставался до самой смерти Ираклида, умершего в семидесятилетнем возрасте.[1035] Когда же в обители начались распри, связанные с избранием нового игумена, он вновь вернулся в обитель Хозива и испросил у настоятеля ее Леонтия разрешения поселиться в келье.[1036]Получив согласие игумена, Георгий оставил Каламон. Каждую ночь с субботы на воскресенье обитатели келий спускались в киновию ради воскресного богослужения и общей трапезы. Георгий получал от келаря остатки еды, которые он относил в келью и дробил, после чего лепил из них шарики и сушил их на солнце. Он питался ими раз в дватри дня, когда находил это нужным.[1037] Прежде чем вернуться воскресным вечером в свою келью он, исполняя просьбу братьев, шел освящать их рукоделие или вступал с ними в беседу. На ночь же в киновии он никогда не оставался. Однажды, когда вратарь, протестуя, выпустил его уже после закрытия монастырских врат на ночь, на крутой тропке, ведущей к келье, к Георгию стал приступать злой дух, пытавшийся сбросить его в пропасть; когда же Георгий приказал ему во имя Господа нашего Иисуса Христа перенести его в келью, тот послушно исполнил его повеление.[1038] Когда некий брат спросил, не боится ли он ветречи с леопардом, Георгий ответил, что монах пострадал от леопарда лишь однажды: один из братьев встретился с ним на узкой тропке, где они уже не смогли бы разойтись, и повелел зверю именем Господа нашего Иисуса Христа уступить ему путь, после чего зверь спрыгнул на тропку, нахолившуюся футов на двенадцать пониже; брат же, забыв о страхе Божием, стал бросать в леопарда камни, чего зверь стерпеть уже не мог — он запрыгнул на ту же полку, однако не стал кусать инока и лишь два или три раза ударил его лапой, после чего удалился восвояси. Через какоето время братья нашли инока на тропе и перенесли его в больницу, где он очень быстро поправился.[1039]

Примерно в это же время или немного попозже, двух молодых людей, желавших стать монахами, предупредили о том, что идти в Раиф опасно, поскольку дорога к нему кишит разбойниками; им посоветовали отправиться в обитель Хозива, где их принял и должным образом постриг в монахи игумен Дорофей. Однако один из них, отправившись вместе с игуменом в Святой Город, бежал и, несмотря ни на что, отправился в Раиф. Его друг Антоний пришел от этого в крайнее уныние и стал подумывать о том, чтобы отправиться вслед за ним.[1040] Не сумевший разубедить его Дорофей воззвал к Георгию, сумевшему переубедить Антония, который с этого времени стал его (Георгия) учеником и келейником.[1041] Именно ему мы обязаны Житием святого, написанным примерно через двадцать лет после этого, когда патриархом был Модест (то есть в 631 году), а Дорофей стал хранителем Честнаго Креста Господня.[1042] Несмотря на достоверность повествования, оно не может быть признано подлинно историчным подобно писаниям Кирилла Скифопольского. Однако Антоний уделяет большее внимание духовной жизни своего отца, приоткрывая ее и нам. Свидетельство его обладает очень большою ценностью, поскольку это поколение изведало не только безопасную жизнь в ромейской империи, но и пережило ее уничтожение персами. Основными грехами этого поколения ему видятся гордыня, проявляющаяся, прежде всего, в αφοβία забвении страха Божиего, в «лжеименном мудровании» и в осуждении ближнего.[1043]Любовь и почитание Бога и нашего ближнего идут здесь рука об руку. Тот мир нисколько не страдал неуважительным отношением к православной догматике, и потому нам особенно отрадно читать приводимые им слова учителя: «Скажу вам, братья, нет ни эллина, ни иудея, ни самарянина (there is not a Greek, or a Jew, or a Samaritan), который обладал бы подлинным благочестием и добротою и при этом не был бы любим Богом и благоугоден Богу и человеку».[1044]

* * *

Иерусалим оставался высочайшею из вершин, к которой стекались многие народы. В последние годы царствования императора Маврикия между Византийской и Персидской империями установился мир, что, помимо прочего, порождало ощущение безопасности. Церкви и монастыри множились, украшались и богатели благодаря притоку паломников со всех концов христианского мира. В этом отношении характерной фигурой представляется Авраамий, который пришел сюда из своей константинопольской обители, обнаружил на Елеонской горе «византийцев» и стал впоследствии настоятелем юстиниановой «Новой» церкви Пресвятой Богородицы и, наконец, архиепископом Эфесским.[1045] «Новая» церковь с приданною ей обителью, находившаяся, в какомто смысле, в привилегированном положении, быстро привыкла к мирским богатствам и стала источником постоянных неприятностей для патриарха. Ее игумен Анастасий получил в 596—7 гг. увещевательное письмо от святого Григория Римского.[1046] Когда в 601 году Исаакий сменил Амоса на патриаршем престоле, святой Григорий в ответе на его синодальное послание вновь обратил внимание на это противоречие и призвал положить конец практике симонии.[1047] Сообщается, что святой Григорий отправил инока в Иерусалим с тем, чтобы тот подыскал там гостиницу.[1048]

Сентябрьский праздник Обновления (Encaenia) и Воздвиженья Честнаго Креста Господня, в какомто смысле, являлся великим ежегодным чествованием Христианской империи, собиравшим не меньшее количество паломников, чем Пасха. С этим праздником связано повествование, в котором Софроний (если древняя традиция, приписывающая ему авторство, верна) описывает это время и это место, — повествование о египетской блуднице Марии,[1049] отправившейся вместе с паломниками в Иерусалим из любопытства. Мария смогла войти в храм только после того, как покаялась и исповедалась; после этого она ушла за Иордан, туда, где ее не могли увидеть люди, и провела сорок семь лет в двадцати днях пути к востоку от Иордана, где ее и встретил старый авва Зосима, который подобно другим инокам своей обители проводил Великий пост в пустыне. Здесь же через два года он и похоронил ее, ископать же могилу ему помог лев. Писатель сообщает, что записал это предание так, как ему рассказывали его иноки зосимовой киновии близ Иордана, передававшие его из поколения в поколение. Это подлинная икона. В Восточной Церкви одно из воскресений Великого поста посвящено преподобной Марии Египетской. Исторично же данное повествование или нет совершенно неважно.

В 602 году центурион Фока завладел троном и казнил императора Маврикия и его семью, положив тем начало периоду тирании и смуты. Персидский царь Хосрой тут же вышел на тропу войны, желая отомстить убийцам своего благодетеля императора Маврикия. Ходили слухи о том, что некоторым членам семьи казненного императора удалось выжить: поговаривали, что в Александрии скрывается его сын,[1050] а в Иерусалиме, возможно, находятся его сестра и дочь, разыскиваемые Фокой и его приспешниками.[1051]Возможно, и свидетельство о том, что военачальник Воносий (которого ненавидели не меньше самого Фоки) замышлял убийство патриарха Исаакия,[1052] имело под собой определенную почву. Тем временем партии цирка, «синие» и «зеленые», нарушили мир самого Иерусалима.[1053] Повеюду процветала магия. Иудеи и монофизиты относились к Империи со все большей враждебностью. Казалось, что самое Вера может утратить свои корни. Савваит Антиох, о котором мы еще услышим, призывая не верить снам, рассказывает историю о подвизавшемся в течение многих лет на Синае отшельнике, которому снились вещие сны. В одном из снов он увидел множество мучеников, апостолов и христиан, лица которых были темны и исполнены стыда, лица же Моисея, пророков и иудеев лучились светом и радостью. Тут же оставив Святую Гору, он пришел к иудеям, жившим в Hoape (Noara) и Ливиасе, по обе стороны Иорданской долины (Ноара находилась всего в трехчетырех милях от Хозивы), обрезался, взял себе жену и с этих пор вел открытую пропаганду против христианства. Антиох видел его в этом месте за год или за два до персидского нашествия. Иудеи почитали этого отступника, величая его вторым Авраамом.[1054] Эта история вызывает в памяти печальный рассказ Мосха о монахе из Месопотамии, который отправился в паломничество по Палестине и принял православие, увидев во сне жегомых адским пламенем Нестория, Феодора и других ересиархов.[1055]

Вероятно, в первые годы правления Фоки Мосх и Софроний вновь покинули Палестину и отправились в Антиохию и в обители Сирии и Киликии.[1056] Однако угроза персидского нашествия вскоре заставила их вновь повернуть на юг и направиться в Египет,[1057] произошло же это, скоре всего, незадолго до свержения Фоки Ираклием и до поставления Никитою лаикакиприота Иоанна (ставшего известным как Иоанн Милостивый) на патриарший престол в 610 году.[1058] Благодаря своей учености и участию они смогли оказать серьезную поддержку новому папе в его необычайно успешных (хотя бы и временно) попытках примирить египтян с Халкидоном.[1059] Софрония же тем временем поразила слепота, которую доктора не могли ни объяснить, ни излечить. Однако его молитвы святым Киру и Иоанну в их усыпальнице в Канопе[1060] были услышаны, после чего, исполненный благодарности, он написал большую, состоящую из семидесяти историй книгу о чудесных исцелениях возле гробницы святых, закончив ее историей собственного исцеления. В этом необычном документе помимо вещей, в которые можно только верить, содержится немало детальных наблюдений (в том числе и медицинских), хотя христианского в нем, вообще говоря, немного. С другой стороны, книга эта написана тем же ритмическим слогом (с использованием дактиля), который характерен для всех прозаических сочинений этого разностороннего писателя, таких как проповеди, «Житие преподобной Марии Египетской» и «Соборное послание», в котором, двадцатью годами позднее, он представил свое изложение Веры во Христа.

Хаос контрреволюции, в ходе которой Ираклию удалось отвоевать империю у Фоки, позволил Хосрою (который уже не мог называть причиною войны месть за Маврикия) добиться новых побед. Эдесса была захвачена им еще до смерти Фоки. В 611 году настал черед Антиохии. В 613 году сдался Дамаск, Палестину объяли смятение и ужас. [1061] Тем не менее, никто не верил, что Иерусалиму может чтото угрожать. Продвигавшееся по финикийскому побережью в направлении Кесарии воинство персов вело с собою двух пленных иноков, у которых каждый день спрашивали о том, что произойдет с Иерусалимом, и каждый день они отвечали, что Господь защитит Свой Святой Город.[1062]